- У него она, кажется, в детстве вся носом вытекла,- сказала княгиня, не то с неуважением к рюриковской крови, не то с легкой иронией над сыном.
Старая Онучина опять понюхала табаку и тихо молвила:
- Говорят... не помню, от кого-то я слышала: разводы уже у нас скоро будут?
- Едва ли скоро. По крайней мере, я ничего не слыхал о разводах,-отвечал князь.
- Это удивительно! Твой дядюшка только о них и умеет говорить,- опять вставила Стугина.
Князь улыбнулся и ответил, что Онучина говорит совсем не о полковых разводах.
- Ах, простите, пожалуйста! - серьезно извинялась княгиня.- Мне, когда говорят о России и тут же о разводах - всегда представляется, плацпарад, трубы и мой брат, Кесарь Степаныч, с крашеными усами. Да и на что нам другие разводы? Совсем не нужно
- Совершенно лишнее,- поддерживал князь.- У нас есть новые люди, которые будут без всего обходиться.
- Это нигилисты? - воскликнула m-lle Вера.- Ах, расскажите, князь, пожалуйста, что вы знаете об этих забавных людях?
Князь не имел о нигилистах чудовищных понятий, ходивших насчет этого странного народа в некоторых общественных кружках Петербурга. Он рассказывал очень много курьезного о их нравах, обычаях, стремлениях и образе жизни. Все слушали этот рассказ с большим вниманием; особенно следил за ним Долинский, который узнавал в рассказе развитие идей, оставленных им в России еще в зародыше, и старая княгиня Стугина, Серафима Григорьевна, тоже слушала, даже и очень неравнодушно. Она не один раз перебивала Стугина вопросом:
- Ну, а позвольте, князь... Как же они того, что, бишь, я хотела это спросить?..
Стугин останавливался.
- Да, вспомнила. Как они этак...
- Живут?
- Нет, не живут, а, например, если с ними встретишься, как они... в каком роде?
Князь не совсем понял вопрос; но его мать спокойно посмотрела через свои очки и подсказала:
- Я думаю, должно быть что-нибудь в роде Ягу, которые у Свифта.
- Что это за Ягу, княгиня?
- Ну, будто не помните, что Гулливер видел? На которых лошади-то ездили? Ну, люди такие, или нелюди такие лохматые, грязные?
- Ну, что это? - воскликнула Серафима Григорьевна. - Неужто, князь, они, в самом деле, в этом роде?
- Немножко,- отвечал, смеясь, Стугин.
- Полагаю, трудно довольно отличить коня от всадника,- поддержала сына княгиня.
- Ну, что это! Это уж даже неприятно! - опять восклицала Онучина, воображая, вероятно, как косматые петербургские Ягу лазят по деревьям в Летнем саду, или на елагинском пуанте и швыряют сверху всякими нечистотами.-И женщины такие же бывают? - спросила она через секунду.
- Два пола в каждом роде должны быть необходимо - иначе род погибнет.
- Это ужасно! А, впрочем, ведь я как-то читала, что гориллы в Африке, или шампаньэ, тоже будто уносят к себе женщин?
Серафима Григорьевна вся содрогнулась.
Князь Сергей очень распространился насчет отношений нигилисток к нигилистам и, владея хорошо языком, рассказал несколько очень забавных анекдотов.
- Дуры! - произнесла, по окончании рассказа, Серафима Григорьевна.
- И пожить-то как следует не умеют! - смотря через очки, добавила княгиня.
- Но это все презабавно,- заметила Вера Сергеевна и вышла с молодым князем на террасу.
- Довоспиталась сторонушка! Дозрела! Скотный двор настоящий делается! презрительно уронила Стугина.
Серафима Григорьевна понюхала с особенным удовольствием табачку и, улыбнувшись, спросила:
- Вы, Елена Степановна, помните Вастилу?
- Княжну Палагею Никитишну? - спросила, немножко надвинув брови, Стугина.
- Да.
- Ну, кто ж ее не помнит.
- Но, впрочем, та ведь... то все-таки совсем в другом роде?
- Ну, еще бы! Старушки обе задумались.
- Или княгиню Марфу Викторовну в ту пору, как она со своим мужем рассталась? - спросила Серафима Григорьевна опять через минуту.
- Уж именно! - отвечала, покачав головой, Стугина?
- Бес в нее вселился. Очень уж проказила!
- Проказила, княгиня; но как хороша-то была!
Серафима Григорьевна с умилением смотрела на стену, вообразив перед собою воспоминаемую княгиню Марфу Викторовну.
Теперь, в свою очередь, Стугина понюхала табачку и, как бы нехотя, спросила:
- Да, была хороша, точно... да с кем, бишь, она из России-то пропала?
- Из России? Из России она уехала с этим... как его?.. ну, да все равно - с французским актером, а потом была наездницей в цирке, в Лондоне; а после князя Петра, уж за границей, уж самой сорок лет была, с молоденькой и с прехорошенькой женой развела... Такая греховодница!
- А потом-то! Потом-то! - опять воскликнула, оживляясь, Серафима Григорьевна.
- Да, с галерником, я слышала, в Алжир бежала.
- Страшный был такой!
- Помню я его - араб, весь оливковый, нос, глаза... весь страсть неистовая! Точно, что чудо как был интересен. Она и с арабами, ведь, кажется, кочевала. Кажется, так? Ее там встретил один мой знакомый путешественник - давно это, уж лет двадцать. У какого-то шейха, говорят, была любовницею, что ли.
- Да, да, да; и им-то, и этим шейхом-то даже как ребенком управляла! подсказывала, все более оживляясь и двигаясь на кресле, Серафима Григорьевна.
- Или княжна Агриппина Лукинишна! - произнесла она через минуту, смотря пристально в глаза Стугиной.
- Княжна Содомская, как называл ее дядя Леон,- проронила в видах пояснения Стугина.- Не люблю ее.
- За что, княгиня?
- Так, уж чересчур как-то она... специалистка была великая.
- Ну, не говорите этого, душечка княгиня; в Сибири она себя вела, может быть, как никто.
- Что же это именно? Что за мужем в ссылку-то пошла? Очень великое дело.
- Нет-с, мало что пошла, а как жила? Что вынесла?
- Я думаю, ничуть не больше других.
- Сама белье ему стирала, сама щи варила, в юрте какой-то жила...
- Ну, и что ж тут такого? Что ж тут такого удивительного?
- Да вон кузен Gregoire - вы знаете, ведь его после амнистии тоже возвратили.
- Слышала.
- Говорит, что все они - эти несчастные декабристы, которые были вместе, иначе ее и не звали, как матерью; идем, говорит, бывало, на работу из казармы - зимою, в поле темно еще, а она сидит на снежку с корзиной и лепешки нам раздает - всякому по лепешке. А мы, бывало: мама, мама, мама, наша родная, кричим и лезем хоть на лету ручку ее поцеловать.
Серафима Григорьевна сморгнула слезу и кашлянула.
- Как, бывало, увидим ее,- продолжала Серафима Григорьевна,- как только еще издали завидим ее, все бежим и кричим: "Мама наша идет! Родная идет!" совсем как галченята.
Серафима Григорьевна не совладела со слезой и должна была отвернуться.
- Это прекрасно все,- начала тихо Стугина,- только героизма-то все-таки тут никакого нет. Бабки наши умели терпеть, как им ноздри рвали и руки вывертывали, а тут - что ж тут такого, скажите на милость?.. Еще бы в несчастии бросить!
- А ведь бросают же, княгиня,- возразила, поворачиваясь, Серафима Григорьевна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85