Они думали не о себе, а исключительно о будущем, о том, чтобы сохранить произведения, создававшиеся иногда столетиями.
Теперь каждый сидел в своей монашеской комнате, в своем кабинете и вряд ли ждал похвалы или упреков, одобрения или порицания. Они все яснее сознавали, что их труд лишь отчасти служит современности, что лишь в будущем он обретет свой подлинный смысл. «Боюсь, что лишь некоторые из тех, кто заинтересовался словарем, — писал Якоб, — прочли первые его выпуски, поддавшись влиянию новизны, но читать все остальное и не собираются, а откладывают его в сторону до какой-нибудь оказии. Грустно, что приходится писать, заведомо зная, что современный читатель это не прочтет, что самое лучшее из всего, что мне удалось в отдельных статьях, будет использовано, быть может, через пятьдесят или сто лет, по всей вероятности, способным человеком, который возьмет на себя труд заново все переделать».
Сто лет прошло после смерти братьев Гримм. Их надежды и мечты нашли свое прекрасное воплощение.
Бок о бок со «Словарем»
В то время как все последующее десятилетие братья Гримм трудились с полной отдачей сил над «Словарем», в Германии происходили одно событие за другим. Внешнеполитическая слабость немецких государств вновь проявилась в так называемом Шлезвиг-Гольштейнском вопросе. В особенности изменения коснулись Пруссии, которая стала для братьев Гримм второй родиной.
В 1857 году во главе прусского генерального штаба стал Мольтке, а год спустя регентом своего неизлечимо больного брата — Вильгельм I. При нем прусская политика обрела уверенность. Впервые прозвучало имя Бисмарка — в 1851 году он был назначен прусским посланником во франкфуртском союзном сейме, а в 1859 году его направили в Петербург. К власти приходили люди, которым всего через несколько лет суждено было открыть совершенно новую главу в истории немецкого народа.
Но тогда еще, конечно, никто и понятия не имел, как можно решить немецкий вопрос при таком множестве государств, во главе которых стояли правительства, преследовавшие свои собственные политические цели.
Якоб Гримм, не скрывая своей «озабоченности» из-за существующего положения, в возрасте семидесяти четырех лет писал своего давнему другу Виганду: «В середине нашей с тобой жизни вставали проблемы отечества, позволявшие надеяться на великие перемены; сейчас же, когда мы приближаемся к концу, все подернуто мраком неизвестности, и у Германии мало или вовсе нет перспектив на будущее».
С годами во взглядах Якоба не появилось и оттенка бюргерского довольства, а скорее наоборот, они стали более радикальными. Еще в Национальном собрании во Франкфурте в 1848 году некоторые из его выступлений звучали весьма необычно, например, когда он заявлял: «Для меня совершенно ясно, что дворянство должно прекратить свое существование как привилегированное сословие. Дворянство — это цветок, лишившийся аромата, а может быть, и цвета. Мы хотим превыше всего поставить свободу. Так что же может быть выше? В отношении аристократии я предлагаю: всякие правовые различия между дворянами, мещанами и крестьянами отменить, не производить и не присваивать более высокого дворянского звания. Я думаю, что тогда аристократия постепенно исчезнет сама собой».
А в 1858 году в письме к историку Георгу Вайцу, который тоже был членом Франкфуртского национального собрания, Якоб заявлял: «С возрастом я становлюсь все демократичнее». Сболью писал он: «Как печальна судьба нашей родины, сердце разрывается, и жизнь оттого кажется мрачной. И нет ей спасения, надежда только на переворот. Помочь делу могут только решительные действия».
Старый ученый, конечно, уже не мог идти на баррикады, но труды братьев Гримм «честно содействовали подъему своей родины, насколько это было в их силах».
Утешение они вновь и вновь находили в работе. Из газет узнавали, что в мире наряду с каждодневными происходили события, которые изменяли облик всей эпохи.
Газеты сообщали о новых изобретениях: появился велосипед с педалями, вспыхнула электрическая лампочка. Заговорили о стальном литье, паровом плуге, катодном излучении. Протяженность железнодорожной сети в Германии к 1860 году увеличилась до 12 тысяч километров.
В эту эру, отмеченную прогрессом техники, замечательные шаги сделало и искусство. Отзвуки романтизма еще слышатся в «Лоэнгрине» Рихарда Вагнера (его премьера состоялась в 1850 году) и в новелле «Иммензее» Теодора Шторма (1849 г.). Но вот такие произведения, как трагедия Отто Людвига «Наследственный лесничий» (1850 г.), его новелла «Между небом и землей» (1856 г.), роман из купеческой жизни Густава Фрейтага «Приход и расход» (1855 г.) и «Зеленый Генрих» Готтфрида Келлеpa (1855 г.) свидетельствовали об утверждении новой, реалистической литературы.
Надо сказать, что братья Гримм не очень увлекались этими новинками. Их литературный мир по-прежнему составляли Арним, Брентано, Гёте. Когда же им удавалось оторваться от научных книг или после перенесенной болезни требовался отдых, с гораздо большим удовольствием они использовали это время для прогулок или путешествий.
Вильгельм охотно ездил в сельские местности с невысокими горами, покрытыми лесами, дышал чистым лесным воздухом. Ему нравилась идиллическая тишина маленького городка в тюрингском лесу: «Из расположенных напротив еловых лесов на нас изливается чистый, свежий, услаждающий воздух, а перед нашими глазами повсюду разбросаны лужайки, на которых отбеливают холсты. Мы живем в полной тишине и уединении».
Если Вильгельма вполне устраивало тихое, деревенское окружение, то Якоб, как и раньше, предпочитал активный отдых. В 1853 году он еще раз съездил в Швейцарию, затем посетил Южную Францию, добрался до Марселя, через Верхнюю Италию отправился в Венецию, выбрал дорогу домой через Австрию, заглянул в Прагу и после нескольких недель путешествия возвратился в Берлин. Несмотря на преклонный уже возраст, Якоб остался верен своему увлечению, не разучился ценить красоту, не утратил желания видеть и познавать другие земли. Он чувствовал, что ему осталось не так уж много времени наслаждаться красотой этого мира. Да и родственников становилось все меньше. В 1852 году умер его младший брат Карл, коммерсант и преподаватель языка, проживший всю жизнь в бедности и одиночестве. Из всей большой семьи Гриммов в живых остался, кроме Якоба и Вильгельма, только Людвиг Эмиль.
Уже выросли и стали взрослыми дети Вильгельма: Герман успешно занимался историей литературы и искусства, Рудольф после сдачи экзамена по юриспруденции работал в берлинском уголовном суде, дочери Августе было за двадцать. Вильгельм возлагал на них большие надежды.
Когда Вильгельму было 70 лет, он заметил как-то:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Теперь каждый сидел в своей монашеской комнате, в своем кабинете и вряд ли ждал похвалы или упреков, одобрения или порицания. Они все яснее сознавали, что их труд лишь отчасти служит современности, что лишь в будущем он обретет свой подлинный смысл. «Боюсь, что лишь некоторые из тех, кто заинтересовался словарем, — писал Якоб, — прочли первые его выпуски, поддавшись влиянию новизны, но читать все остальное и не собираются, а откладывают его в сторону до какой-нибудь оказии. Грустно, что приходится писать, заведомо зная, что современный читатель это не прочтет, что самое лучшее из всего, что мне удалось в отдельных статьях, будет использовано, быть может, через пятьдесят или сто лет, по всей вероятности, способным человеком, который возьмет на себя труд заново все переделать».
Сто лет прошло после смерти братьев Гримм. Их надежды и мечты нашли свое прекрасное воплощение.
Бок о бок со «Словарем»
В то время как все последующее десятилетие братья Гримм трудились с полной отдачей сил над «Словарем», в Германии происходили одно событие за другим. Внешнеполитическая слабость немецких государств вновь проявилась в так называемом Шлезвиг-Гольштейнском вопросе. В особенности изменения коснулись Пруссии, которая стала для братьев Гримм второй родиной.
В 1857 году во главе прусского генерального штаба стал Мольтке, а год спустя регентом своего неизлечимо больного брата — Вильгельм I. При нем прусская политика обрела уверенность. Впервые прозвучало имя Бисмарка — в 1851 году он был назначен прусским посланником во франкфуртском союзном сейме, а в 1859 году его направили в Петербург. К власти приходили люди, которым всего через несколько лет суждено было открыть совершенно новую главу в истории немецкого народа.
Но тогда еще, конечно, никто и понятия не имел, как можно решить немецкий вопрос при таком множестве государств, во главе которых стояли правительства, преследовавшие свои собственные политические цели.
Якоб Гримм, не скрывая своей «озабоченности» из-за существующего положения, в возрасте семидесяти четырех лет писал своего давнему другу Виганду: «В середине нашей с тобой жизни вставали проблемы отечества, позволявшие надеяться на великие перемены; сейчас же, когда мы приближаемся к концу, все подернуто мраком неизвестности, и у Германии мало или вовсе нет перспектив на будущее».
С годами во взглядах Якоба не появилось и оттенка бюргерского довольства, а скорее наоборот, они стали более радикальными. Еще в Национальном собрании во Франкфурте в 1848 году некоторые из его выступлений звучали весьма необычно, например, когда он заявлял: «Для меня совершенно ясно, что дворянство должно прекратить свое существование как привилегированное сословие. Дворянство — это цветок, лишившийся аромата, а может быть, и цвета. Мы хотим превыше всего поставить свободу. Так что же может быть выше? В отношении аристократии я предлагаю: всякие правовые различия между дворянами, мещанами и крестьянами отменить, не производить и не присваивать более высокого дворянского звания. Я думаю, что тогда аристократия постепенно исчезнет сама собой».
А в 1858 году в письме к историку Георгу Вайцу, который тоже был членом Франкфуртского национального собрания, Якоб заявлял: «С возрастом я становлюсь все демократичнее». Сболью писал он: «Как печальна судьба нашей родины, сердце разрывается, и жизнь оттого кажется мрачной. И нет ей спасения, надежда только на переворот. Помочь делу могут только решительные действия».
Старый ученый, конечно, уже не мог идти на баррикады, но труды братьев Гримм «честно содействовали подъему своей родины, насколько это было в их силах».
Утешение они вновь и вновь находили в работе. Из газет узнавали, что в мире наряду с каждодневными происходили события, которые изменяли облик всей эпохи.
Газеты сообщали о новых изобретениях: появился велосипед с педалями, вспыхнула электрическая лампочка. Заговорили о стальном литье, паровом плуге, катодном излучении. Протяженность железнодорожной сети в Германии к 1860 году увеличилась до 12 тысяч километров.
В эту эру, отмеченную прогрессом техники, замечательные шаги сделало и искусство. Отзвуки романтизма еще слышатся в «Лоэнгрине» Рихарда Вагнера (его премьера состоялась в 1850 году) и в новелле «Иммензее» Теодора Шторма (1849 г.). Но вот такие произведения, как трагедия Отто Людвига «Наследственный лесничий» (1850 г.), его новелла «Между небом и землей» (1856 г.), роман из купеческой жизни Густава Фрейтага «Приход и расход» (1855 г.) и «Зеленый Генрих» Готтфрида Келлеpa (1855 г.) свидетельствовали об утверждении новой, реалистической литературы.
Надо сказать, что братья Гримм не очень увлекались этими новинками. Их литературный мир по-прежнему составляли Арним, Брентано, Гёте. Когда же им удавалось оторваться от научных книг или после перенесенной болезни требовался отдых, с гораздо большим удовольствием они использовали это время для прогулок или путешествий.
Вильгельм охотно ездил в сельские местности с невысокими горами, покрытыми лесами, дышал чистым лесным воздухом. Ему нравилась идиллическая тишина маленького городка в тюрингском лесу: «Из расположенных напротив еловых лесов на нас изливается чистый, свежий, услаждающий воздух, а перед нашими глазами повсюду разбросаны лужайки, на которых отбеливают холсты. Мы живем в полной тишине и уединении».
Если Вильгельма вполне устраивало тихое, деревенское окружение, то Якоб, как и раньше, предпочитал активный отдых. В 1853 году он еще раз съездил в Швейцарию, затем посетил Южную Францию, добрался до Марселя, через Верхнюю Италию отправился в Венецию, выбрал дорогу домой через Австрию, заглянул в Прагу и после нескольких недель путешествия возвратился в Берлин. Несмотря на преклонный уже возраст, Якоб остался верен своему увлечению, не разучился ценить красоту, не утратил желания видеть и познавать другие земли. Он чувствовал, что ему осталось не так уж много времени наслаждаться красотой этого мира. Да и родственников становилось все меньше. В 1852 году умер его младший брат Карл, коммерсант и преподаватель языка, проживший всю жизнь в бедности и одиночестве. Из всей большой семьи Гриммов в живых остался, кроме Якоба и Вильгельма, только Людвиг Эмиль.
Уже выросли и стали взрослыми дети Вильгельма: Герман успешно занимался историей литературы и искусства, Рудольф после сдачи экзамена по юриспруденции работал в берлинском уголовном суде, дочери Августе было за двадцать. Вильгельм возлагал на них большие надежды.
Когда Вильгельму было 70 лет, он заметил как-то:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89