- Шуты святочные! - сказала она с презрением и стала смотреть в окошко вагона.
- Ну, а о женщинах-то польских что же вы, Даша, расскажете?
Даша обернулась с веселой улыбкой.
- Прелесть! Я не знаю, где у вас царь в голове был, Долинский?
- Когда?
- Когда вы черт знает как обрешетились. Долинский ничего не отвечал, и по лицу его пробежала тучка. Даша поняла, что она тронула больную рану Долинского. Она тронула его пальчиком по губам и сказала:
- У-у, бука! Стыдно дуться! Городничий поедет и губы отдавит.
Долинский вздохнул.
- А знаете же, что я одно только невзлюбила в польках? - заговаривала Дора.
- Что? - спросил в свою очередь Долинский, проведя рукою по лбу.
- Отгадайте!
- Бог вас знает, Дорушка! - отвечал Долинский, все еще не вошедший в свою тарелку.
- Ну, отгадайте!
- Да, право, не знаю.
Даша нагнулась, и, пристально посмотрев в глаза Долинского, спросила:
- Вы, кажется, все еще дуетесь?
- Нет, за что же?
- То-то. Видели вы, как поляки лошадей запрягают?
- Видел.
- Ну, как?
- В шоры.
- Нет, вот тут на голову - как это называется?
Даша приложила ладони к своим вискам.
- Наглазники.
- Ну, да, наглазники. Вот эти самые наглазники есть у польских женщин. По дороге они идут хорошо, а в сторону ничего не видят. Или одна крайность, или другая чрезвычайность.
- Как это, Дорушка?
- А так: или строгость, или уж распущенность, есть своеволие, а между тем свободы честной нет.
- А у наших есть?
- Ну, как же равнять! - отвечала, качая головкой, Дора.
- Способнее, полагаете, наши к честной свободе-то?
- Еще бы! Как их можно и сравнивать в этом отношении! У наших, действительно, смелость; наши женщины - хорошие женщины; они, действительно, хотят быть честно свободными.
- Да много ли их?
- Разумеется, немного пока; а погодите, я уверена, что с нашими женщинами будет жить легче, чем со всякими другими. Ведь неплохо и теперь живется с ними? - добавила она, улыбаясь.
- Хорошо, Дорушка,- отвечал спокойно Долинский.
- А что, кого вспомнили? Долинский улыбнулся и отвечал:
- Какая вы наблюдательная, Дора!
- А вы это только теперь заметили?
- Только теперь.
- Ну, да! Ведь я недаром говорила, что в два года вы меня хорошенько не рассмотрели!
Даша помолчала, вздохнула и проговорила:
- Что-то она теперь поделывает?
На другой день, по приезде в Ниццу, Долинский оставил Дашу в гостинице, а сам до изнеможения бегал, отыскивая квартиру. Задача была немалая. Даша хотела жить как можно дальше от людных улиц и как можно ближе к морю. Она хотела иметь комнату в нижнем этаже, с окнами в сад, невысоко и недорого.
После долгих поисков, наконец, нашлась такая квартира у старой француженки, m-me Бюжар. Это были три комнатки в маленьком флигельке, с окнами, выходящими на уединенный садик. M-me Бюжар, старушка с очень Добродушным лицом, взялась приносить постояльцам обед и два раза в день навещать их и исполнять все, что будет нужно для больной русской синьоры. Сама старушка, вместе с двумя желтенькими курочками и черным голландским петухом, жила в крошечной комнатке в другою флигельке, выходившем в тот же садик. Квартира очень понравилась Даше, и вечером того же дня они в нее переехали. Даша заняла большую комнату с двумя большими окнами, а Долинский поместился в маленьком кабинетике. Кроме того, у них было нечто вроде зальца, разделявшего собою их комнаты. На другой день Долинский пригласил лучшего доктора, который осмотрел больную и с покойным видом объявил, что она вовсе не в таком положении, как им кажется. Сделав необходимые гигиенические наставления Доре, доктор уехал, обещав навещать ее через два дня в третий. M-me Бюжар оказалась драгоценным существом. Она услуживала синьоре Доре с искренним радушием и со всегдашней французской веселостью. Впрочем, Даша и мало требовала услуг. Утром она открывала окошечко и кричала: "m-me Бюжар!" Из другого окна ей весело откликались словом: "Signora Dorra!" и старуха, переваливаясь, бежала и помогала ей сделать что нужно. Утром старуха убирала их комнаты да приносила обед. Больше Долинский и Даша ничего не требовали, и старуха очень полюбила своих тихих и непривередливых жильцов. Жизнь началась очень приятная. Долинский отдыхал после срочной работы и трудился только тогда, когда ему хотелось, а Даша поправлялась не по дням, а по часам, и опять стала делаться той же обворожительной, розовой ундиной, какою она была до своей несчастной болезни. Только алые пятна все еще не сходили с ее нежных щечек. Днем Долинский читал Даше вслух или работал. Он написал другую повесть и совсем приготовлял ее к отсылке в Россию. Писанная на свободе повесть была очень удачна. Даша хорошо знала эту повесть. Она знала, что автор часто говорит в ней о самом себе и о людях, помявших его в своих перчатках. Она заставляла Долинского по несколько раз повторять ей некоторые места и часто над многими крепко и долго задумывалась.
Глава седьмая
НА УСТАХ И В СЕРДЦЕ
В десятый раз они перечитывали знакомую рукопись, и в десятый раз Даша заставляла его повторять знакомые места. Наступал вечер, Дорушка взяла из рук Долинского тетрадь, долго читала сама глазами и, задумчиво глядя на бумагу, начала что-то чертить пером на марже.
- Однако, позвольте, Дарья Михайловна, что же это вы... Вам тут рисовать вовсе не полагается.
Даша молча замарала все начерченное ее пером, отбросила с недовольной гримаской рукопись, встала, надела на себя широкополую соломенную шляпу и, подавая руку Долинскому, несколько сурово сказала:
- Пойдемте гулять.
Долинский взял фуражку, и они отправились к обыкновенному пункту своих вечерних прогулок. Во все время дороги они оба молчали и, дойдя до холмика, с которого всегда любовались морем, оба молча присели на зеленую травку. Вид отсюда был самый очаровательный и спокойный. Далеко-далеко открывалась пред ними безбрежная водная равнина, и вечернее солнце тонуло в краснеющей ряби тихого моря. Необыкновенно сладко дразнить здесь свою душу мечтами и сердцу давать живые вопросы. Даша устала, Долинский сбросил верхнее пальто и кинул его на траву. Даша на нем прилегла и как бы уснула. Молчанью и думам ничто не мешало.
- Странно как это! - сказала Даша, не открывая глаз.
- Что такое? - как бы оторвавшись от другой думы, спросил Долинский.
- Так, бог знает, что приходит в голову. Вот, например... сколько чепухи на свете?
- Не мало, Дарья Михайловна; даже очень довольно.
- Я это и без вас знаю,- отвечала Дора и опять замолчала.
- Не понимаю я,- начала она через несколько минут,- как это делается все у людей... все как-то шиворот-навыворот и таранты-на-вон. Клянут и презирают за то, что только уважать можно, а уважают за то, за что отвернуться хочется от человека. Трусы!
- Отчего же не что-нибудь другое, а трусы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85