Его во время войны сослали под Красноярск как немецкого шпиона, потому что он бежал из Польши. Папа описывает какой-то страшный сорокаградусный мороз. Как это? Ты помнишь? Ты же из Сибири.
– Помню... Это действительно очень страшно, если нет теплого помещения и теплой одежды, чтобы туда дойти.
– Ты была в такой ситуации?
– Один раз полчаса.
– Расскажи.
– Это все равно не то. У меня был теплый дом впереди. Просто автобус не пришел. Я шла пешком. Точнее, бежала... пыталась бежать. Было тяжело дышать. Но это невозможно сравнить с ситуацией, когда некуда идти и не в чем.
– Я не думал об этом...
– Но твой отец спасся.
– Да, а когда русские разрешили гражданам Польши вернуться, забрал маму – она жила в Ташкенте, она провела там годы войны. Мама тоже из Польши. Забрал маму, и они приехали в Израиль.
– В Польше никого не осталось из родных.
– Откуда ты знаешь?
– Мой папа дружил с польским евреем, который остался после войны в Сибири, потому что не к кому было возвращаться. А вообще, снег и вьюга – это прекрасно! Звезды и снежинки сливаются в едином сиянии и падают в ладони.
– Звезды? А холод? Собачий холод! Я был однажды в Норвегии в январе. Чуть не околел.
– В Норвегии... Там не была. Вот получу ставку, разбогатею, куплю билет и отправлюсь в Норвегию.
Ури понимает мой намек, хотя израильтяне любят говорить напрямую, без обиняков. Он знает: я мечтаю, чтобы меня взяли в штат редакции этой знаменитой ивритской газеты.
– Между прочим, твои шансы увеличились. Когда ты получаешь диплом второй научной степени?
– Через две недели. А какие у меня шансы?
– Барлев летом выходит на пенсию. Его ставка освобождается.
– Есть еще претенденты, кроме меня?
– Претенденты есть всегда... Принеси-ка нам пару сенсаций от твоих русских.
– Они не русские, а евреи.
– Оставь, все так говорят: русские, мароканцы, грузины, эфиопы, румыны, поляки. Понятно, что евреи. Какого-нибудь мафиози – русского еврея раскрути. Или еще что-нибудь в этом роде. Постарайся, подложи супербомбу в пятничный номер.
– Постараюсь, и что?
– У меня будут все основания отстаивать твою кандидатуру перед владельцами акций.
– О'кей.
– А пока есть две темы. Новые репатрианты из России разрабатывают первый израильский спутник.
– А вторая?
– Заказная. О жизни новых репатриантов – подростков в интернатах.
– Это те ребята, которых привозит в Израиль еврейское агентство по специальной программе?
– Да. Телефоны ученых возьмешь у Тами в секретариате, а с интернатами сама разберешься.
– Угу.
– А что красивая такая сегодня? Друг наконец появился?
– Появился и растаял.
– Как это?
– Восходит солнце, и все, что на горизонте, тает в его горячих лучах...
– Хорошее начало для статьи об интернатах. «Солнце всходит, и все, что на горизонте, тает в его горячих лучах, так растаяла прежняя жизнь российских подростков в новых лучах жаркого израильского солнца...»
– Красиво.
– – Романтично. Вы, русские, любите романтику.
– А вы, израильтяне, любите давать всему четкие определения.
– Что в этом плохого?
– Ури, мы же не в супермаркете живем, где все подписано: колбаса, сыр, хлеб, помидоры.
– И говорите запутанно, так же, как живете.
– Не запутанно. Сложно.
– А зачем сложно? Жизнь простая: сделаешь сенсацию – получишь ставку.
– Может, сенсация в интернате обнаружится?
– Какая уж там сенсация в интернате! Разве что кто-то кого-то изнасиловал, но и это всем надоело.
Меня одолевает смех.
– Ты чего?
– Вспомнила. Вчера депутат один по русскому радио говорит: «К сожалению, количество изнасилований в Израиле по-прежнему больше, чем нам хотелось бы».
Ури хохочет вместе со мной.
– Вот за что тебя люблю: всегда весело с тобой.
Его телефон уже давно надрывается.
– Ладно, иди, мне работать надо.
Ури снимает трубку, продолжает хохотать, рассказывая кому-то мою шутку.
Еще одна журналистская бомба – и меня возьмут в штат. Наконец-то сбудется моя мечта. Где же ее отрыть, бомбу эту? Узнаю телефоны трех интернатов. Выбирав тот, что на севере, недалеко от Хайфы. И лабораторий, где спутник разрабатывают, в Хайфе. Может, в один день все успею.
Знакомлюсь по телефону с заместителем директора интерната по воспитательной части. Его зовут Йоси. Назначаю встречу на завтра в десять утра. Значит, нужно встать в половине шестого. Ужас! Легче застрелиться. Но мне явно везет сегодня – ученые в лаборатории готовы принять меня в три часа дня. Отлично!..
Оставляю машину возле ворот интерната. Огромные дубы с двух сторон обрамляют асфальтированную дорогу, покрывают всю ее прохладной густой тенью.
«Дубы Ицхака» – так называется интернат. Наверняка его основал какой-нибудь хороший человек по имени Ицхак и посадил эти дубы.
«Дубы Ицхака»... «Темные аллеи»... Из каких деревьев они были у Бунина? Липовые? Вернусь в Иерусалим, возьму книгу в библиотеке.
Толстые, крепкие стволы, как ноги гигантских слонов. Неожиданно замечаю в глубине деревьев две фигуры. Парень и девушка. Углубляются в самую чащу, говорят о чем-то, и вдруг девушка обвивает руками его голову, целует в губы. Парень отстраняется на секунду, но девушка вновь властно припадает к его губам, прижимайся стройным гибким телом.
О чем писал Бунин в «Темных аллеях»? О любви. Это понятно, но что там происходило? Убей, не помню. Надо обязательно взять книгу в библиотеке.
Не могу оторвать взгляда от чужой страсти, нарастающей на моих глазах. Парень поднимает тонкую трикотажную маечку девчонки, целует ее соски, утопает лицом между смуглых крепких грудей, обхватывает ладонями ее ягодицы. Замираю, как от наваждения. Видел бы это Ури. «Солнце всходит, и все, что на горизонте, тает в его горячих лучах...» Неужели они будут делать это здесь и сейчас?! Среди бела дня. И им за это ничего не будет? Их не выгонят из интерната, не сообщат родителям? А, собственно, куда выгонят? Отправят назад в Россию?
Парень первым опускается на траву, увлекая за собой девчонку. Молодец, Ицхак, хорошие дубы посадил, тенистые! ...Поднимает ее короткую трикотажную юбочку.
Почему люди так обожают наблюдать чужую страсть? Ложусь на живот в молодой поросли дубов, не в силах заставить себя встать и уйти.
Дети катаются по траве, не замечая меня и никого на свете, словно молодые детеныши тигрицы. Девчонка стягивает с парня футболку, страстно целует его красивую рельефную грудь. Вижу, как его пальцы отодвигают тонкую перегородку ее маленьких трусиков.
– Я люблю тебя, Алеша! Я тебя очень люблю! – доносится до меня ее горячий прерывистый шепот.
Окончательно цепенею от натуральной картины совокупления. Не интернат, а джунгли какие-то! Первобытные страсти! Это же дети, которых привезли сюда из России в прошлом году. И они живут тут без родителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Помню... Это действительно очень страшно, если нет теплого помещения и теплой одежды, чтобы туда дойти.
– Ты была в такой ситуации?
– Один раз полчаса.
– Расскажи.
– Это все равно не то. У меня был теплый дом впереди. Просто автобус не пришел. Я шла пешком. Точнее, бежала... пыталась бежать. Было тяжело дышать. Но это невозможно сравнить с ситуацией, когда некуда идти и не в чем.
– Я не думал об этом...
– Но твой отец спасся.
– Да, а когда русские разрешили гражданам Польши вернуться, забрал маму – она жила в Ташкенте, она провела там годы войны. Мама тоже из Польши. Забрал маму, и они приехали в Израиль.
– В Польше никого не осталось из родных.
– Откуда ты знаешь?
– Мой папа дружил с польским евреем, который остался после войны в Сибири, потому что не к кому было возвращаться. А вообще, снег и вьюга – это прекрасно! Звезды и снежинки сливаются в едином сиянии и падают в ладони.
– Звезды? А холод? Собачий холод! Я был однажды в Норвегии в январе. Чуть не околел.
– В Норвегии... Там не была. Вот получу ставку, разбогатею, куплю билет и отправлюсь в Норвегию.
Ури понимает мой намек, хотя израильтяне любят говорить напрямую, без обиняков. Он знает: я мечтаю, чтобы меня взяли в штат редакции этой знаменитой ивритской газеты.
– Между прочим, твои шансы увеличились. Когда ты получаешь диплом второй научной степени?
– Через две недели. А какие у меня шансы?
– Барлев летом выходит на пенсию. Его ставка освобождается.
– Есть еще претенденты, кроме меня?
– Претенденты есть всегда... Принеси-ка нам пару сенсаций от твоих русских.
– Они не русские, а евреи.
– Оставь, все так говорят: русские, мароканцы, грузины, эфиопы, румыны, поляки. Понятно, что евреи. Какого-нибудь мафиози – русского еврея раскрути. Или еще что-нибудь в этом роде. Постарайся, подложи супербомбу в пятничный номер.
– Постараюсь, и что?
– У меня будут все основания отстаивать твою кандидатуру перед владельцами акций.
– О'кей.
– А пока есть две темы. Новые репатрианты из России разрабатывают первый израильский спутник.
– А вторая?
– Заказная. О жизни новых репатриантов – подростков в интернатах.
– Это те ребята, которых привозит в Израиль еврейское агентство по специальной программе?
– Да. Телефоны ученых возьмешь у Тами в секретариате, а с интернатами сама разберешься.
– Угу.
– А что красивая такая сегодня? Друг наконец появился?
– Появился и растаял.
– Как это?
– Восходит солнце, и все, что на горизонте, тает в его горячих лучах...
– Хорошее начало для статьи об интернатах. «Солнце всходит, и все, что на горизонте, тает в его горячих лучах, так растаяла прежняя жизнь российских подростков в новых лучах жаркого израильского солнца...»
– Красиво.
– – Романтично. Вы, русские, любите романтику.
– А вы, израильтяне, любите давать всему четкие определения.
– Что в этом плохого?
– Ури, мы же не в супермаркете живем, где все подписано: колбаса, сыр, хлеб, помидоры.
– И говорите запутанно, так же, как живете.
– Не запутанно. Сложно.
– А зачем сложно? Жизнь простая: сделаешь сенсацию – получишь ставку.
– Может, сенсация в интернате обнаружится?
– Какая уж там сенсация в интернате! Разве что кто-то кого-то изнасиловал, но и это всем надоело.
Меня одолевает смех.
– Ты чего?
– Вспомнила. Вчера депутат один по русскому радио говорит: «К сожалению, количество изнасилований в Израиле по-прежнему больше, чем нам хотелось бы».
Ури хохочет вместе со мной.
– Вот за что тебя люблю: всегда весело с тобой.
Его телефон уже давно надрывается.
– Ладно, иди, мне работать надо.
Ури снимает трубку, продолжает хохотать, рассказывая кому-то мою шутку.
Еще одна журналистская бомба – и меня возьмут в штат. Наконец-то сбудется моя мечта. Где же ее отрыть, бомбу эту? Узнаю телефоны трех интернатов. Выбирав тот, что на севере, недалеко от Хайфы. И лабораторий, где спутник разрабатывают, в Хайфе. Может, в один день все успею.
Знакомлюсь по телефону с заместителем директора интерната по воспитательной части. Его зовут Йоси. Назначаю встречу на завтра в десять утра. Значит, нужно встать в половине шестого. Ужас! Легче застрелиться. Но мне явно везет сегодня – ученые в лаборатории готовы принять меня в три часа дня. Отлично!..
Оставляю машину возле ворот интерната. Огромные дубы с двух сторон обрамляют асфальтированную дорогу, покрывают всю ее прохладной густой тенью.
«Дубы Ицхака» – так называется интернат. Наверняка его основал какой-нибудь хороший человек по имени Ицхак и посадил эти дубы.
«Дубы Ицхака»... «Темные аллеи»... Из каких деревьев они были у Бунина? Липовые? Вернусь в Иерусалим, возьму книгу в библиотеке.
Толстые, крепкие стволы, как ноги гигантских слонов. Неожиданно замечаю в глубине деревьев две фигуры. Парень и девушка. Углубляются в самую чащу, говорят о чем-то, и вдруг девушка обвивает руками его голову, целует в губы. Парень отстраняется на секунду, но девушка вновь властно припадает к его губам, прижимайся стройным гибким телом.
О чем писал Бунин в «Темных аллеях»? О любви. Это понятно, но что там происходило? Убей, не помню. Надо обязательно взять книгу в библиотеке.
Не могу оторвать взгляда от чужой страсти, нарастающей на моих глазах. Парень поднимает тонкую трикотажную маечку девчонки, целует ее соски, утопает лицом между смуглых крепких грудей, обхватывает ладонями ее ягодицы. Замираю, как от наваждения. Видел бы это Ури. «Солнце всходит, и все, что на горизонте, тает в его горячих лучах...» Неужели они будут делать это здесь и сейчас?! Среди бела дня. И им за это ничего не будет? Их не выгонят из интерната, не сообщат родителям? А, собственно, куда выгонят? Отправят назад в Россию?
Парень первым опускается на траву, увлекая за собой девчонку. Молодец, Ицхак, хорошие дубы посадил, тенистые! ...Поднимает ее короткую трикотажную юбочку.
Почему люди так обожают наблюдать чужую страсть? Ложусь на живот в молодой поросли дубов, не в силах заставить себя встать и уйти.
Дети катаются по траве, не замечая меня и никого на свете, словно молодые детеныши тигрицы. Девчонка стягивает с парня футболку, страстно целует его красивую рельефную грудь. Вижу, как его пальцы отодвигают тонкую перегородку ее маленьких трусиков.
– Я люблю тебя, Алеша! Я тебя очень люблю! – доносится до меня ее горячий прерывистый шепот.
Окончательно цепенею от натуральной картины совокупления. Не интернат, а джунгли какие-то! Первобытные страсти! Это же дети, которых привезли сюда из России в прошлом году. И они живут тут без родителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66