— И тогда оно убьет демона.
Она схватила свою рубаху и быстро обтерла себя от подмышек до колен. Затем повернулась к Осташе спиной, опустилась на четвереньки, широко расставила руки и ноги и покорно нагнула голову, словно ждала, что ее сейчас отрубят. Осташа приподнялся, держа ружье наперевес, помедлил, будто прицеливался, и сунул ствол девке между ног.
— Так!.. — задохнувшись, крикнула Бойтэ. — Давай!.. Давай!..
И Осташа делал это, будто разбивал кочергой угли в печи. Он глядел, как молча, дико и страшно содрогается девка от его ударов. Движения его стали предельно точны, а руки отвердели, как железные клещи. Похоже, и сердце его остановилось, чтобы своим толчком не поранить, не искалечить девку в ее смертельной любви с заряженным ружьем, чтобы палец случайно не дрогнул на собачке и штуцер не выстрелил в Бойтэ, пробивая ее кованым гвоздем вдоль тела навылет.
И чем крепче Осташа сжимал ружье, тем безумнее становилось вновь закипающее желание. И тогда Осташа осторожно опустил приклад штуцера на шкуры, приподнялся сам и единым мощным скольжением тоже вошел в Бойтэ.
— О-о-о!.. — закричала она, задирая голову и прогибаясь в пояснице.
— Не шевелись! — отчаянно рявкнул Осташа. — Пальнет!
Какая бы она ни была жлудовка, сколько бы мужиков ни прошло через ее лоно, но вот так ее еще никто никогда не любил. Осташа сходил с ума, чувствуя, как растягивает и рвет ее девство. Он уже не мог остановить качелей, хотя вцепился в бока Бойтэ с такой силой, что ее ребра гнулись под его руками.
— Мне больно, больно!.. — завизжала Бойтэ. — Стреляй!..
Осташа даже не понял, о чем она. Непосильный железный жар прокатился у него из груди в живот и словно выбил заслонку в печи — обжигая разум, обратно в голову шарахнул клубок огня. Осташа, как застреленный, повалился набок. Но сквозь багровое марево он еще заметил, что в щель полога чума лезут дрожащие мертвые руки и начинают медленно распускать шнуровку. В тусклых горячих кругах, которыми заколыхалось зрение, кроме этих рук, Осташа ничего больше и не видел. Лежа на боку, ничего не соображая, он осторожно нащупал ружье, потащил к себе, вытягивая ствол из девки, поднял его и вслепую бабахнул прямо в полог.
…Он пришел в себя от холода и поднял голову. Полог был сорван. В открытый вход сквозь клубы пара виднелись черные столбы сосен, а за ними белела полоса ледяной реки. Ветер с улицы раздул очаг. Бойтэ, изогнувшись и раскидав ноги, лежала без движения. На ее заду блестела кровь. Осташа пошевелил Бойтэ рукой, и она застонала.
— Вставай, — с трудом сказал он.
Помогая друг другу, они поднялись на ноги и, как были голые, вышли наружу. Перед входом в чум на спине в снегу лежал Шакула. Его накрывал сорванный полог, который был словно приколочен к груди вогула на кованый гвоздь. Из-под смятого полога торчали только руки и ноги Шакулы.
— Надо одеться, — тихо сказала Бойтэ. — А потом спрячем его… Он больше не придет.
Напялив что попало шиворот-навыворот, они снова выбрались из чума и завесили вход старой шкурой, чтобы очаг не освещал мертвеца у порога и никто из соседних жилищ ничего не увидел.
— Кинем его в прорубь, — хрипло предложила Бойтэ, стягивая горло рваной меховой рубахи. — Ханглавит заберет, укроет…
Они сбросили тело Шакулы с обрывчика на ледяной приплесок, за руки и за ноги уволокли его к проруби и столкнули в воду. Бойтэ присела на краю проруби, опустила в прорубь ногу и еще подтолкнула мертвеца дальше под лед.
— Ну и все, — устало сказала она, цепляясь за руку Осташи и вставая. — А теперь надо спать… Я очень устала, эрнэ эруптан… Очень…
И вскоре они тихо заснули в обнимку, навалив на себя все шкуры, что нашлись в чуме. Горел очаг. Дым ровным столбом подымался в дыру дымохода. Сквозь дымоход сверкали звезды.
…Осташа проснулся оттого, что ему обожгло лицо. Он спросонья заполошно схватился за скулу. Нет, это не расплавленное железо, не кипящая смола, не кровь — просто со стенки упала капля воды, просто растаяла льдинка… Но Осташу вдруг всего заколотило как в лихорадке.
Он сел, глядя на Бойтэ, безмятежно спавшую рядом с ладошкой под щекой. Глядел на тонкое запястье ее руки, на черты ее лица — такие нежные и такие любимые. Глядел на влажные полураскрытые губы, на темные густые ресницы, на чистый висок, с которого на скулу стекала светлая речка волос… Но все равно Осташу колотило от страха. Он еще ничего не понимал, только чувствовал, что надо спасаться. Такой же страх испытал он еще парнишкой, когда тонул в Кашкинском переборе. Он бил руками и ногами, захлебывался, орал, и к нему от Дождевого бойца саженками плыл батя, плача и матерясь в голос…
Неловкими, ломаными движениями Осташа выбрался из-под шкур, сунул ноги в обутки, цапнул брошенный в сторону гайтан с гроздью крестиков. Он забыл про зипун, забыл про шапку и рукавицы. Он выполз из чума в зимнюю ночь, поднялся на ноги и без оглядки бросился бежать что было духу. По ледяной дороге Чусовой он мчался в Кашку — навеки прочь из вогульской Ёквы.
ПУГАЧЁВ
Под звездами было видно все. По двору валялись куры со свернутыми шеями. Стайки стояли открытыми. Осташа поднял лучину повыше и вошел в стойло. За выгородкой кучей громоздилась мертвая корова. Макариха рубанула ее в лоб топором с такой силой, что свалила насмерть с одного удара. Сама же Макариха спиной к Осташе висела на веревке, перекинутой через куриный насест. Высоты насеста не хватило, поэтому казалось, что старуха стоит на полусогнутых ногах, нелепо вывернув их на одну сторону. Голова ее столь же нелепо лежала на плече. Платок распустился, косым клином свисал вдоль безжизненной руки. Две седые косы на спине были перевиты яркими девичьими лентами.
Осташа заволок дверь стойла и вернулся в раскрытый, выстуженный дом, сел на скамью рядом с зажженным светцом. В столешнице стола торчал топор, покрытый ржавчиной коровьей крови. Окна Макариха выбила, поставцы повалила, тяжелые медные образа швырнула к порогу. Пол был засыпан черепками битой посуды. Поганую кадушку старуха заколотила печке в зев, и с пода стек и замерз, как блевотина, поток помоев.
Осташа просто сидел и молчал, не чуя холода.
В сенях захрустели чьи-то шаги, и в горницу вошел какой-то мужик. Под притолокой двери он не нагнулся, а как-то странно присел. Он постоял, оглядываясь, и при этом ворочал не головой, а сразу всем телом, будто у него и шеи не было. Он был без шапки, стрижен в кружок. Рожу оторочила короткая смоляная борода. На нем был нагольный тулуп, расстегнутый по всей длине, и Осташа увидел, что рубаха на груди у мужика испачкана в крови.
— Здоровьичка вам, — весело сказал мужик, прошел по горнице, треща черепками, и присел на скамью напротив Осташи.
Осташа не ответил.
— Худо в дому твоем, — с сочувствием сказал мужик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175
Она схватила свою рубаху и быстро обтерла себя от подмышек до колен. Затем повернулась к Осташе спиной, опустилась на четвереньки, широко расставила руки и ноги и покорно нагнула голову, словно ждала, что ее сейчас отрубят. Осташа приподнялся, держа ружье наперевес, помедлил, будто прицеливался, и сунул ствол девке между ног.
— Так!.. — задохнувшись, крикнула Бойтэ. — Давай!.. Давай!..
И Осташа делал это, будто разбивал кочергой угли в печи. Он глядел, как молча, дико и страшно содрогается девка от его ударов. Движения его стали предельно точны, а руки отвердели, как железные клещи. Похоже, и сердце его остановилось, чтобы своим толчком не поранить, не искалечить девку в ее смертельной любви с заряженным ружьем, чтобы палец случайно не дрогнул на собачке и штуцер не выстрелил в Бойтэ, пробивая ее кованым гвоздем вдоль тела навылет.
И чем крепче Осташа сжимал ружье, тем безумнее становилось вновь закипающее желание. И тогда Осташа осторожно опустил приклад штуцера на шкуры, приподнялся сам и единым мощным скольжением тоже вошел в Бойтэ.
— О-о-о!.. — закричала она, задирая голову и прогибаясь в пояснице.
— Не шевелись! — отчаянно рявкнул Осташа. — Пальнет!
Какая бы она ни была жлудовка, сколько бы мужиков ни прошло через ее лоно, но вот так ее еще никто никогда не любил. Осташа сходил с ума, чувствуя, как растягивает и рвет ее девство. Он уже не мог остановить качелей, хотя вцепился в бока Бойтэ с такой силой, что ее ребра гнулись под его руками.
— Мне больно, больно!.. — завизжала Бойтэ. — Стреляй!..
Осташа даже не понял, о чем она. Непосильный железный жар прокатился у него из груди в живот и словно выбил заслонку в печи — обжигая разум, обратно в голову шарахнул клубок огня. Осташа, как застреленный, повалился набок. Но сквозь багровое марево он еще заметил, что в щель полога чума лезут дрожащие мертвые руки и начинают медленно распускать шнуровку. В тусклых горячих кругах, которыми заколыхалось зрение, кроме этих рук, Осташа ничего больше и не видел. Лежа на боку, ничего не соображая, он осторожно нащупал ружье, потащил к себе, вытягивая ствол из девки, поднял его и вслепую бабахнул прямо в полог.
…Он пришел в себя от холода и поднял голову. Полог был сорван. В открытый вход сквозь клубы пара виднелись черные столбы сосен, а за ними белела полоса ледяной реки. Ветер с улицы раздул очаг. Бойтэ, изогнувшись и раскидав ноги, лежала без движения. На ее заду блестела кровь. Осташа пошевелил Бойтэ рукой, и она застонала.
— Вставай, — с трудом сказал он.
Помогая друг другу, они поднялись на ноги и, как были голые, вышли наружу. Перед входом в чум на спине в снегу лежал Шакула. Его накрывал сорванный полог, который был словно приколочен к груди вогула на кованый гвоздь. Из-под смятого полога торчали только руки и ноги Шакулы.
— Надо одеться, — тихо сказала Бойтэ. — А потом спрячем его… Он больше не придет.
Напялив что попало шиворот-навыворот, они снова выбрались из чума и завесили вход старой шкурой, чтобы очаг не освещал мертвеца у порога и никто из соседних жилищ ничего не увидел.
— Кинем его в прорубь, — хрипло предложила Бойтэ, стягивая горло рваной меховой рубахи. — Ханглавит заберет, укроет…
Они сбросили тело Шакулы с обрывчика на ледяной приплесок, за руки и за ноги уволокли его к проруби и столкнули в воду. Бойтэ присела на краю проруби, опустила в прорубь ногу и еще подтолкнула мертвеца дальше под лед.
— Ну и все, — устало сказала она, цепляясь за руку Осташи и вставая. — А теперь надо спать… Я очень устала, эрнэ эруптан… Очень…
И вскоре они тихо заснули в обнимку, навалив на себя все шкуры, что нашлись в чуме. Горел очаг. Дым ровным столбом подымался в дыру дымохода. Сквозь дымоход сверкали звезды.
…Осташа проснулся оттого, что ему обожгло лицо. Он спросонья заполошно схватился за скулу. Нет, это не расплавленное железо, не кипящая смола, не кровь — просто со стенки упала капля воды, просто растаяла льдинка… Но Осташу вдруг всего заколотило как в лихорадке.
Он сел, глядя на Бойтэ, безмятежно спавшую рядом с ладошкой под щекой. Глядел на тонкое запястье ее руки, на черты ее лица — такие нежные и такие любимые. Глядел на влажные полураскрытые губы, на темные густые ресницы, на чистый висок, с которого на скулу стекала светлая речка волос… Но все равно Осташу колотило от страха. Он еще ничего не понимал, только чувствовал, что надо спасаться. Такой же страх испытал он еще парнишкой, когда тонул в Кашкинском переборе. Он бил руками и ногами, захлебывался, орал, и к нему от Дождевого бойца саженками плыл батя, плача и матерясь в голос…
Неловкими, ломаными движениями Осташа выбрался из-под шкур, сунул ноги в обутки, цапнул брошенный в сторону гайтан с гроздью крестиков. Он забыл про зипун, забыл про шапку и рукавицы. Он выполз из чума в зимнюю ночь, поднялся на ноги и без оглядки бросился бежать что было духу. По ледяной дороге Чусовой он мчался в Кашку — навеки прочь из вогульской Ёквы.
ПУГАЧЁВ
Под звездами было видно все. По двору валялись куры со свернутыми шеями. Стайки стояли открытыми. Осташа поднял лучину повыше и вошел в стойло. За выгородкой кучей громоздилась мертвая корова. Макариха рубанула ее в лоб топором с такой силой, что свалила насмерть с одного удара. Сама же Макариха спиной к Осташе висела на веревке, перекинутой через куриный насест. Высоты насеста не хватило, поэтому казалось, что старуха стоит на полусогнутых ногах, нелепо вывернув их на одну сторону. Голова ее столь же нелепо лежала на плече. Платок распустился, косым клином свисал вдоль безжизненной руки. Две седые косы на спине были перевиты яркими девичьими лентами.
Осташа заволок дверь стойла и вернулся в раскрытый, выстуженный дом, сел на скамью рядом с зажженным светцом. В столешнице стола торчал топор, покрытый ржавчиной коровьей крови. Окна Макариха выбила, поставцы повалила, тяжелые медные образа швырнула к порогу. Пол был засыпан черепками битой посуды. Поганую кадушку старуха заколотила печке в зев, и с пода стек и замерз, как блевотина, поток помоев.
Осташа просто сидел и молчал, не чуя холода.
В сенях захрустели чьи-то шаги, и в горницу вошел какой-то мужик. Под притолокой двери он не нагнулся, а как-то странно присел. Он постоял, оглядываясь, и при этом ворочал не головой, а сразу всем телом, будто у него и шеи не было. Он был без шапки, стрижен в кружок. Рожу оторочила короткая смоляная борода. На нем был нагольный тулуп, расстегнутый по всей длине, и Осташа увидел, что рубаха на груди у мужика испачкана в крови.
— Здоровьичка вам, — весело сказал мужик, прошел по горнице, треща черепками, и присел на скамью напротив Осташи.
Осташа не ответил.
— Худо в дому твоем, — с сочувствием сказал мужик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175