— спросили «товарищи».
— Сами видите — избу.
— А там что за народ?
— А крестьяне-косцы убирают сено.
Оба прошли дальше по направлению к строившемуся дому.
Я со страхом подумал, что будет дальше. «Товарищи» остановились около постройки и начали о чём-то расспрашивать плотников. Вдруг я увидел, как из дома вышел глухой плотник Николай и «товарищи», толкая его в шею, велят ему идти к нашему дому. Не дойдя до дома, Николай вырвался, бросился ко мне и начал просить спасти его.
— Идём, идём! — закричали матросы.
— Куда вы его, за что?
— Недалече, шагов на сто, дальше не отведём.
— Да за что же?
— Сам знает за что, а тебе какое дело? Ты кто таков?
— Я прежде всего человек и намного старше вас и нахожу по меньшей мере странным, что вы «товарищи» и так относитесь к человеку труда. Это наш полунормальный глухонемой плотник, контуженный на войне. Чем он мог оскорбить вас? Скажите, в чём дело?
— Тебя не спрашивают, так и помалкивай, а то и тебя отведём.
— Не ходи, Николай, — сказал я твёрдым голосом, опустив руку в карман и ощупывая браунинг.
«Товарищи» смягчились или струсили, уже не настаивая на выдаче Николая. Один из них присел на скамейку, сильно развалившись, другой, став спиной ко мне и поставив ногу на скамью, стал разматывать портянку.
Момент настал подходящий. «Сейчас или никогда, — шептал мне какой-то голос, — подойди и всади пулю в сидящего, а затем в хромого».
Но в это время сидящий заговорил:
— Ну ладно, пусть остаётся.
И они стали собираться. Но вдруг, заметив провода, проведённые из дома к электрической машине, остановились.
— Да у вас здесь беспроволочный телеграф!
— Какой же беспроволочный, когда это провода для освещения.
— Знаем мы это освещение, это вы белым телеграфируете. Мы вернёмся и приведём товарищей. Нас здесь четыреста человек на станции. Живо обыщем и, если кто из вас уйдёт, всех расстреляем, а хутор сожжём.
Едва они скрылись, как я начал кричать и махать бутафорскому рабочему в красной шёлковой рубашке. Имшенецкий быстро прибежал.
— Владимир Михайлович, настал решающий момент — или вступить в бой, или бежать.
— Но как же быть с женой? Она не побежит. Да и нас-то всего пять человек. Что мы можем сделать? Нет, я остаюсь.
Володя Имшенецкий бросил свой кольт в клевер, за ним полетел и револьвер Владимира Михайловича.
Я тоже было направился к клеверу, но перерешил. Нет, живым без боя в руки не дамся.
— Маруся, — позвал я.
Но она уже с дочерью шла ко мне.
— Сейчас же вместе с Наташей и Толей бегите в лес.
— А ты?
— Я остаюсь.
— Тогда и мы остаёмся.
— Я приказываю вам.
— Мы без тебя не уйдём. Бежим с нами.
Что было делать? Тяжело было бросать Имшенецких, но было ясно, что они сопротивляться не будут, а, стало быть, я им пользы принести не могу.
И мы все чуть не рысью пустились в лес. […] Инстинктивно мы бежали всё в том же направлении, где скрывались раньше. Тут вспомнил я о присутствии пяти офицеров и командировал к ним Борю и Толю, дабы просить их присоединиться к нам, если на Маргаритино будет совершено нападение. Ведь нас девять мужчин, из коих пять вооружены винтовками, а четверо браунингами. Этого уже достаточно, чтобы внезапным нападением разбить комиссаров. Но наши гонцы пришли с позорным ответом, что они к нам не присоединятся и просят не подходить к ним, так как мы идём с дамами.
Мы прошли мимо них и, перебравшись через большую болотную прогалину, достигли густого молодого сосняка. Если удастся пробраться этой чащобой сажен на двадцать, то мы станем невидимы и все следы пропадут. Выбрав подходящее место, мы остановились, напряжённо слушая, не долетят ли до нас выстрелы из Маргаритина.
А лес таинственно, почти бесшумно шелестел своими ветвями. Какое дело этим гигантам соснам и чащобам до жалких людишек, так бесцеремонно нарушающих их вековечный покой?!
Просидели мы более часа. Имшенецкие решили пойти на разведку.
Минут через двадцать вернулся Боря и сказал, что можно возвращаться, «товарищи» ушли.
Перебивая друг друга, взволнованные от только что пережитых событий, Имшенецкие рассказали нам следующее:
— Едва вы успели скрыться в лесу, как на мосту появились пятнадцать «товарищей», предводимых юным комиссаром-евреем. Шли они с ружьями наперевес. Подойдя к усадьбе, комиссар приказал привести дерзкого плотника Николая. Бедный Николай сперва хотел спрятаться в выгребной яме, но затем совсем обмяк и, видимо, примирился со своей горькой участью. Ко времени вторичного прихода красных он смиренно работал на моей постройке. За ним побежали. Он шёл к «товарищам» медленной, расслабленной походкой.
— Становись к дереву, — крикнул комиссар.
Николай спокойно стал спиной к сосне.
— Говори, — вскричал еврей, — что ты спросил у наших товарищей, когда они подошли к тебе?
— Что греха таить, виноват, — тихо ответил Николай. — Я спросил их, кто они — белые али красные?
— А что они тебе сказали?
— Сказали, что белые.
— А ты?
— Сказал, хорошо, что вы белые, а то бы я вам этим топором головы отсёк.
— А кто тебя научил так говорить? Твой хозяин, да?
— Нет, хозяин не учил.
— Кто же тебя учил? Может, тот старик, что здесь сидел?
— Нет, он ничему не учил. А только так кругом все мужики говорят.
— А, вот как? Готовься, — скомандовал комиссар, и все направили на несчастного Николая свои винтовки.
Но тут вмешалась Маргарита Викторовна:
— Товарищи, повремените! Вам даст объяснение наш комиссар.
— Да, товарищи, я тоже комиссар местной коммуны, назначенный совдепом. Вот, читайте документы, — протягивая целых три удостоверения местных совдепов, сказал Имшенецкий.
Комиссар остановил солдат.
— Какая коммуна, какой комиссар? — вопрошал он.
— Вы читайте. — И Владимир Михайлович передал ему бумаги.
— Товарищи, вы, верно, устали и голодны. Не хотите ли напиться молочка? — говорила Маргарита Викторовна, таща краюху хлеба и молоко.
«Товарищи» солдаты пошли на речку и стали мыть руки.
— Ну, казалось бы, вы комиссар — и допускаете работать у себя такого белогвардейца?
— Какой же Николай белогвардеец? Он просто или ослышался, или от страха. Я уверен, что, если бы матросы сказали ему, что они красные, а не белые, он ответил бы: «Хорошо, что вы красные, а то я вам голову срубил бы». Вот и всё.
Этот довод показался вполне убедительным комиссару-еврею, и тот отпустил несчастного Николая со словами:
— Ну, иди. Но помни, что так говорить нельзя.
Однако «товарищам» не удалось попить молочка. Едва они расселись, как с другого берега речонки послышался голос:
— Товарищи, скорей на станцию! Идут чехи! Скорее, скорее, а то не успеем.
Но торопить их не приходилось. Храбрые вояки в смятении чуть не забыли свои винтовки и, едва подхватив их, опрометью бросились на станцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Сами видите — избу.
— А там что за народ?
— А крестьяне-косцы убирают сено.
Оба прошли дальше по направлению к строившемуся дому.
Я со страхом подумал, что будет дальше. «Товарищи» остановились около постройки и начали о чём-то расспрашивать плотников. Вдруг я увидел, как из дома вышел глухой плотник Николай и «товарищи», толкая его в шею, велят ему идти к нашему дому. Не дойдя до дома, Николай вырвался, бросился ко мне и начал просить спасти его.
— Идём, идём! — закричали матросы.
— Куда вы его, за что?
— Недалече, шагов на сто, дальше не отведём.
— Да за что же?
— Сам знает за что, а тебе какое дело? Ты кто таков?
— Я прежде всего человек и намного старше вас и нахожу по меньшей мере странным, что вы «товарищи» и так относитесь к человеку труда. Это наш полунормальный глухонемой плотник, контуженный на войне. Чем он мог оскорбить вас? Скажите, в чём дело?
— Тебя не спрашивают, так и помалкивай, а то и тебя отведём.
— Не ходи, Николай, — сказал я твёрдым голосом, опустив руку в карман и ощупывая браунинг.
«Товарищи» смягчились или струсили, уже не настаивая на выдаче Николая. Один из них присел на скамейку, сильно развалившись, другой, став спиной ко мне и поставив ногу на скамью, стал разматывать портянку.
Момент настал подходящий. «Сейчас или никогда, — шептал мне какой-то голос, — подойди и всади пулю в сидящего, а затем в хромого».
Но в это время сидящий заговорил:
— Ну ладно, пусть остаётся.
И они стали собираться. Но вдруг, заметив провода, проведённые из дома к электрической машине, остановились.
— Да у вас здесь беспроволочный телеграф!
— Какой же беспроволочный, когда это провода для освещения.
— Знаем мы это освещение, это вы белым телеграфируете. Мы вернёмся и приведём товарищей. Нас здесь четыреста человек на станции. Живо обыщем и, если кто из вас уйдёт, всех расстреляем, а хутор сожжём.
Едва они скрылись, как я начал кричать и махать бутафорскому рабочему в красной шёлковой рубашке. Имшенецкий быстро прибежал.
— Владимир Михайлович, настал решающий момент — или вступить в бой, или бежать.
— Но как же быть с женой? Она не побежит. Да и нас-то всего пять человек. Что мы можем сделать? Нет, я остаюсь.
Володя Имшенецкий бросил свой кольт в клевер, за ним полетел и револьвер Владимира Михайловича.
Я тоже было направился к клеверу, но перерешил. Нет, живым без боя в руки не дамся.
— Маруся, — позвал я.
Но она уже с дочерью шла ко мне.
— Сейчас же вместе с Наташей и Толей бегите в лес.
— А ты?
— Я остаюсь.
— Тогда и мы остаёмся.
— Я приказываю вам.
— Мы без тебя не уйдём. Бежим с нами.
Что было делать? Тяжело было бросать Имшенецких, но было ясно, что они сопротивляться не будут, а, стало быть, я им пользы принести не могу.
И мы все чуть не рысью пустились в лес. […] Инстинктивно мы бежали всё в том же направлении, где скрывались раньше. Тут вспомнил я о присутствии пяти офицеров и командировал к ним Борю и Толю, дабы просить их присоединиться к нам, если на Маргаритино будет совершено нападение. Ведь нас девять мужчин, из коих пять вооружены винтовками, а четверо браунингами. Этого уже достаточно, чтобы внезапным нападением разбить комиссаров. Но наши гонцы пришли с позорным ответом, что они к нам не присоединятся и просят не подходить к ним, так как мы идём с дамами.
Мы прошли мимо них и, перебравшись через большую болотную прогалину, достигли густого молодого сосняка. Если удастся пробраться этой чащобой сажен на двадцать, то мы станем невидимы и все следы пропадут. Выбрав подходящее место, мы остановились, напряжённо слушая, не долетят ли до нас выстрелы из Маргаритина.
А лес таинственно, почти бесшумно шелестел своими ветвями. Какое дело этим гигантам соснам и чащобам до жалких людишек, так бесцеремонно нарушающих их вековечный покой?!
Просидели мы более часа. Имшенецкие решили пойти на разведку.
Минут через двадцать вернулся Боря и сказал, что можно возвращаться, «товарищи» ушли.
Перебивая друг друга, взволнованные от только что пережитых событий, Имшенецкие рассказали нам следующее:
— Едва вы успели скрыться в лесу, как на мосту появились пятнадцать «товарищей», предводимых юным комиссаром-евреем. Шли они с ружьями наперевес. Подойдя к усадьбе, комиссар приказал привести дерзкого плотника Николая. Бедный Николай сперва хотел спрятаться в выгребной яме, но затем совсем обмяк и, видимо, примирился со своей горькой участью. Ко времени вторичного прихода красных он смиренно работал на моей постройке. За ним побежали. Он шёл к «товарищам» медленной, расслабленной походкой.
— Становись к дереву, — крикнул комиссар.
Николай спокойно стал спиной к сосне.
— Говори, — вскричал еврей, — что ты спросил у наших товарищей, когда они подошли к тебе?
— Что греха таить, виноват, — тихо ответил Николай. — Я спросил их, кто они — белые али красные?
— А что они тебе сказали?
— Сказали, что белые.
— А ты?
— Сказал, хорошо, что вы белые, а то бы я вам этим топором головы отсёк.
— А кто тебя научил так говорить? Твой хозяин, да?
— Нет, хозяин не учил.
— Кто же тебя учил? Может, тот старик, что здесь сидел?
— Нет, он ничему не учил. А только так кругом все мужики говорят.
— А, вот как? Готовься, — скомандовал комиссар, и все направили на несчастного Николая свои винтовки.
Но тут вмешалась Маргарита Викторовна:
— Товарищи, повремените! Вам даст объяснение наш комиссар.
— Да, товарищи, я тоже комиссар местной коммуны, назначенный совдепом. Вот, читайте документы, — протягивая целых три удостоверения местных совдепов, сказал Имшенецкий.
Комиссар остановил солдат.
— Какая коммуна, какой комиссар? — вопрошал он.
— Вы читайте. — И Владимир Михайлович передал ему бумаги.
— Товарищи, вы, верно, устали и голодны. Не хотите ли напиться молочка? — говорила Маргарита Викторовна, таща краюху хлеба и молоко.
«Товарищи» солдаты пошли на речку и стали мыть руки.
— Ну, казалось бы, вы комиссар — и допускаете работать у себя такого белогвардейца?
— Какой же Николай белогвардеец? Он просто или ослышался, или от страха. Я уверен, что, если бы матросы сказали ему, что они красные, а не белые, он ответил бы: «Хорошо, что вы красные, а то я вам голову срубил бы». Вот и всё.
Этот довод показался вполне убедительным комиссару-еврею, и тот отпустил несчастного Николая со словами:
— Ну, иди. Но помни, что так говорить нельзя.
Однако «товарищам» не удалось попить молочка. Едва они расселись, как с другого берега речонки послышался голос:
— Товарищи, скорей на станцию! Идут чехи! Скорее, скорее, а то не успеем.
Но торопить их не приходилось. Храбрые вояки в смятении чуть не забыли свои винтовки и, едва подхватив их, опрометью бросились на станцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107