Здесь же я встретил Афанасьева с Беляковым.
В этот же приезд я стал хлопотать у полковника Герц-Виноградского, произведшего на меня хорошее впечатление, о приёме моего сына в артиллерийское училище имени Колчака. Я немного опасался отказа. Наше Уральское правительство не признавало аттестатов зрелости, полученных при большевиках, а мой сын именно в ту весну, когда Екатеринбургом владели большевики, и держал экзамен. Но тут выяснилось, что Омское правительство аттестаты признавало, и мой сын был принят.
«Вот, — думалось мне, — сам осуждаешь героев тыла, а сына хотя бы на время, а стараешься снять с фронта». Но моё родительское сердце находило массу оправданий этому поступку.
Перед самым отъездом из Омска Ветров вернулся из Харбина и заявил нам, что всё благополучно, товары налицо, в самом непродолжительном времени он их продаст и заплатит деньги.
На его желание вступить в исполнение обязанностей я был вынужден отказать до предъявления полного и ясного отчёта о поездке, подкреплённого соответствующими денежными суммами. Наступала Пасха, меня тянуло к семье. Мы дали Ветрову срок в две недели, через которые я должен был вернуться в Омск.
Надо сказать, что в этот тяжёлый период я ужасно уставал и, как никогда, был рад отдохнуть во время Пасхи целых пять дней.
Больше всего волновала история с Ветровым. Противно было с ним говорить. Хорошо, что его поступок был почти единственным. Правда, кое-какие недочёты выявились и в других эвакуированных отделениях, но всё это были мелочи и в большинстве своём сводились к несколько преувеличенным расходам на эвакуацию.
На Пасху Толюшу в отпуск отпустили, и вся семья была в сборе.
Много хлопот было у меня по обелению Чернявского и Александра Бернгардовича Струве, посаженного в тюрьму.
За Чернявского, устранённого от должности, я хлопотал перед Рожковским, и тот назначил его в какую-ту дыру управляющим ещё не существовавшим отделением Госбанка. Но почему-то Чернявский был мною недоволен и к нам не показывался, а при встречах был очень холоден.
На Пасху появились неважные вести с фронта. Войска наши дрогнули и отступали от Вятки.
В связи с этими известиями наш министр финансов проехал из Омска в Пермь. На обратном пути он собирался остановиться в Екатеринбурге и побывать у меня вместе с министром земледелия Петровым.
Во время их пребывания в Екатеринбурге я устроил обед в честь министров. К обеду я пригласил генерала Домантовича и, кажется, двух братьев Злоказовых.
Обед был недурной, но оба министра высказали своё неуменье бывать в обществе. Не целовали у дам руки, ели рыбу ножом и нельзя сказать, чтобы не подчёркивали своё служебное положение.
Это особенно сказывалось при сравнении с воспитанным и деликатным генералом Домантовичем, бывшим лейб-уланом. Он был до того похож на великого князя Константина Константиновича, что все считали его незаконнорождённым Романовым.
После обеда мы вместе с гостями отправились в театр, где Михайлов был настолько нетактичен, что занял переднее место перед барьером и высовывался, как гимназист, из ложи: «Нате, смотрите на меня, я ваш министр финансов». Петров принадлежал к эсерам, был юн (не старше тридцати) и совершенно прост. Вероятно, ранее он был сельским учителем или занимал какую-нибудь маленькую должность в земстве. Это указывало на очевидное безлюдье Омска во время переворота Колчака и выбора правительства.
Михайлов настаивал не только на моём скорейшем приезде, но и просил совсем перебраться на жительство, обещая устроить квартиру в две-три комнаты.
После Пасхи я опять поехал в Омск. Эта поездка осталась памятна тем, что к тому времени от Перми до Омска, а вскоре и до Владивостока стали ходить регулярные поезда-экспрессы. Ходили они без всякого опоздания, минута в минуту.
Как удалось наладить работу транспорта, никто не знал, но я догадывался, что ларчик открывался просто. К тому времени были убраны со своих должностей военные коменданты станций, дела не знающие, и транспортом стали заведовать инженеры-путейцы. В Екатеринбург был назначен Нагаткин, служивший в Алапаевском округе.
На этот раз я уже ехал в купе первого класса вместе с Павлом Васильевичем Ивановым, вызванным в Омск на должность министра торговли и промышленности, и Сергеем Фёдоровичем Злоказовым, приглашённым на должность управляющего Комитетом по ввозу и вывозу.
Перед самым отходом нашего поезда подошёл состав из Омска, и среди пассажиров я заметил Леонида Ивановича Афанасьева. Он в то время занимал министерский пост по снабжению армии. Леонид Иванович увидал меня в окне и тотчас забежал в наш вагон.
— Жаль, что я уезжаю! — воскликнул я, радостно пожимая руку. — Надеюсь, что вы остановитесь у меня.
— На это, признаться, я и рассчитывал. Ну, конечно, жена будет очень рада приютить вас у себя.
— Зачем приехали?
— А вот видите, я приехал ликвидировать местного агента нашего ведомства Кречинского, посаженного в тюрьму. Скажите, что это за человек? Мне очень важно знать ваше мнение, ибо Верховный дал мне карт-бланш вплоть до расстрела этого господина.
— Ну, в таком случае и я очень рад, что встретился с вами. Уверен, что наша встреча спасёт инженера Кречинского от расстрела. Это наш алапаевский инженер, очень способный человек. Когда он принял должность, то снял у меня две комнаты под свою канцелярию. Мы часто с ним виделись. Не думаю, чтобы он был грабителем. Его арестовали военные власти, плохо разбирающиеся в делах. Надо вам сказать, что и меня хотели арестовать за спекуляцию золотом. Узнав об этом, я сам отправился к главноуполномоченному по делам Урала. Военное командование совершенно не знало, что золото имеет свободное хождение, а наш банк скупает и продает его, производя аффинаж, совершенно законно, тогда как закон о монополии был введён большевиками. В этом деле много странности. Вам надо быть очень осторожным. Да, разрешите вас познакомить с моими спутниками; они подтвердят моё мнение.
Тут же, в купе, и состоялось маленькое заседание по этому вопросу. Иванов, оказывается, знал пункт обвинения Кречинского о каких-то папахах, доставленных в армию, — совершенно добротных и дешёвых, но не вполне соответствующих форме. По-моему, сказал Иванов, здесь идёт борьба с интендантами, ныне отстранёнными от дела и всячески мешающими работе Министерства снабжения.
В это время раздался третий звонок, и мы расстались.
— Как я рад, — говорил я моим спутникам, — этой встрече! Мне очень жаль и Кречинского, и его жену с сестрой. До чего они обе убиты арестом и угрозой расстрела!
В Омск мы прибыли без всякого опоздания. Как ни искали комнату, хотя бы одну на троих, но найти не могли. И мои спутники улеглись на ночь вместе со мной прямо на полу операционного зала, подложив под себя пальто и укрывшись пледами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
В этот же приезд я стал хлопотать у полковника Герц-Виноградского, произведшего на меня хорошее впечатление, о приёме моего сына в артиллерийское училище имени Колчака. Я немного опасался отказа. Наше Уральское правительство не признавало аттестатов зрелости, полученных при большевиках, а мой сын именно в ту весну, когда Екатеринбургом владели большевики, и держал экзамен. Но тут выяснилось, что Омское правительство аттестаты признавало, и мой сын был принят.
«Вот, — думалось мне, — сам осуждаешь героев тыла, а сына хотя бы на время, а стараешься снять с фронта». Но моё родительское сердце находило массу оправданий этому поступку.
Перед самым отъездом из Омска Ветров вернулся из Харбина и заявил нам, что всё благополучно, товары налицо, в самом непродолжительном времени он их продаст и заплатит деньги.
На его желание вступить в исполнение обязанностей я был вынужден отказать до предъявления полного и ясного отчёта о поездке, подкреплённого соответствующими денежными суммами. Наступала Пасха, меня тянуло к семье. Мы дали Ветрову срок в две недели, через которые я должен был вернуться в Омск.
Надо сказать, что в этот тяжёлый период я ужасно уставал и, как никогда, был рад отдохнуть во время Пасхи целых пять дней.
Больше всего волновала история с Ветровым. Противно было с ним говорить. Хорошо, что его поступок был почти единственным. Правда, кое-какие недочёты выявились и в других эвакуированных отделениях, но всё это были мелочи и в большинстве своём сводились к несколько преувеличенным расходам на эвакуацию.
На Пасху Толюшу в отпуск отпустили, и вся семья была в сборе.
Много хлопот было у меня по обелению Чернявского и Александра Бернгардовича Струве, посаженного в тюрьму.
За Чернявского, устранённого от должности, я хлопотал перед Рожковским, и тот назначил его в какую-ту дыру управляющим ещё не существовавшим отделением Госбанка. Но почему-то Чернявский был мною недоволен и к нам не показывался, а при встречах был очень холоден.
На Пасху появились неважные вести с фронта. Войска наши дрогнули и отступали от Вятки.
В связи с этими известиями наш министр финансов проехал из Омска в Пермь. На обратном пути он собирался остановиться в Екатеринбурге и побывать у меня вместе с министром земледелия Петровым.
Во время их пребывания в Екатеринбурге я устроил обед в честь министров. К обеду я пригласил генерала Домантовича и, кажется, двух братьев Злоказовых.
Обед был недурной, но оба министра высказали своё неуменье бывать в обществе. Не целовали у дам руки, ели рыбу ножом и нельзя сказать, чтобы не подчёркивали своё служебное положение.
Это особенно сказывалось при сравнении с воспитанным и деликатным генералом Домантовичем, бывшим лейб-уланом. Он был до того похож на великого князя Константина Константиновича, что все считали его незаконнорождённым Романовым.
После обеда мы вместе с гостями отправились в театр, где Михайлов был настолько нетактичен, что занял переднее место перед барьером и высовывался, как гимназист, из ложи: «Нате, смотрите на меня, я ваш министр финансов». Петров принадлежал к эсерам, был юн (не старше тридцати) и совершенно прост. Вероятно, ранее он был сельским учителем или занимал какую-нибудь маленькую должность в земстве. Это указывало на очевидное безлюдье Омска во время переворота Колчака и выбора правительства.
Михайлов настаивал не только на моём скорейшем приезде, но и просил совсем перебраться на жительство, обещая устроить квартиру в две-три комнаты.
После Пасхи я опять поехал в Омск. Эта поездка осталась памятна тем, что к тому времени от Перми до Омска, а вскоре и до Владивостока стали ходить регулярные поезда-экспрессы. Ходили они без всякого опоздания, минута в минуту.
Как удалось наладить работу транспорта, никто не знал, но я догадывался, что ларчик открывался просто. К тому времени были убраны со своих должностей военные коменданты станций, дела не знающие, и транспортом стали заведовать инженеры-путейцы. В Екатеринбург был назначен Нагаткин, служивший в Алапаевском округе.
На этот раз я уже ехал в купе первого класса вместе с Павлом Васильевичем Ивановым, вызванным в Омск на должность министра торговли и промышленности, и Сергеем Фёдоровичем Злоказовым, приглашённым на должность управляющего Комитетом по ввозу и вывозу.
Перед самым отходом нашего поезда подошёл состав из Омска, и среди пассажиров я заметил Леонида Ивановича Афанасьева. Он в то время занимал министерский пост по снабжению армии. Леонид Иванович увидал меня в окне и тотчас забежал в наш вагон.
— Жаль, что я уезжаю! — воскликнул я, радостно пожимая руку. — Надеюсь, что вы остановитесь у меня.
— На это, признаться, я и рассчитывал. Ну, конечно, жена будет очень рада приютить вас у себя.
— Зачем приехали?
— А вот видите, я приехал ликвидировать местного агента нашего ведомства Кречинского, посаженного в тюрьму. Скажите, что это за человек? Мне очень важно знать ваше мнение, ибо Верховный дал мне карт-бланш вплоть до расстрела этого господина.
— Ну, в таком случае и я очень рад, что встретился с вами. Уверен, что наша встреча спасёт инженера Кречинского от расстрела. Это наш алапаевский инженер, очень способный человек. Когда он принял должность, то снял у меня две комнаты под свою канцелярию. Мы часто с ним виделись. Не думаю, чтобы он был грабителем. Его арестовали военные власти, плохо разбирающиеся в делах. Надо вам сказать, что и меня хотели арестовать за спекуляцию золотом. Узнав об этом, я сам отправился к главноуполномоченному по делам Урала. Военное командование совершенно не знало, что золото имеет свободное хождение, а наш банк скупает и продает его, производя аффинаж, совершенно законно, тогда как закон о монополии был введён большевиками. В этом деле много странности. Вам надо быть очень осторожным. Да, разрешите вас познакомить с моими спутниками; они подтвердят моё мнение.
Тут же, в купе, и состоялось маленькое заседание по этому вопросу. Иванов, оказывается, знал пункт обвинения Кречинского о каких-то папахах, доставленных в армию, — совершенно добротных и дешёвых, но не вполне соответствующих форме. По-моему, сказал Иванов, здесь идёт борьба с интендантами, ныне отстранёнными от дела и всячески мешающими работе Министерства снабжения.
В это время раздался третий звонок, и мы расстались.
— Как я рад, — говорил я моим спутникам, — этой встрече! Мне очень жаль и Кречинского, и его жену с сестрой. До чего они обе убиты арестом и угрозой расстрела!
В Омск мы прибыли без всякого опоздания. Как ни искали комнату, хотя бы одну на троих, но найти не могли. И мои спутники улеглись на ночь вместе со мной прямо на полу операционного зала, подложив под себя пальто и укрывшись пледами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107