– Я думала, что письмо было только одно.
Она очень хорошо помнила день, когда пришло это письмо. У Натали как раз был день рождения. Графиня присылала открытки по случаю этого семейного праздника и раньше, но обычно там было всего несколько строчек по-итальянски. Однако на сей раз конверт был толще, и когда Натали его вскрыла, оттуда выпал билет на самолет. Письмо было написано по-английски, и девочка сначала прочитала его сама, а уже потом показала матери:
«Милая Натали, я очень хочу тебя увидеть, а то будет уже поздно. Ты теперь достаточно большая, чтобы слетать в Рим одна, даже если твоя мама не захочет тебя сопровождать. Посылаю тебе билет на самолет. Сообщи, пожалуйста, когда ты приедешь, и я все приготовлю. Жду тебя с нетерпением. Твоя бабушка».
Натали посмотрела матери прямо в глаза и резко сказала:
– Я поеду.
– Конечно, деточка, – ответила Катрин и отвернулась.
Потом ей удалось увести разговор в сторону, но взгляд дочери – одновременно обвиняющий и обиженный – не на шутку ее встревожил. Казалось, девочка поняла, что Катрин во что бы то ни стало хочет помешать этой поездке.
– Значит, писем было несколько? – спросила она Жакоба.
Тот пожал плечами, кивнул.
– Да, судя по всему, Натали стала переписываться с бабушкой более или менее регулярно.
У Катрин упало сердце. Впервые в жизни дочь что-то от нее утаила. Правда, она говорила, что напишет бабушке и пообещает приехать в Рим во время каникул.
– Да, может быть, летом, – ответила тогда Катрин.
– А почему не на Рождество? – заупрямилась Натали.
– Ну посмотрим, посмотрим, – отмахнулась от нее Катрин.
– Понимаешь, Кэт, – сказал Жакоб. – Не кажется ли тебе, что ты слишком эгоистична в этом вопросе? Ты совсем не думаешь о Натали. По-моему, ты боишься, что она примет сторону отца, уйдет от тебя в его мир. Но если ты будешь упрямиться, эта опасность еще более усилится. Очень часто человек становится жертвой именно того, чего больше всего боялся. В нашей профессии это называется «реваншем подавляемого».
– Но это неправда! – сердито воскликнула Катрин.
– Неужели? Почему же ты тогда не отвезешь ее в Рим? Давай назначим день прямо сейчас. Кроме того, я уверен, что Натали предпочтет совершить это путешествие не одна, а с тобой. Да и тебе поездка пошла бы на пользу.
– Нет, ноги моей больше не будет в Италии!
Катрин сама удивилась панической интонации, прозвучавшей в ее голосе.
– Но это безответственно, Кэт. И жестоко. Ты слишком подминаешь под себя Натали. Подумай, какой вред девочке это причиняет. Ты запрещаешь ей хранить даже память об отце. В результате может получиться так, что фантазия окажется для нее более важной, чем реальность. – Жакоб печально смотрел на дочь. – Но если ты настроена так решительно, я могу отвезти Натали сам.
Жестоко? Катрин мысленно повторила это слово. Отвернулась от Жакоба и вновь встретилась глазами с синеглазым мужчиной. Интересно, кажусь ли я ему жестокой, рассеянно подумала она. Странно – слово «жестокость» всегда ассоциировалось у нее с Сильви. Вот мать – та действительно была с ней жестока, очень жестока. А она, Катрин, относится к своей дочери совсем иначе. Они – настоящие подруги, у них нет друг от друга секретов.
Хотя, кажется, появились. Неужели Натали и в самом деле считает ее жестокой? И это после того, как Катрин изо всех сил старалась ни в чем не походить на свою мать. Та была холодной, бесчувственной, мстительной. Нет, только не это! В горле у Катрин заклокотал нервный смешок. Она вспомнила слова Оскара Уайльда: «Трагедия женщин в том, что со временем они делаются похожи на своих матерей».
– Прости, Кэт. Я не хотел сделать тебе больно, – мягко сказал Жакоб.
Катрин заставила себя взглянуть на отца.
– Я подумаю об этом, ладно? На следующей неделе, после открытия музея. Тогда и решим.
– Я напомню тебе, – негромко, но строго сказал Жакоб, погладив ее по руке.
Два дня спустя у Катрин была назначена встреча с новым клиентом, которого звали Алексей Джисмонди. В кабинет вошел высокий, темноволосый мужчина, лицо которого показалось ей знакомым. Она мысленно перебрала возможные варианты и вдруг вспомнила – ресторан «Жерар». Тот самый мужчина.
Он тоже явно ее узнал. Катрин улыбнулась.
– Алексей Джисмонди. Да-да. Вы – тот самый человек, которого не может добудиться даже настырный нью-йоркский официант.
Она протянула ему руку для приветствия. Этой встречи Катрин ждала с не совсем приятным чувством – итальянские имена действовали ей на нервы. Но о мистере Джисмонди она слышала и раньше, видела один из его фильмов. Кроме того, в Риме они не встречались – иначе Катрин наверняка запомнила бы это лицо, усталое и немного грустное, с ярко-синими глазами, глядящими так прямо и пытливо.
Его рукопожатие и пристальный взгляд немного смутили ее. Странно – обычно знакомство с мужчинами не производило на Катрин такого впечатления. В душе шевельнулся старый полузабытый страх. А вдруг он видел ее в Италии? Вдруг видел ее с Карло или, того ужаснее, был свидетелем ее позора? Катрин на миг вспомнила отвратительную сцену в ночном клубе, когда она в последний раз видела мужа живым. Усилием воли Катрин отогнала кошмарное воспоминание прочь.
– Чем я могу быть полезна вам, мистер Джисмонди? – спросила она деловитым профессиональным тоном.
– Несколько месяцев назад я видел на выставке одну картину, которую очень хотел бы приобрести. Это работа Мишеля Сен-Лу. Портрет Сильви Ковальской, – сказал он по-английски с запинкой.
Эти слова так поразили Катрин, что она утратила дар речи. Какое странное совпадение – после разговора с Жакобом она все время думала о Сильви, а тут еще неизвестно откуда появляется этот клиент и спрашивает о портрете матери!
– Эта картина не продается, – отрезала она.
Синие глаза смотрели на нее испытующе, казалось, проникая в самую душу.
– Понимаете, я – поклонник творчества Сен-Лу. Стоимость меня не интересует…
Какой звучный и теплый голос, подумала Катрин.
– Меня она тоже не интересует, мистер Джисмонди, – произнесла она вслух.
– Правда? – На его лице появилось ироническое выражение. – А мне казалось, что у вас в Нью-Йорке искусство и деньги неотделимы друг от друга.
– Иногда это так, но не в данном случае, – пробормотала Катрин, вспыхнув. Ей не нравилось, как он на нее смотрит – дерзко, оценивающе. – Сильви Ковальская – моя мать, – повысила она голос. – Портрет матери я не продаю.
Ей самой показалось, что это прозвучало слишком эмоционально, и Катрин поспешно изобразила на лице холодную, вежливую улыбку.
– Впрочем, вы можете посмотреть другие картины. У нас нет обыкновения отпугивать клиентов, которых «цена не интересует».
Она передразнила его интонацию.
– Ах вот как?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Она очень хорошо помнила день, когда пришло это письмо. У Натали как раз был день рождения. Графиня присылала открытки по случаю этого семейного праздника и раньше, но обычно там было всего несколько строчек по-итальянски. Однако на сей раз конверт был толще, и когда Натали его вскрыла, оттуда выпал билет на самолет. Письмо было написано по-английски, и девочка сначала прочитала его сама, а уже потом показала матери:
«Милая Натали, я очень хочу тебя увидеть, а то будет уже поздно. Ты теперь достаточно большая, чтобы слетать в Рим одна, даже если твоя мама не захочет тебя сопровождать. Посылаю тебе билет на самолет. Сообщи, пожалуйста, когда ты приедешь, и я все приготовлю. Жду тебя с нетерпением. Твоя бабушка».
Натали посмотрела матери прямо в глаза и резко сказала:
– Я поеду.
– Конечно, деточка, – ответила Катрин и отвернулась.
Потом ей удалось увести разговор в сторону, но взгляд дочери – одновременно обвиняющий и обиженный – не на шутку ее встревожил. Казалось, девочка поняла, что Катрин во что бы то ни стало хочет помешать этой поездке.
– Значит, писем было несколько? – спросила она Жакоба.
Тот пожал плечами, кивнул.
– Да, судя по всему, Натали стала переписываться с бабушкой более или менее регулярно.
У Катрин упало сердце. Впервые в жизни дочь что-то от нее утаила. Правда, она говорила, что напишет бабушке и пообещает приехать в Рим во время каникул.
– Да, может быть, летом, – ответила тогда Катрин.
– А почему не на Рождество? – заупрямилась Натали.
– Ну посмотрим, посмотрим, – отмахнулась от нее Катрин.
– Понимаешь, Кэт, – сказал Жакоб. – Не кажется ли тебе, что ты слишком эгоистична в этом вопросе? Ты совсем не думаешь о Натали. По-моему, ты боишься, что она примет сторону отца, уйдет от тебя в его мир. Но если ты будешь упрямиться, эта опасность еще более усилится. Очень часто человек становится жертвой именно того, чего больше всего боялся. В нашей профессии это называется «реваншем подавляемого».
– Но это неправда! – сердито воскликнула Катрин.
– Неужели? Почему же ты тогда не отвезешь ее в Рим? Давай назначим день прямо сейчас. Кроме того, я уверен, что Натали предпочтет совершить это путешествие не одна, а с тобой. Да и тебе поездка пошла бы на пользу.
– Нет, ноги моей больше не будет в Италии!
Катрин сама удивилась панической интонации, прозвучавшей в ее голосе.
– Но это безответственно, Кэт. И жестоко. Ты слишком подминаешь под себя Натали. Подумай, какой вред девочке это причиняет. Ты запрещаешь ей хранить даже память об отце. В результате может получиться так, что фантазия окажется для нее более важной, чем реальность. – Жакоб печально смотрел на дочь. – Но если ты настроена так решительно, я могу отвезти Натали сам.
Жестоко? Катрин мысленно повторила это слово. Отвернулась от Жакоба и вновь встретилась глазами с синеглазым мужчиной. Интересно, кажусь ли я ему жестокой, рассеянно подумала она. Странно – слово «жестокость» всегда ассоциировалось у нее с Сильви. Вот мать – та действительно была с ней жестока, очень жестока. А она, Катрин, относится к своей дочери совсем иначе. Они – настоящие подруги, у них нет друг от друга секретов.
Хотя, кажется, появились. Неужели Натали и в самом деле считает ее жестокой? И это после того, как Катрин изо всех сил старалась ни в чем не походить на свою мать. Та была холодной, бесчувственной, мстительной. Нет, только не это! В горле у Катрин заклокотал нервный смешок. Она вспомнила слова Оскара Уайльда: «Трагедия женщин в том, что со временем они делаются похожи на своих матерей».
– Прости, Кэт. Я не хотел сделать тебе больно, – мягко сказал Жакоб.
Катрин заставила себя взглянуть на отца.
– Я подумаю об этом, ладно? На следующей неделе, после открытия музея. Тогда и решим.
– Я напомню тебе, – негромко, но строго сказал Жакоб, погладив ее по руке.
Два дня спустя у Катрин была назначена встреча с новым клиентом, которого звали Алексей Джисмонди. В кабинет вошел высокий, темноволосый мужчина, лицо которого показалось ей знакомым. Она мысленно перебрала возможные варианты и вдруг вспомнила – ресторан «Жерар». Тот самый мужчина.
Он тоже явно ее узнал. Катрин улыбнулась.
– Алексей Джисмонди. Да-да. Вы – тот самый человек, которого не может добудиться даже настырный нью-йоркский официант.
Она протянула ему руку для приветствия. Этой встречи Катрин ждала с не совсем приятным чувством – итальянские имена действовали ей на нервы. Но о мистере Джисмонди она слышала и раньше, видела один из его фильмов. Кроме того, в Риме они не встречались – иначе Катрин наверняка запомнила бы это лицо, усталое и немного грустное, с ярко-синими глазами, глядящими так прямо и пытливо.
Его рукопожатие и пристальный взгляд немного смутили ее. Странно – обычно знакомство с мужчинами не производило на Катрин такого впечатления. В душе шевельнулся старый полузабытый страх. А вдруг он видел ее в Италии? Вдруг видел ее с Карло или, того ужаснее, был свидетелем ее позора? Катрин на миг вспомнила отвратительную сцену в ночном клубе, когда она в последний раз видела мужа живым. Усилием воли Катрин отогнала кошмарное воспоминание прочь.
– Чем я могу быть полезна вам, мистер Джисмонди? – спросила она деловитым профессиональным тоном.
– Несколько месяцев назад я видел на выставке одну картину, которую очень хотел бы приобрести. Это работа Мишеля Сен-Лу. Портрет Сильви Ковальской, – сказал он по-английски с запинкой.
Эти слова так поразили Катрин, что она утратила дар речи. Какое странное совпадение – после разговора с Жакобом она все время думала о Сильви, а тут еще неизвестно откуда появляется этот клиент и спрашивает о портрете матери!
– Эта картина не продается, – отрезала она.
Синие глаза смотрели на нее испытующе, казалось, проникая в самую душу.
– Понимаете, я – поклонник творчества Сен-Лу. Стоимость меня не интересует…
Какой звучный и теплый голос, подумала Катрин.
– Меня она тоже не интересует, мистер Джисмонди, – произнесла она вслух.
– Правда? – На его лице появилось ироническое выражение. – А мне казалось, что у вас в Нью-Йорке искусство и деньги неотделимы друг от друга.
– Иногда это так, но не в данном случае, – пробормотала Катрин, вспыхнув. Ей не нравилось, как он на нее смотрит – дерзко, оценивающе. – Сильви Ковальская – моя мать, – повысила она голос. – Портрет матери я не продаю.
Ей самой показалось, что это прозвучало слишком эмоционально, и Катрин поспешно изобразила на лице холодную, вежливую улыбку.
– Впрочем, вы можете посмотреть другие картины. У нас нет обыкновения отпугивать клиентов, которых «цена не интересует».
Она передразнила его интонацию.
– Ах вот как?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108