- Ах, да! Прибежала, а тут такое! У моряка-часового кровь на затылке. Сам еле стоит. Говорит, что его под утро кто-то по голове огрел, и он потерял сознание. Двери нараспашку, решетка открыта. Как вошла - сразу поняла: приемник украли.
- Помедленнее, - попросил Майгатов, который записывал показания и не успевал за скороговоркой Татьяны. - Какой марки приемник?
- "Океан". Хороший приемник, хоть и почти пятнадцать лет ему. Сто раз падал, кнопки все замененные, с правого боку зеленой краской замазан, а ему хоть бы хны. Работал, как миленький.
"Господи! - в сердцах подумал Майгатов. - Из-за такой рухляди сыр-бор разгорелся! - и тут же одернул себя. - Не в приемнике дело, а в том, что секретку вскрыли. И доллары еще..."
- А деньги? Где деньги лежали?
- Здесь, в ящике, - с неожиданной легкостью подскочила она к столу, стоящему у окна, рванула верхний ящик, и он, вылетев из пазов, с грохотом упал на пол.
Пустые, с давно истертыми под корень огрызками помады, пластиковые футляры, ссохшиеся в камень тени для век, ножнички со сломанными кончиками, круглые, давно вышедшие из моды клипсы, пару десятков разнокалиберных и разноцветных пуговиц, бусинок, брошек и еще чего-то яркого, пестрого, ненужного, - все это горохом сыпануло по полу. Пунцовая Татьяна, онемев, стояла над открывшейся всем тайной и смотрела на эти побрякушки с видом человека, впервые их увидевшего. Ей очень хотелось вернуть время назад, к той секунде, когда ее рука рванула злополучный ящик, хотелось, чтобы никто так и не узнал, какой хлам хранит она в ящиках, но время не хотело возвращаться. Оно было обычным и могло только усилить стыд, а не спасти от него.
- Соберите, - кивнул Майгатов морякам.
Перепаденко согнулся в три погибели и пальцами, как граблями, стал сгонять побрякушки в одну кучу. Жбанский в углу даже не пошевелился. Он оттолкнулся спиной от стены только тогда, когда Перепаденко сгреб цветной мусор в кучу. Подошел, поднял ящик, прижал его к животу и приказал моряку: "Ссыпай."
- Товарищ мичман, - хмуро попросил Майгатов Татьяну. - Не делайте никаких резких движений. Нам нужно было ящик сфотографировать, а теперь он вроде бы и не тот ящик.
- Да нет! Тот же! - ожила Татьяна, как только ящик вошел на прежнее место. - И все внутри... то же. А пятидесяти долларов там нет. Одной бумажкой.
- Откуда она у вас?
- Обменяла. На "аллейке", перед рынком...
- А что там: толчок? - как обладатель долларов, Майгатов сам заинтересовался местами, где они еще могут быть.
- Зачем же? Киоски стоят. Культурненько так. Обмен по курсу.
- По курсу? А сколько сейчас за доллар дают?
- Что значит, дают? Кто их сдает? Их только покупают... Где-то по семнадцать тысяч купонов за один доллар.
Майгатов удивился еще больше. Невидимый калькулятор в голове поделил примерно триста двадцать татьяниных ежемесячных на семнадцать и вышло...
- У тебя в месяц где-то долларов восемнадцать - весь оклад. Откуда же пятьдесят? Да еще одной бумажкой?
- А вот это... вот это,.. - кажется, начинала бороться с подступающими слезами Татьяна. - Вот это... не ваше дело, - и отвернулась, загородив лицо маленьким пухлым кулачком.
- Я ви... ви... видел эти дол...лары, - раздался тихий, грустный-прегрустный голос от двери.
Опершись на косяк, стоял старшина-чертежник все в той же робе с погонами без лычек и смотрел на Майгатова таким отрешенным взглядом, словно сбивчивую, искореженную заиканием фразу сказал не он, а кто-то другой за его спиной, а ему приходится за нее отвечать.
- Вам нельзя здесь находиться. Вы - не понятой, - словами вытолкнул Майгатов моряка из секретки, но на бумаге пометил: "Наличие банкноты подтверждает свидетель К..цов", - так и написал, чтоб позже просто заполнить пробел нужными буквами.
- Ящик и стол все равно сфотографируй, - приказал вновь вспомнившему о шишке фельдшеру.
Тот торопливо, с грохотом положил ледяную каменюку мяса на подоконник и журавлем заходил вокруг злополучного стола.
- Мы можем дальше говорить? - тихо то ли попросил, то ли поинтересовался Майгатов.
- Мо...можем, - всхлипнула Татьяна и, мазнув платком по черной туши подглазий, заговорила, не оборачиваясь, будто рассказывала окну, а не дознавателю.
- После этого я осмотрела все ящики. Ничего больше не тронули. Только вот сейф...
- Что - сейф? - оторвался от писанины Майгатов.
- Была сорвана нитка с пластилиновой пломбы вот на этом отделении.
- А оно...
- Что - оно? - повернула она, наконец-то, лицо с красными глазами и ставшим еще больше серым, набухшим носом.
- Отделение это... Оно было открыто?
- Нет.
- А потом... потом вы его вскрывали?
- А как же! - удивилась Татьяна столь глупому, по ее мнению, вопросу. - Прямо при комбриге. Все просмотрела, проверила - документы на месте, ни один не пропал, страницы не испорчены, все в порядке.
- Вы могли его... ну, забыть... не опечатать? - уже и не знал, какие слова подбирать Майгатов, но все равно, кажется, не подгадал.
Татьяна пыхнула, как подожженная вата, всплеснула короткими толстыми ручками и закричала:
- Я - забыла?! Я - забыла?! Я - забыла?! Да я... да за год работы... ни разу, - и уткнула лицо в пухлые ладошки.
Почему-то в этот момент Майгатову захотелось назад, в больницу. Чтоб выйти чуть позже, чтоб лететь чуть дольше, чтоб поезд пришел в Севастополь с опозданием, чтоб кто-то другой, а не он...
- Прекратите истерику, - тихо сказал он в пол и, не поднимая уже не просто усталой, а какой-то намертво пропитанной, до корней волос усталостью, голову, спросил: - Что у вас хранилось в этом отделении?
- ...ах ...ух ...вах ...ых, - ответили за Татьяну ее истеричные всхлипы.
- Что-что?
- Вах... ах... вахтенные журналы, - все-таки собралась она. Но отвечала все равно окну, словно оно было ей роднее и ближе этого противного, худющего старшего лейтенанта с выгоревшими усами и вбитым боксерским носом. - Старые. Со всех кораблей. За два года...
- Кхи-кхи, - прокашлялся кто-то у двери.
- Только за два?
- А по инструкции они дольше и не хранятся, - ответила Татьяна так удивленно, словно не могла понять, как дознаватель не знает элементарных истин.
- Кхи-кхи, - опять настойчиво поскребся в их разговор чей-то кашель.
- Перепаденко, ты,.. - хотел сказать: "...ты что: простудился?", а вместо этого лишь удивленно вскинул брови.
Кашлял не Перепаденко, а стоящий рядом с ним невысокий щупленький матросик. Как он вошел, никто не слышал. Наверное, даже Перепаденко, рядом с которым он стоял, потому что старшина смотрел на это привидение в синей робе с не меньшим удивлением, чем Майгатов. Но поражало не только его беззвучное появление, которое в конце он все-таки исправил покашливаниями, а белый бинт на голове.
- Ты кто? - спросил, глядя на бинт, Майгатов, и вышло похоже, как будто спросил у бинта.
- Матрос Голодный.
В устной речи больших букв не бывает, и потому Майгатов сразу и не понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77