До чего же она была красива! Она была единственным человеком в мире, который действительно верил в него. Только эта женщина по-настоящему смогла поддержать его и помочь ему. И сегодня, ободрив этого славного чернокожего юношу, он сделал то, что на его месте сделала бы Джулия Кэллоуэй.
Именно мать всегда хлопала громче всех, когда Брайан участвовал в каком-либо из школьных спектаклей. И позже посещала все спектакли с участием сына, уже выпускника, и провожала его на все репетиции. И каждый раз, когда он, как сегодня Келвин, объявлял ей, что собирается стать самым богатым и самым знаменитым, она только кивала и соглашалась подождать.
Джулия Кэллоуэй всегда одергивала Фрэнка, отца Брайана, и пресекала его язвительные насмешки в адрес сына, вопреки отцовской воле увлекавшегося драматическим искусством.
Об отце Брайан не любил вспоминать. Это воспоминание жгло душу и сердце. Его отец, педант до мозга костей, принадлежал к той породе людей, что одинаково складывали свое белье и носки на протяжении пятидесяти лет, всегда свертывали ремни во время путешествий и раздражались при виде капель воды под водопроводным краном. И своей огромной компанией он руководил точно так же. А семью рассматривал не иначе как часть этого большого, хорошо отлаженного механизма. Даже его дети должны были стать образцом высокой продуктивности и высокого качества.
Брайан нажал на кнопку магнитофона, и музыка резко оборвалась. Он выдернул шнур из розетки и убрал его в специальное маленькое отделение на задней крышке магнитофона. Он никак не мог избавиться от мыслей об отце.
Почему бы тебе не стать инженером вместо того, чтобы кривляться, как шут? Ты только зря теряешь время. Ты мог бы приносить пользу на фабрике. Черт возьми, Брайан, ты бы мог стать вице-президентом в моей компании, если бы разумно подходил к жизни. Не гробь себя, как все эти безмозглые сосунки. Будь же, наконец, мужчиной!
Он плотно запер дверь зрительного зала, вышел на улицу и заспешил к метро. Часы показывали далеко за полдень, а это значило, что давно пора было перекусить. Однако есть положительно не хотелось.
Послушай меня, сын. Если ты вообразил, что я стану тратиться на тебя, пока ты выпендриваешься на сцене вместе со всяким сбродом, ты глубоко заблуждаешься. Я хочу тебе только добра. Разве до сих пор ты этого не понял? Открой глаза и посмотри, кто ты. Я же хочу, чтобы ты стал богатым, прилично устроился в жизни, завел семью и выбросил наконец всю эту дурь из головы! Запомни мои слова, если ты и дальше будешь продолжать всю эту клоунаду, то когда-нибудь за ненадобностью тебя выбросят на помойку, как кусок дерьма. Тогда-то ты поймешь, что у тебя украли все, тебя разжевали и выплюнули. И это обязательно случится. Потом не говори, что я тебя не предупреждал. В один прекрасный день ты вдруг обнаружишь, что и твой дом уже не твой. Так что выбирай. Будешь упорствовать – мне с тобой не по пути. Понял?
Этими слова Фрэнк Кэллоуэй напутствовал своего восемнадцатилетнего сына, уезжавшего в Нью-Йорк учиться актерскому искусству. В другой, и последний, раз он увидел отца два года спустя на похоронах матери. Тогда они не обмолвились ни словом. Брайан знал, что отец косвенно был виноват в смерти матери. Он был так занят своими деньгами, что даже не заметил, как мать начала угасать. Конечно, поставь ей этот ужасный диагноз на пару лет раньше, можно было вовремя сдать анализы, пройти специальный курс лечения – и сейчас, возможно, она бы была еще жива. Но нет, Фрэнк Кэллоуэй был слишком занят собой, чтобы обратить внимание на болезнь жены. Джулия Кэллоуэй скончалась от рака груди.
Но даже на смертном одре Джулии удавалось заботиться о про?клятом отцом сыне. Незадолго до своей смерти, втайне от мужа, она на все свои средства приобрела для Брайана просторную квартиру на десятом этаже одного из манхэттенских небоскребов. Отлучаясь якобы по «хозяйственным надобностям», она часто наезжала к Брайану в Нью-Йорк. Ей доставляло огромное удовольствие обставлять его квартиру роскошной мебелью, но самым сказочным подарком оказался счет в банке, который она открыла на имя сына, чтобы ему никогда не пришлось голодать. И до сих пор, много лет спустя после ее смерти, Брайан вносил лишь плату за коммунальные услуги да исправно выплачивал налоги. К счастью, он всегда достаточно зарабатывал, а потому деньги на счету оставались почти не тронутыми. Окажись Брайан даже по уши в долгах, он ни за что бы не решился продать квартиру матери, стоившую по нынешним временам в десять раз дороже того, что заплатила Джулия. Даже брат Джеф не знал, что мамочка Джулия сделала для его младшего братца. И Брайан твердо решил, что все здесь должно остаться так, как было при жизни Джулии Кэллоуэй.
Если бы только отец мог увидеть его на сцене! Эта мысль не раз приходила Брайану в голову. Наверно, тогда бы он наконец понял, что его сын – серьезный человек. Однако пока талант Брайана Кэллоуэя признавали только подростки-энтузиасты из школы имени Вашингтона да театральная труппа, собранная Дино Кастисом. Но уж после премьеры все в Нью-Йорке узнают, как ошибался Фрэнк Кэллоуэй.
23
Ни единым словом или движением, ни единым выходом или уходом прогон не отличался от восьми недель репетиций. Однако в преддверии премьеры, до которой оставалось два дня, нервы каждого, кто находился сейчас на сцене – в костюмах и гриме, среди смонтированных декораций, – были напряжены до предела. Волнение было естественным, но совершенно напрасным. Спектакль был отработан до совершенства. Джун Рорк и сама считала его своим величайшим достижением. Все прошедшие недели она мучилась, сомневалась, сможет ли собрать разрозненные сцены в единое целое. Но мозаика получилась безупречной. С самого начала представления, когда открылся занавес, и до последней сцены, когда Эван Чэмберс поцеловал Кэсси Фрэнкс и они, взявшись за руки, убежали за кулисы, Джун не сделала ни единого замечания, ни единой поправки. С ее точки зрения, работа была завершена и полностью готова к показу.
Наконец в зале вспыхнул свет, и она повернулась к сидящим рядом Артуру Трумэну и Дино Кастису, пытаясь угадать по выражению их лиц, каков же окончательный приговор.
– Ну как?
– Чудесно, Джун. Просто великолепно! – с сияющей улыбкой произнес Артур. – Спектакль захватил меня от начала до конца. – Он повернулся к Дино. – Поздравляю, Дино, успех в наших руках.
Дино как-то неуверенно кивнул и махнул рукой:
– Я не очень-то разбираюсь в этих вещах. По мне, так, если бы эта вещь шла по телевизору, я бы переключился на другой канал еще в начале.
Джун почувствовала, как ее сердце защемило от острой тревоги.
– Почему?
Джун чувствовала себя как мать, которая видит своего малыша, стоящего на неокрепших ножках посреди улицы на пути у стремительно летящего на него потока автомашин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Именно мать всегда хлопала громче всех, когда Брайан участвовал в каком-либо из школьных спектаклей. И позже посещала все спектакли с участием сына, уже выпускника, и провожала его на все репетиции. И каждый раз, когда он, как сегодня Келвин, объявлял ей, что собирается стать самым богатым и самым знаменитым, она только кивала и соглашалась подождать.
Джулия Кэллоуэй всегда одергивала Фрэнка, отца Брайана, и пресекала его язвительные насмешки в адрес сына, вопреки отцовской воле увлекавшегося драматическим искусством.
Об отце Брайан не любил вспоминать. Это воспоминание жгло душу и сердце. Его отец, педант до мозга костей, принадлежал к той породе людей, что одинаково складывали свое белье и носки на протяжении пятидесяти лет, всегда свертывали ремни во время путешествий и раздражались при виде капель воды под водопроводным краном. И своей огромной компанией он руководил точно так же. А семью рассматривал не иначе как часть этого большого, хорошо отлаженного механизма. Даже его дети должны были стать образцом высокой продуктивности и высокого качества.
Брайан нажал на кнопку магнитофона, и музыка резко оборвалась. Он выдернул шнур из розетки и убрал его в специальное маленькое отделение на задней крышке магнитофона. Он никак не мог избавиться от мыслей об отце.
Почему бы тебе не стать инженером вместо того, чтобы кривляться, как шут? Ты только зря теряешь время. Ты мог бы приносить пользу на фабрике. Черт возьми, Брайан, ты бы мог стать вице-президентом в моей компании, если бы разумно подходил к жизни. Не гробь себя, как все эти безмозглые сосунки. Будь же, наконец, мужчиной!
Он плотно запер дверь зрительного зала, вышел на улицу и заспешил к метро. Часы показывали далеко за полдень, а это значило, что давно пора было перекусить. Однако есть положительно не хотелось.
Послушай меня, сын. Если ты вообразил, что я стану тратиться на тебя, пока ты выпендриваешься на сцене вместе со всяким сбродом, ты глубоко заблуждаешься. Я хочу тебе только добра. Разве до сих пор ты этого не понял? Открой глаза и посмотри, кто ты. Я же хочу, чтобы ты стал богатым, прилично устроился в жизни, завел семью и выбросил наконец всю эту дурь из головы! Запомни мои слова, если ты и дальше будешь продолжать всю эту клоунаду, то когда-нибудь за ненадобностью тебя выбросят на помойку, как кусок дерьма. Тогда-то ты поймешь, что у тебя украли все, тебя разжевали и выплюнули. И это обязательно случится. Потом не говори, что я тебя не предупреждал. В один прекрасный день ты вдруг обнаружишь, что и твой дом уже не твой. Так что выбирай. Будешь упорствовать – мне с тобой не по пути. Понял?
Этими слова Фрэнк Кэллоуэй напутствовал своего восемнадцатилетнего сына, уезжавшего в Нью-Йорк учиться актерскому искусству. В другой, и последний, раз он увидел отца два года спустя на похоронах матери. Тогда они не обмолвились ни словом. Брайан знал, что отец косвенно был виноват в смерти матери. Он был так занят своими деньгами, что даже не заметил, как мать начала угасать. Конечно, поставь ей этот ужасный диагноз на пару лет раньше, можно было вовремя сдать анализы, пройти специальный курс лечения – и сейчас, возможно, она бы была еще жива. Но нет, Фрэнк Кэллоуэй был слишком занят собой, чтобы обратить внимание на болезнь жены. Джулия Кэллоуэй скончалась от рака груди.
Но даже на смертном одре Джулии удавалось заботиться о про?клятом отцом сыне. Незадолго до своей смерти, втайне от мужа, она на все свои средства приобрела для Брайана просторную квартиру на десятом этаже одного из манхэттенских небоскребов. Отлучаясь якобы по «хозяйственным надобностям», она часто наезжала к Брайану в Нью-Йорк. Ей доставляло огромное удовольствие обставлять его квартиру роскошной мебелью, но самым сказочным подарком оказался счет в банке, который она открыла на имя сына, чтобы ему никогда не пришлось голодать. И до сих пор, много лет спустя после ее смерти, Брайан вносил лишь плату за коммунальные услуги да исправно выплачивал налоги. К счастью, он всегда достаточно зарабатывал, а потому деньги на счету оставались почти не тронутыми. Окажись Брайан даже по уши в долгах, он ни за что бы не решился продать квартиру матери, стоившую по нынешним временам в десять раз дороже того, что заплатила Джулия. Даже брат Джеф не знал, что мамочка Джулия сделала для его младшего братца. И Брайан твердо решил, что все здесь должно остаться так, как было при жизни Джулии Кэллоуэй.
Если бы только отец мог увидеть его на сцене! Эта мысль не раз приходила Брайану в голову. Наверно, тогда бы он наконец понял, что его сын – серьезный человек. Однако пока талант Брайана Кэллоуэя признавали только подростки-энтузиасты из школы имени Вашингтона да театральная труппа, собранная Дино Кастисом. Но уж после премьеры все в Нью-Йорке узнают, как ошибался Фрэнк Кэллоуэй.
23
Ни единым словом или движением, ни единым выходом или уходом прогон не отличался от восьми недель репетиций. Однако в преддверии премьеры, до которой оставалось два дня, нервы каждого, кто находился сейчас на сцене – в костюмах и гриме, среди смонтированных декораций, – были напряжены до предела. Волнение было естественным, но совершенно напрасным. Спектакль был отработан до совершенства. Джун Рорк и сама считала его своим величайшим достижением. Все прошедшие недели она мучилась, сомневалась, сможет ли собрать разрозненные сцены в единое целое. Но мозаика получилась безупречной. С самого начала представления, когда открылся занавес, и до последней сцены, когда Эван Чэмберс поцеловал Кэсси Фрэнкс и они, взявшись за руки, убежали за кулисы, Джун не сделала ни единого замечания, ни единой поправки. С ее точки зрения, работа была завершена и полностью готова к показу.
Наконец в зале вспыхнул свет, и она повернулась к сидящим рядом Артуру Трумэну и Дино Кастису, пытаясь угадать по выражению их лиц, каков же окончательный приговор.
– Ну как?
– Чудесно, Джун. Просто великолепно! – с сияющей улыбкой произнес Артур. – Спектакль захватил меня от начала до конца. – Он повернулся к Дино. – Поздравляю, Дино, успех в наших руках.
Дино как-то неуверенно кивнул и махнул рукой:
– Я не очень-то разбираюсь в этих вещах. По мне, так, если бы эта вещь шла по телевизору, я бы переключился на другой канал еще в начале.
Джун почувствовала, как ее сердце защемило от острой тревоги.
– Почему?
Джун чувствовала себя как мать, которая видит своего малыша, стоящего на неокрепших ножках посреди улицы на пути у стремительно летящего на него потока автомашин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100