Лейтенант Чернышов сразу начал командовать – и то не так, и это не эдак. Я ему ответил: «Да пошел ты…» Капитан Белан прекратил нашу перепалку, но я сказал, что Чернышов придирается. Не пропадал бы, мол, неделю, а пришел вовремя и руководил бы как хотел. А то я с бойцами за полтора дня 30 км «прошлепал», чтобы догнать батальон, а не сидел у молодухи за пазухой. Белан ничего на это не сказал, однако поставил мне задачу – с отделением крепких ребят разведать впередилежащий населенный пункт в 3–4 километрах от нас (кажется, это был Бучач), уточнить силы неприятеля и доложить.
Идти в разведку днем по бездорожью, утопая в раскисшей пахоте, по открытой местности, где кусты стояли без листьев и пшеница еще не поднялась, – дело тяжелое. Это грозило нам смертью – немцы просто расстреляли бы нас в поле или постарались бы захватить в плен. Мы и так знали, что в тот населенный пункт, что впереди, немцы вошли еще вчера вечером – ночью и днем оттуда слышался гул моторов танков и автомашин. Но приказ надо выполнять, ибо команды «отставить» не последовало. Я взял трех более-менее физически крепких бойцов, бинокль, и мы отправились в разведку. Хорошо, что имелась лощина, и мы по ней продвинулись на 1–1,5 км. Шли мы по лощине тяжело, еле-еле вытаскивали ноги из грязи, вышли на горку и оттуда стали осматривать окрестности, улегшись на землю на сухом месте. Осматривая в бинокль местность вокруг, я обнаружил, что по дороге справа от нас в сторону нашей обороны, но несколько правее батальона, двигается колонна автомашин и бронетранспортеров. Слева от нас, на расстоянии не более одного километра, на соседнем холме, мы обнаружили бронетранспортер и несколько автомашин – видимо, с пехотой. Немцы медленно продвигались к нашему селу Доброполье. Дальше вести разведку было бесполезно, поэтому мы стали скрытно возвращаться на исходные позиции. В одном месте нам пришлось покинуть лощину, и мы очутились на виду у тех немцев, что двигались слева по верху холма, но огонь по нам они не открывали, хотя могли запросто расстрелять из бронетранспортера, к тому же к ним подошел еще «тигр». Бежать мы не могли, не было сил. Я и сейчас не понимаю, почему немцы нас не расстреляли, когда мы еле-еле тащились по пашне в 250–300 метрах от них.
Вернувшись, я доложил Белану об увиденном и указал на подразделение немцев, которое остановилось от нашей обороны метрах в трехстах. Немцы стояли спокойно и огонь не открывали. Капитан Белан ничего не сказал, но, мне кажется, остался чем-то недоволен. Чем? Что я вернулся с бойцами живыми? Но мы сумели вернуться, и капитан Белан доложил в штаб бригады о большой колонне, которая двигалась правее нашего батальона, и о появлении малочисленной группы немцев слева перед батальоном. Капитан Белан убыл в штаб батальона, на другой берег реки, забрав с собой Чернышова, а мне с необученными солдатами приказал оставаться в отрытых нами окопах на западном берегу реки.
В тот же день, ближе к вечеру, был произведен залп «катюш». Хорошо, что мы были возле окопов, и когда снаряды «катюш» стали рваться сначала правее роты, а затем ближе к нам, мы все спрятались в окопах. Часть снарядов все же разорвалась в расположении роты, но никто не пострадал. Когда этот кошмар кончился, я выглянул из окопа и увидел, что рядом лежала здоровая часть снаряда, которая не смогла разорваться на более мелкие осколки. Весь залп «катюш» пришелся по пустому месту и по нам, хотя надо было ударить левее, по соседнему холму, где на виду остановились и стали окапываться немцы, те, от которых я бежал.
Чем можно объяснить этот артналет? Только тем, что кто-то, видимо Белан, дал неверные координаты, перепутал холмы, а может быть, просто не умел читать карту. Залп мог вывести из строя всю роту, как это было в Скалате, когда от огня «катюш» 2-й и 3-й батальоны понесли значительные потери. Из штаба батальона запросили по телефону результаты залпа «катюш», и я сообщил, что удар пришелся по пустому месту и по роте, но потерь нет, и что ударить надо левее. Больше «катюши», однако, огонь не вели. Через некоторое время после налета солдаты доложили мне, что саперы хотят взорвать единственный мост через речку. Саперы подтвердили, что у них есть такой приказ, а из батальона мне по телефону приказали не мешать саперам взрывать мост и объявили, что связь со мной прекращается и телефонисты обязаны покинуть меня вместе с телефоном и кабелем.
Я возмутился, но мне сказали: «Так надо». Я подумал: «Ну и черт с вами», но выразился более определенно в адрес командования, с матерком. Вообще, на войне офицеры нашей роты если и ругались матом, то только в крайних случаях. Попусту не сквернословили и матом людей в атаку не поднимали. Пойдя к саперам, я обратился к их старшему с просьбой взорвать только ту часть моста, которая соприкасалась с западным берегом, примерно половину, а восточную часть оставить на всякий случай. Саперы пошли мне навстречу и сделали так, как я просил.
Меня оставили как смертника с ротой из 25–30 человек, в которой половина солдат была необученная и необстрелянная, даже не принявшая Присяги. Ни станковых пулеметов у нас не было, ни ручных. Мост этот стратегического значения не имел, поскольку грузоподъемность его была малая. Село Доброполье тоже не имело никакого значения, находясь в низине, между высокими берегами реки Стрыпа. Я и сейчас не понимаю, о чем думало командование батальона или бригады, оставляя роту на западном берегу удерживать буквально пятачок. Средств усиления в батальоне и бригаде после ожесточенных боев до р. Стрыпа не было, но все знали, что противник подтянул свежие резервы, превосходящие бригаду по силам.
Саперы, покидая нас, пожелали нам выжить, выразили сочувствие и сказали, что их вины нет. Вид у них при этом был такой, словно они прощались с нами навсегда, – видимо, они считали нас смертниками. Приказ я выполнил, а куда денешься – приказ есть приказ.
Не буду себя хвалить, но я уже был стреляный воробей и не собирался отдавать солдат и себя на смерть и не надеялся на счастливый случай. Полагая, что выстоять на этом берегу все равно не смогу, я приказал своим бойцам соединить наш берег с остатками моста на том берегу жердями, создав таким образом какой-то переход через речку. Кроме того, я перевел солдат с южной окраины села на северную сторону, где как раз проходила полевая дорога к мосту. Я считал, что немцы будут наступать не по пашне, где сначала заняла оборону рота, а пойдут по более-менее твердой дороге. В каждом окопе по обеим сторонам дороги я расположил по два солдата, для храбрости и поддержки друг друга.
Наступила темная ночь. Я с несколькими бойцами расположился с правой стороны дороги. Пока все было тихо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61