Но неведомо им было, что не так все это просто, с шкурой с этой! Пока на земле грецкой они пребывали — ну, и ничего и не случалось, а вот как отплыли к родным берегам, так и началось…
Да, не знали богатыри, не ведали тогда, да, впрочем, и потом так и не узнали, какие страсти разыгрались тогда среди магов греческих и иных земель… Бывает, дерутся за реликвию столетиями, тысячелетиями, и она, эта реликвия — все это время у всех на устах. Чаши там разные граалистые, да зубы сакьямунистые… А бывает — вроде и знатная реликвия, и могуществом от нее веет немалым, но лежит она себе спокойненько одну тысячу лет за другой, да и забывают о ней, как будто бы ее никогда и не было! Особенно в тех случаях, когда от такой реликвии никакого толка себе не получишь, всей стране — это еще может быть. Войско чужеземное ей не побьешь, злата не накачаешь, красоток не привадишь! Так и забываешь о великом волшебстве, даже силе божественной, если лежит она, никому не нужная…
— Что же за шкура эта такая? — спросил Нойдак, — Какого такого зверя волшебного?
— Не зверя, а овна заветного, златого, а на ней, на шкуре этой, письмена древними богами, что нашим богам дедами приходились, написаны… Письмена те счастье и богатство приносят, да не одному ее обладателю, а всей земле, где шкура та хранится, — объяснил Сухмат.
— Письмена? — Нойдак живо заинтересовался, — А на каком языке, какой грамоты? Латинской? Греческой? Али рунической? — Хоть Нойдак читать-писать так и не научился, уж чего-чего, а названий от Черного Прынца он понахватался!
— Руны там, верно, потому как и называли эту шкурку Златым Руном, — подсказал Рахта.
— Истории той больше двух тысяч лет уже, — настроился на новую сказку Сухмат, — собрались как-то богатыри земли греческой… Трудно, конечно, поверить, что среди греков богатыри водятся, хлипкие они сейчас, это верно…
— Ничего, ты, кажись, им породу подправил, — усмехнулся Рахта.
— Но те богатыри греческие древние были родом своим русы, и только еще в землю грецкую пришли, и породы еще не спортили, — как бы оправдываясь за «греческих богатырей», пояснил Сухмат.
— А я так слышал, что «богатырями не рождаются», — встрял Нойдак.
— Это не в том смысле, в котором… — Сухмат сбился, — Это говорят, когда хотят сказать, что воином, ну, воякой таким опытным, умелым не рождаются, это все научиться надо… А в смысле силы — тут и дело врожденное зело важно!
— Да, я слышал немало сказов про то, как в детстве богатыри уже сильными бывали. Черный Прынц сказывал историю про одного богатыря заморского, так он в детстве…
— Что тебе богатыри заморские, вот Рахта рядом сидит! — насмешливо перебил ведуна Сухматий.
— А что Рахта?
— А тебе что, ни разу не рассказывали, как Рахту дитем в печку саживали?
— Нет, этой сказки я не слышал, — удивился Нойдак.
— То не сказка — ложь да кривда, то святая правда!
— Слушай, братишка, — перебил в свою очередь Сухмата Рахта, — зачем это все всем рассказывать?
— Мне тоже интересно, — сказала Полинушка, — расскажи, что за история с тобой такая дитем была!
— Не, я не хочу рассказывать, — помотал головой богатырь, — а Сухмат возьмется — так приврет!
— Я никогда не вру! И не выдумываю! — рассердился Сухмат, потом хитро усмехнулся, — Разве что приукрашиваю…
— Ну и приукрась! — разрешила Полина.
— Пока дите малое, оно дите еще, даже и без имени настоящего, — начал рассказ Сухмат, — а потом, когда дите подрастает, пора ему имя получить, да человеком стать приходит. Вот и пришла такая пора для маленького мальчонки, которого сейчас все Рахтой зовут. Годами-то он мал был, но на голову выше своих сверстников, а руки да ноги — ну, как у взрослого, если не толще… Так, по крайней мере, сказывали!
— Это кто ж тебе такое сказывал? — ехидно осведомился Рахта.
— Знающие люди! — парировал Сухмат и продолжил, — У разных племен посвящение по разному проходит, вот Илья-богатырь, к примеру сказывал…
— Ты про Рахту давай, — напомнила Полина.
— В том роду-племени, откель Рахта к нам появился-заявился, обычай был не прост, испытание — немалое… Бывало, и не возвращались дети обратно. Что же — судьба!
— Как не возвращались? — удивился Нойдак, — У моего племени, кто испытания кровавого не выдерживал, от боли кричал, того еще на год ребенком считали, а следующей весной — повторяли. И не бывало, чтобы второй раз кто опозорился!
— Боль вытерпеть, не закричать — дело не хитрое, — сказал Рахта, — разве ж это испытание?
— Да ты продолжай, продолжай…
— Так вот, пришел маленькому Рахте срок, — начал сказывать Сухмат, — говорят ему отец с матерью:
— Иди в лес густой, по тропинке, прямо и прямо, потом увидишь дуб большой, одинокий, а от него тропинку влево идущую, слабую, не протоптанную… Иди по ней вперед, пока не увидишь избушку престранную. Чего не увидишь, ничего не бойся! А в избушке той поклонись старой женщине. Спросит баушка, зачем пришел. Ответь — за именем! А потом делай все, что тебе старая женщина велит, во всем слушайся!
Пошел маленький Рахта в лес, идет, идет, вот и места незнакомые начались, сплошная чаща, да и тропинка все уже и уже… А вот и полянка. Вот и дуб посередине. А у дуба того столетнего дорожка раздваивается, направо — тропинка как тропинка, а налево, куда идти наказали — слабенькая совсем, почти и не протоптанная. Пошел мальчик налево, идет себе и идет, тихо в лесу, даже птицы петь перестали. Вдруг навстречу Рахте старичок-лесовичок.
— Куды, мальчик, идешь? — спрашивает.
— В избушку — к старушке, — отвечает Рахта.
— Ой, не ходи в избушку, — говорит ему лесовичок, — то не простая старушка, то — Баба-Яга, съест она тебя!
— Мне отец с матерью наказывали ничего не бояться, — отвечает Рахта, — и я им послушен. Никто меня не съест, а то родители бы меня и не послали…
— Глупый мальчик! — говорит старичок, — Не знают твои отец с матерью, что может Баба-Яга тебя съесть, а может и отпустить, имя давши! Будь ты тощеньким-щупленьким да худеньким-бледненьким, не стала бы есть тебя Баба-Яга, а ты мясистенький такой, аппетитный, съест она тебя, точно съест!
— А вот и не съест! — рассердился мальчик-Рахта, — И пугать меня нечего! Я иду взрослым становиться, прочь с моей дороги!
— Ну, иди, иди, глупый мальчик, еще припомнишь мои слова! — проворчал вслед маленькому Рахте старичок-лесовичок.
Пошел Рахта дальше, идет себе, идет, посвистывает, не боится ничего… Видит, лежит у самой тропинки мертвая голова волчья. И говорит та черепушка голосом человечьим…
— А вот этого не было! — перебил побратима Рахта.
— Ладно, это я и впрямь придумал, — согласился Сухмат и продолжил…
Видит мальчик — впереди избушка, а вокруг забор-частокол, да на каждом колу — череп человеческий. Дунет ветерок — черепа стучат!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Да, не знали богатыри, не ведали тогда, да, впрочем, и потом так и не узнали, какие страсти разыгрались тогда среди магов греческих и иных земель… Бывает, дерутся за реликвию столетиями, тысячелетиями, и она, эта реликвия — все это время у всех на устах. Чаши там разные граалистые, да зубы сакьямунистые… А бывает — вроде и знатная реликвия, и могуществом от нее веет немалым, но лежит она себе спокойненько одну тысячу лет за другой, да и забывают о ней, как будто бы ее никогда и не было! Особенно в тех случаях, когда от такой реликвии никакого толка себе не получишь, всей стране — это еще может быть. Войско чужеземное ей не побьешь, злата не накачаешь, красоток не привадишь! Так и забываешь о великом волшебстве, даже силе божественной, если лежит она, никому не нужная…
— Что же за шкура эта такая? — спросил Нойдак, — Какого такого зверя волшебного?
— Не зверя, а овна заветного, златого, а на ней, на шкуре этой, письмена древними богами, что нашим богам дедами приходились, написаны… Письмена те счастье и богатство приносят, да не одному ее обладателю, а всей земле, где шкура та хранится, — объяснил Сухмат.
— Письмена? — Нойдак живо заинтересовался, — А на каком языке, какой грамоты? Латинской? Греческой? Али рунической? — Хоть Нойдак читать-писать так и не научился, уж чего-чего, а названий от Черного Прынца он понахватался!
— Руны там, верно, потому как и называли эту шкурку Златым Руном, — подсказал Рахта.
— Истории той больше двух тысяч лет уже, — настроился на новую сказку Сухмат, — собрались как-то богатыри земли греческой… Трудно, конечно, поверить, что среди греков богатыри водятся, хлипкие они сейчас, это верно…
— Ничего, ты, кажись, им породу подправил, — усмехнулся Рахта.
— Но те богатыри греческие древние были родом своим русы, и только еще в землю грецкую пришли, и породы еще не спортили, — как бы оправдываясь за «греческих богатырей», пояснил Сухмат.
— А я так слышал, что «богатырями не рождаются», — встрял Нойдак.
— Это не в том смысле, в котором… — Сухмат сбился, — Это говорят, когда хотят сказать, что воином, ну, воякой таким опытным, умелым не рождаются, это все научиться надо… А в смысле силы — тут и дело врожденное зело важно!
— Да, я слышал немало сказов про то, как в детстве богатыри уже сильными бывали. Черный Прынц сказывал историю про одного богатыря заморского, так он в детстве…
— Что тебе богатыри заморские, вот Рахта рядом сидит! — насмешливо перебил ведуна Сухматий.
— А что Рахта?
— А тебе что, ни разу не рассказывали, как Рахту дитем в печку саживали?
— Нет, этой сказки я не слышал, — удивился Нойдак.
— То не сказка — ложь да кривда, то святая правда!
— Слушай, братишка, — перебил в свою очередь Сухмата Рахта, — зачем это все всем рассказывать?
— Мне тоже интересно, — сказала Полинушка, — расскажи, что за история с тобой такая дитем была!
— Не, я не хочу рассказывать, — помотал головой богатырь, — а Сухмат возьмется — так приврет!
— Я никогда не вру! И не выдумываю! — рассердился Сухмат, потом хитро усмехнулся, — Разве что приукрашиваю…
— Ну и приукрась! — разрешила Полина.
— Пока дите малое, оно дите еще, даже и без имени настоящего, — начал рассказ Сухмат, — а потом, когда дите подрастает, пора ему имя получить, да человеком стать приходит. Вот и пришла такая пора для маленького мальчонки, которого сейчас все Рахтой зовут. Годами-то он мал был, но на голову выше своих сверстников, а руки да ноги — ну, как у взрослого, если не толще… Так, по крайней мере, сказывали!
— Это кто ж тебе такое сказывал? — ехидно осведомился Рахта.
— Знающие люди! — парировал Сухмат и продолжил, — У разных племен посвящение по разному проходит, вот Илья-богатырь, к примеру сказывал…
— Ты про Рахту давай, — напомнила Полина.
— В том роду-племени, откель Рахта к нам появился-заявился, обычай был не прост, испытание — немалое… Бывало, и не возвращались дети обратно. Что же — судьба!
— Как не возвращались? — удивился Нойдак, — У моего племени, кто испытания кровавого не выдерживал, от боли кричал, того еще на год ребенком считали, а следующей весной — повторяли. И не бывало, чтобы второй раз кто опозорился!
— Боль вытерпеть, не закричать — дело не хитрое, — сказал Рахта, — разве ж это испытание?
— Да ты продолжай, продолжай…
— Так вот, пришел маленькому Рахте срок, — начал сказывать Сухмат, — говорят ему отец с матерью:
— Иди в лес густой, по тропинке, прямо и прямо, потом увидишь дуб большой, одинокий, а от него тропинку влево идущую, слабую, не протоптанную… Иди по ней вперед, пока не увидишь избушку престранную. Чего не увидишь, ничего не бойся! А в избушке той поклонись старой женщине. Спросит баушка, зачем пришел. Ответь — за именем! А потом делай все, что тебе старая женщина велит, во всем слушайся!
Пошел маленький Рахта в лес, идет, идет, вот и места незнакомые начались, сплошная чаща, да и тропинка все уже и уже… А вот и полянка. Вот и дуб посередине. А у дуба того столетнего дорожка раздваивается, направо — тропинка как тропинка, а налево, куда идти наказали — слабенькая совсем, почти и не протоптанная. Пошел мальчик налево, идет себе и идет, тихо в лесу, даже птицы петь перестали. Вдруг навстречу Рахте старичок-лесовичок.
— Куды, мальчик, идешь? — спрашивает.
— В избушку — к старушке, — отвечает Рахта.
— Ой, не ходи в избушку, — говорит ему лесовичок, — то не простая старушка, то — Баба-Яга, съест она тебя!
— Мне отец с матерью наказывали ничего не бояться, — отвечает Рахта, — и я им послушен. Никто меня не съест, а то родители бы меня и не послали…
— Глупый мальчик! — говорит старичок, — Не знают твои отец с матерью, что может Баба-Яга тебя съесть, а может и отпустить, имя давши! Будь ты тощеньким-щупленьким да худеньким-бледненьким, не стала бы есть тебя Баба-Яга, а ты мясистенький такой, аппетитный, съест она тебя, точно съест!
— А вот и не съест! — рассердился мальчик-Рахта, — И пугать меня нечего! Я иду взрослым становиться, прочь с моей дороги!
— Ну, иди, иди, глупый мальчик, еще припомнишь мои слова! — проворчал вслед маленькому Рахте старичок-лесовичок.
Пошел Рахта дальше, идет себе, идет, посвистывает, не боится ничего… Видит, лежит у самой тропинки мертвая голова волчья. И говорит та черепушка голосом человечьим…
— А вот этого не было! — перебил побратима Рахта.
— Ладно, это я и впрямь придумал, — согласился Сухмат и продолжил…
Видит мальчик — впереди избушка, а вокруг забор-частокол, да на каждом колу — череп человеческий. Дунет ветерок — черепа стучат!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105