Торф и дрова он достал в хижинах, в которые не проник дождь.
– Храни Господь твою сообразительность, человек. Как здесь приятно! – Лаоклейн осмотрел комнату. – Где Никейл?
– Он добывает свежую дичь к нашему ужину, хотя он может и утонуть в этом проклятом дожде, – мрачно произнес Тамнаис.
Запахло сырой кожей, потому что внутрь внесли седла и упряжь и уложили их у стен. Наслаждаясь теплом, Дара бродила по их жилищу, но вскоре обнаружила, что осматривать почти нечего. Наконец она устроилась около огня, где Криф расстелил на грязном полу одеяла. К ней подошел Лаоклейн.
– Мы останемся здесь до утра. Скоро ночь. Дождь будет лить еще долго.
Дара прислонилась к его плечу и молча кивнула. Она ощущала его теплое дыхание. В сладкой дреме она думала, что никогда не была так счастлива и никогда не будет, если его не будет рядом. Все богатства и удобства Англии не могут заменить трепетного волнения и ощущения безопасности, которые она получает только от его присутствия. Теперь она могла объяснить, почему в Чилтоне дни были такими длинными, а ночи такими одинокими.
Дикий кабан, которого убил Никейл, был жесткий и с душком, но Дара все равно им не пренебрегла, так как его долго готовили, а к тому времени, когда он был готов, она проголодалась. Все время, пока ела, она чувствовала на себе взгляд Лаоклейна, он касался ее волос, лица, она чувствовала его руку около своей спины, там, где он опирался на пол.
Вздохнув и сказав, что сыта, Дара встала. В комнате было дымно, и ей хотелось вдохнуть свежего воздуха.
Она отошла от Лаоклейна и пошла к крепкой деревянной двери, защищавшей старую башню. Он видел, как качаются ее бедра. Его потянуло за ней.
Облака в некоторых местах были разорваны, в этих прогалинах виднелись блестящие звезды, но луна оставалась закрытой облаками. Со стороны моря дул ветер. Голые холмы, окружавшие залив, вставали преградой у него на пути. Дара находила красоту в самой скудости этих холодных, неярких и безлюдных мест. Она дрожала и вдруг почувствовала, что Лаоклейн обнимает ее, своим телом защищая от холода. Она почувствовала, как бьется его сердце, и улыбнулась.
– Я не слышала, как ты подошел, дорогой. Сколько мы еще будем добираться до Галлхиела?
Он улыбнулся ее английскому произношению такого дорогого для него слова «Галлхиел» и сказал:
– Еще один день, хотя это зависит от твоей кобылы – сможет ли она идти завтра. Мы можем выпустить ее на свободу и тем самым оградить себя от возможной неприятности, если она снова захромает.
– Нет! Хефен была подарком Тайна, моего отца. Это все, что у меня от него осталось.
Лаоклейн дернулся и прикусил язык. Было бы лучше, если бы ей ничего не напоминало ее семью или Англию. Она почувствовала его раздражение и ушла от этого разговора.
– Разве ты не возвращался в Галлхиел за все эти годы?
– Никогда. – Ответ не вдохновлял.
– А если кто-то предъявит претензии на замок, что тогда?
– Никто не имеет права! Я – глава рода Макамлейдов после смерти отца и граф Галлхиел по декрету Джеймса.
– Я слышала, что у горцев свои собственные законы, они не признают права сюзерена вмешиваться в их дела.
– Да, – согласился он. – Это так. Но Джеймс заслужил мое уважение и мою преданность. Я дал клятву верности ему и клятву Макамлейда не нарушу. Я укреплю Галлхиел, соберу людей, сделаю их богатыми и преданными Джеймсу. Если мне придется за это сражаться, то так и будет.
Но Лаоклейну хотелось не только разговаривать с Дарой, а гораздо большего, и своим поцелуем он прекратил дальнейшие рассуждения. Все началось с нежного, неуверенного поцелуя, желание его росло, он все сильнее прижимался к ней. Она задыхалась от его дикой страсти и томительной ласки. Вскоре она стала безвольной в его объятиях. Ее руки обвивали его шею, она сдалась. Лаоклейн расстегнул ее корсет, и его руки скользнули внутрь. Она ощущала прикосновение его прохладных пальцев к своей плоти, он ласкал ей грудь, слегка дотрагиваясь до темных нежных сосков, вызывая сладостное мучение. Он повторял движение снова и снова, пока соски не напряглись, полные желания. Он наклонился поцеловать ее губы, потом соски. Она беспомощно лежала у него на руках.
Дара изумилась, когда он отстранился от нее, сказав:
– Здесь не место, дорогая, здесь нет уединения.
Стыдясь своего собственного желания и страха, она почувствовала в глазах слезы. Она отвернулась от него и неловко застегнула платье. Из-за этой своей неловкости она стала тихо ругаться.
Лаоклейн был удивлен стремительностью ее реакции, обошел вокруг и встал перед ней. Он нежно поднял ее подбородок:
– У нас впереди бесконечные ночи, дорогая. Я сожалею не меньше, чем ты, что мы должны остановиться.
Она вздохнула. Он считал, что она больше разочарована, чем унижена! Дара отдернула подбородок от его пальцев.
– Не думай, что я желаю тебя, дорогой. Ничего, кроме неудобства, я от тебя не имею.
Он схватил ее за руку, иначе бы она убежала, и крепко держал ее.
– Мне доказать твое желание, Дара?
Он говорил тихо, но в глазах его не было жалости. Она злобно покачала головой, глядя на него сквозь слезы.
– Мне следовало принять предложение лорда Блекдина. Хотя он был дерзким, он не был невыносимым, как ты!
– Ты говоришь об англичанине, который так ужасно выглядел, когда ты решила ехать со мной? – Лаоклейн лениво растягивал вопрос, не требуя ответа. – Он бы не подошел тебе, дорогая. Судя по нему, он был бы льдом рядом с твоим пламенем. И какой же он страстный любовник, если отпустил тебя так легко.
Он был в ярости, когда представил Дару в объятиях лондонца, а Дара видела лишь язвительное спокойствие, раздражавшее ее.
– Он руководствовался законами чести, которых тебе не понять, Макамлейд! Законами чести джентльмена!
– Да, я не джентльмен, миледи, я могу укротить твой гнев или сравнять его с моим. – Он грубо схватил ее и сильно, свирепо поцеловал.
Она была вынуждена признать справедливость его слов. Она не могла сопротивляться ни ему, ни себе. Между ними горело пламя, которое было невозможно погасить никаким отказом. Все же она закусила губы, чтобы не признаться в этом, хотя тело ее доказывало обратное.
Мужчины внутри башни уже улеглись спать, когда вернулись Дара и Лаоклейн. Она чувствовала себя неудобно, лежа под одним одеялом с Лаоклейном, рядом с мужчинами. Она легла одетая. Лаоклейн был в восторге от ее смущения, и она отодвинулась от него так далеко, насколько позволяло одеяло. Упрямо, сильными руками он вновь притянул ее к себе, и крепко держал у своей груди.
– У этих, невоспитанных, свои правила, – сказал он тихо ей на ухо.
– Это значит, ты тоже не претендуешь на воспитанность, дорогой, – прошептала она с яростью, перед тем как успокоиться в его теплых объятиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Храни Господь твою сообразительность, человек. Как здесь приятно! – Лаоклейн осмотрел комнату. – Где Никейл?
– Он добывает свежую дичь к нашему ужину, хотя он может и утонуть в этом проклятом дожде, – мрачно произнес Тамнаис.
Запахло сырой кожей, потому что внутрь внесли седла и упряжь и уложили их у стен. Наслаждаясь теплом, Дара бродила по их жилищу, но вскоре обнаружила, что осматривать почти нечего. Наконец она устроилась около огня, где Криф расстелил на грязном полу одеяла. К ней подошел Лаоклейн.
– Мы останемся здесь до утра. Скоро ночь. Дождь будет лить еще долго.
Дара прислонилась к его плечу и молча кивнула. Она ощущала его теплое дыхание. В сладкой дреме она думала, что никогда не была так счастлива и никогда не будет, если его не будет рядом. Все богатства и удобства Англии не могут заменить трепетного волнения и ощущения безопасности, которые она получает только от его присутствия. Теперь она могла объяснить, почему в Чилтоне дни были такими длинными, а ночи такими одинокими.
Дикий кабан, которого убил Никейл, был жесткий и с душком, но Дара все равно им не пренебрегла, так как его долго готовили, а к тому времени, когда он был готов, она проголодалась. Все время, пока ела, она чувствовала на себе взгляд Лаоклейна, он касался ее волос, лица, она чувствовала его руку около своей спины, там, где он опирался на пол.
Вздохнув и сказав, что сыта, Дара встала. В комнате было дымно, и ей хотелось вдохнуть свежего воздуха.
Она отошла от Лаоклейна и пошла к крепкой деревянной двери, защищавшей старую башню. Он видел, как качаются ее бедра. Его потянуло за ней.
Облака в некоторых местах были разорваны, в этих прогалинах виднелись блестящие звезды, но луна оставалась закрытой облаками. Со стороны моря дул ветер. Голые холмы, окружавшие залив, вставали преградой у него на пути. Дара находила красоту в самой скудости этих холодных, неярких и безлюдных мест. Она дрожала и вдруг почувствовала, что Лаоклейн обнимает ее, своим телом защищая от холода. Она почувствовала, как бьется его сердце, и улыбнулась.
– Я не слышала, как ты подошел, дорогой. Сколько мы еще будем добираться до Галлхиела?
Он улыбнулся ее английскому произношению такого дорогого для него слова «Галлхиел» и сказал:
– Еще один день, хотя это зависит от твоей кобылы – сможет ли она идти завтра. Мы можем выпустить ее на свободу и тем самым оградить себя от возможной неприятности, если она снова захромает.
– Нет! Хефен была подарком Тайна, моего отца. Это все, что у меня от него осталось.
Лаоклейн дернулся и прикусил язык. Было бы лучше, если бы ей ничего не напоминало ее семью или Англию. Она почувствовала его раздражение и ушла от этого разговора.
– Разве ты не возвращался в Галлхиел за все эти годы?
– Никогда. – Ответ не вдохновлял.
– А если кто-то предъявит претензии на замок, что тогда?
– Никто не имеет права! Я – глава рода Макамлейдов после смерти отца и граф Галлхиел по декрету Джеймса.
– Я слышала, что у горцев свои собственные законы, они не признают права сюзерена вмешиваться в их дела.
– Да, – согласился он. – Это так. Но Джеймс заслужил мое уважение и мою преданность. Я дал клятву верности ему и клятву Макамлейда не нарушу. Я укреплю Галлхиел, соберу людей, сделаю их богатыми и преданными Джеймсу. Если мне придется за это сражаться, то так и будет.
Но Лаоклейну хотелось не только разговаривать с Дарой, а гораздо большего, и своим поцелуем он прекратил дальнейшие рассуждения. Все началось с нежного, неуверенного поцелуя, желание его росло, он все сильнее прижимался к ней. Она задыхалась от его дикой страсти и томительной ласки. Вскоре она стала безвольной в его объятиях. Ее руки обвивали его шею, она сдалась. Лаоклейн расстегнул ее корсет, и его руки скользнули внутрь. Она ощущала прикосновение его прохладных пальцев к своей плоти, он ласкал ей грудь, слегка дотрагиваясь до темных нежных сосков, вызывая сладостное мучение. Он повторял движение снова и снова, пока соски не напряглись, полные желания. Он наклонился поцеловать ее губы, потом соски. Она беспомощно лежала у него на руках.
Дара изумилась, когда он отстранился от нее, сказав:
– Здесь не место, дорогая, здесь нет уединения.
Стыдясь своего собственного желания и страха, она почувствовала в глазах слезы. Она отвернулась от него и неловко застегнула платье. Из-за этой своей неловкости она стала тихо ругаться.
Лаоклейн был удивлен стремительностью ее реакции, обошел вокруг и встал перед ней. Он нежно поднял ее подбородок:
– У нас впереди бесконечные ночи, дорогая. Я сожалею не меньше, чем ты, что мы должны остановиться.
Она вздохнула. Он считал, что она больше разочарована, чем унижена! Дара отдернула подбородок от его пальцев.
– Не думай, что я желаю тебя, дорогой. Ничего, кроме неудобства, я от тебя не имею.
Он схватил ее за руку, иначе бы она убежала, и крепко держал ее.
– Мне доказать твое желание, Дара?
Он говорил тихо, но в глазах его не было жалости. Она злобно покачала головой, глядя на него сквозь слезы.
– Мне следовало принять предложение лорда Блекдина. Хотя он был дерзким, он не был невыносимым, как ты!
– Ты говоришь об англичанине, который так ужасно выглядел, когда ты решила ехать со мной? – Лаоклейн лениво растягивал вопрос, не требуя ответа. – Он бы не подошел тебе, дорогая. Судя по нему, он был бы льдом рядом с твоим пламенем. И какой же он страстный любовник, если отпустил тебя так легко.
Он был в ярости, когда представил Дару в объятиях лондонца, а Дара видела лишь язвительное спокойствие, раздражавшее ее.
– Он руководствовался законами чести, которых тебе не понять, Макамлейд! Законами чести джентльмена!
– Да, я не джентльмен, миледи, я могу укротить твой гнев или сравнять его с моим. – Он грубо схватил ее и сильно, свирепо поцеловал.
Она была вынуждена признать справедливость его слов. Она не могла сопротивляться ни ему, ни себе. Между ними горело пламя, которое было невозможно погасить никаким отказом. Все же она закусила губы, чтобы не признаться в этом, хотя тело ее доказывало обратное.
Мужчины внутри башни уже улеглись спать, когда вернулись Дара и Лаоклейн. Она чувствовала себя неудобно, лежа под одним одеялом с Лаоклейном, рядом с мужчинами. Она легла одетая. Лаоклейн был в восторге от ее смущения, и она отодвинулась от него так далеко, насколько позволяло одеяло. Упрямо, сильными руками он вновь притянул ее к себе, и крепко держал у своей груди.
– У этих, невоспитанных, свои правила, – сказал он тихо ей на ухо.
– Это значит, ты тоже не претендуешь на воспитанность, дорогой, – прошептала она с яростью, перед тем как успокоиться в его теплых объятиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70