Получай.
Федька ловко застелил стол караванного заранее припасенным полотенцем. Большим медным ключом Пасынков открыл замок на скрыне и начал отсчитывать деньги, выкладывая их на тряпицу. Осташа и за деньгами тоже не успевал следить.
— Вот тута титлы поставь, — приказал Пасынков Осташе, тыча кургузым пальцем в свою книгу.
— А сплавщицкого запаса ты мне не даешь? — удивился Осташа.
В сплавщицкий запас обычно давали рублей двадцать — на тот случай, если барка сядет на таш или на огрудок и придется нанимать местных крестьян, чтобы стащили с мели.
— А какое тебе доверье? — хмыкнул Пасынков.
— Он на хватке постоит до обеда, чтобы караван вперед убежал, а потом скажет, что обсох да снимался. Бурлакам по чарке водки, чтобы молчали, — и запас себе в карман, — опять подал голос Колыван.
Осташа потер скулу, словно размял отмороженное место.
— Так, значит, дело подряжаешь, Степан Давыдыч? — сдавленно спросил он. — Огулом мненье заимел?
— А ты помалкивай! — рассердился Пасынков. — И без того из милости принял.
— Ты бурлаков поштрафуй поначалу, так запас и соберешь, — посоветовал сплавщик Анкудин, сжалившийся над Осташей.
Осташа молча взял тряпицу за углы и завязал деньги в тугой узел.
Отдуваясь, Пасынков ткнул оборотной стороной пера в плошку с рыбьим клеем и принялся старательно вклеивать в свою книгу листы со списком бурлаков.
— И неча рожи корчить, — проворчал он. — Походи сначала с наше, потом и права наши заимеешь…
Осташа не ответил, развернулся и пошагал на выход из горницы.
— Эй, кочеток! — крикнул Пасынков ему вслед. — Флаг забери!
Он издалека кинул Осташе скомканный флаг, будто девка — платочек на память. Осташа, пряча от всех глаза, нагнулся, словно кланялся караванному за науку, и поднял с пола упавший флаг.
— С-суки… — шипел Осташа, выходя от Пасынкова. Не глядя, он грубо расталкивал бурлаков плечами, напролом пробиваясь сквозь толпу на крыльце. Федька благоразумно молчал и семенил сзади.
ТРИНАДЦАТЬ КОПЕЕК
Узел с деньгами Осташа в казенке сунул на полку в поставец. Федька купил две ведерные кляги водки и тоже приволок их в казенку. Теперь Осташе пришлось перебраться жить на барку — деньгам и водке требовался караул.
Осташа сидел на ступеньках лесенки на скамейку и наблюдал, как Федька руководит погрузкой.
Магазины — пристанские амбары с заводским железом — были раскрыты все подряд. Понаехавшие с завода приказчики стояли в дверях с учетными тетрадями: пересчитывали добро. Бурлаки таскали железо на барки. По склону горы через плотбище им настелили мостки, и погрузка шла полным ходом. Прутья и ружейные стволы носили на плечах связками. Чушки катили слегами по лоткам — один человек подталкивал, другой ловил и направлял. Железные полосы таскали в одиночку: совали полосу под мышку и снизу прихватывали руками в вачегах. Листы держали щипцами — грубо обрубленные острые кромки могли запросто отрезать пальцы. Пушечные ядра и скобяной товар насыпали в заплечные короба. Труднее всего приходилось с пушками: двое на веревке несли тяжеленный пушечный ствол за казенник, третий всовывал в жерло крепкую жердину и бежал впереди.
Глядя, сколь мало груза может поднять один человек, Осташа сомневался: похоже, целый год нужен, чтобы заполнить огромную барку. Но людей на погрузке работало сотни, все бегом, все без остановки — сплошной круговорот. Под Федькину ругань, под звон железа, под бряк чугуна барка потихоньку оседала в воду, набирая свой неимоверный вес.
Погрузка продолжалась и днем, и ночью. Грузчики сменялись, а Федька стоял в одиночку: такова была работа водолива. Федька указывал, где и как чего уложить, чтобы груз не сдвинулся, чтобы лежал ровно. Окажись один борт барки выше другого хоть на вершок, барка начнет валиться со стрежня набок. Рано или поздно она не удержит бега на повороте и ударится в бойца. Осташа шнурком с узелками придирчиво проверял осадку: не перекосило ли судно в воде. Но Федька — даром, что балбес, а уровень соблюдал как скитник епитимью.
Магазины опустели только на третий день погрузки. Весна тем временем подтаяла, намокла, закапала с низкого неба мелкими дождями. Словно вздохнув с облегчением, распадки, плотбище и улочки Каменки обрели тот вид, который и был им родным, — вид грязевых разливов, расчерченных вдоль и поперек чисто промытыми дощатыми мостками и бревенчатыми выстилками. На пруду за перестягой ледяные горы обреченно потемнели, набухли, начали тонуть.
Чусовая совсем освободилась ото льдин: оголилась темная, беспокойная стремнина с пенными серпами завертей. Вода в реке прибывала мерно и мощно, неостановимо. Чусовая все подымалась и подымалась, как на огромном вдохе. Она затопила приплески, лощины и низкие облуги по берегам, пролилась на редкие поля вешними озерами-полоями, просочилась в леса извилистыми выраями, с вызовом билась в стены бойцов, словно хотела помериться со скалами ростом. По быстротоку плыли сорванные с места мостки и бревенчатые сцепки, замертво опрокинутые навзничь; несло разный строительный мусор. Из чащоб, словно дохлую нечисть, вымывало разлапистые пни, черные и осклизлые карчи. Мимо берегов летели рухнувшие в воду елки — зеленые, странно живые, будто ошеломленные своим падением и оцепеневшие, как сказочные, заживо погребенные богатыри.
Плотинный мастер был прав: распадок речки Каменки затопило выше гаваней. Под закипевшими волнами скрылись свайные стенки, подъемные колеса ворот, толстые причальные столбы. Как вверх по горке, вода лезла по дощатым скатам вешняков. Утром третьего дня после ледохода по горам издалека приполз гром пушечного выстрела. С камня Каменского в ответ тотчас рявкнула пристанская пушка. Это от горы Волчихи вниз по Чусовой передавали весть, что Ревдинский завод открыл плотину и спускает пруд, наливая Чусовую караванным валом. Караваны отваливали от Ревды через сутки после начала спуска воды.
Утром того дня, когда отвалят караваны, Осташа на причале рассчитывался с бурлаками за погрузку. Федька для важности приволок стол и лавку, разменял деньги на мелочь. Бурлаки серой грязной толпой окружили стол и внимательно глядели, как Федька роется в мешке с медью.
— Положено вам, братцы, за погрузку по рублю двадцать пять копеек на кажного, — деловито пояснял Федька, ладонями разглаживая на столе бумагу со списком бурлаков. — Да за сплав задаток по два рубля. Мелочи разменной, вишь, мало, а потому сбивайтесь по двое да по четверо…
Осташа просто стоял и смотрел, как Федька быстро и ловко отсчитывает деньги и отыскивает в бумаге имена бурлаков.
— Та-ак, Нелюбин Корнила, ты у нас подгубщик, тебе четыре рубля да пять пятаков…
Осташа разглядывал невысокого ладного мужика с костистым недовольным лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175
Федька ловко застелил стол караванного заранее припасенным полотенцем. Большим медным ключом Пасынков открыл замок на скрыне и начал отсчитывать деньги, выкладывая их на тряпицу. Осташа и за деньгами тоже не успевал следить.
— Вот тута титлы поставь, — приказал Пасынков Осташе, тыча кургузым пальцем в свою книгу.
— А сплавщицкого запаса ты мне не даешь? — удивился Осташа.
В сплавщицкий запас обычно давали рублей двадцать — на тот случай, если барка сядет на таш или на огрудок и придется нанимать местных крестьян, чтобы стащили с мели.
— А какое тебе доверье? — хмыкнул Пасынков.
— Он на хватке постоит до обеда, чтобы караван вперед убежал, а потом скажет, что обсох да снимался. Бурлакам по чарке водки, чтобы молчали, — и запас себе в карман, — опять подал голос Колыван.
Осташа потер скулу, словно размял отмороженное место.
— Так, значит, дело подряжаешь, Степан Давыдыч? — сдавленно спросил он. — Огулом мненье заимел?
— А ты помалкивай! — рассердился Пасынков. — И без того из милости принял.
— Ты бурлаков поштрафуй поначалу, так запас и соберешь, — посоветовал сплавщик Анкудин, сжалившийся над Осташей.
Осташа молча взял тряпицу за углы и завязал деньги в тугой узел.
Отдуваясь, Пасынков ткнул оборотной стороной пера в плошку с рыбьим клеем и принялся старательно вклеивать в свою книгу листы со списком бурлаков.
— И неча рожи корчить, — проворчал он. — Походи сначала с наше, потом и права наши заимеешь…
Осташа не ответил, развернулся и пошагал на выход из горницы.
— Эй, кочеток! — крикнул Пасынков ему вслед. — Флаг забери!
Он издалека кинул Осташе скомканный флаг, будто девка — платочек на память. Осташа, пряча от всех глаза, нагнулся, словно кланялся караванному за науку, и поднял с пола упавший флаг.
— С-суки… — шипел Осташа, выходя от Пасынкова. Не глядя, он грубо расталкивал бурлаков плечами, напролом пробиваясь сквозь толпу на крыльце. Федька благоразумно молчал и семенил сзади.
ТРИНАДЦАТЬ КОПЕЕК
Узел с деньгами Осташа в казенке сунул на полку в поставец. Федька купил две ведерные кляги водки и тоже приволок их в казенку. Теперь Осташе пришлось перебраться жить на барку — деньгам и водке требовался караул.
Осташа сидел на ступеньках лесенки на скамейку и наблюдал, как Федька руководит погрузкой.
Магазины — пристанские амбары с заводским железом — были раскрыты все подряд. Понаехавшие с завода приказчики стояли в дверях с учетными тетрадями: пересчитывали добро. Бурлаки таскали железо на барки. По склону горы через плотбище им настелили мостки, и погрузка шла полным ходом. Прутья и ружейные стволы носили на плечах связками. Чушки катили слегами по лоткам — один человек подталкивал, другой ловил и направлял. Железные полосы таскали в одиночку: совали полосу под мышку и снизу прихватывали руками в вачегах. Листы держали щипцами — грубо обрубленные острые кромки могли запросто отрезать пальцы. Пушечные ядра и скобяной товар насыпали в заплечные короба. Труднее всего приходилось с пушками: двое на веревке несли тяжеленный пушечный ствол за казенник, третий всовывал в жерло крепкую жердину и бежал впереди.
Глядя, сколь мало груза может поднять один человек, Осташа сомневался: похоже, целый год нужен, чтобы заполнить огромную барку. Но людей на погрузке работало сотни, все бегом, все без остановки — сплошной круговорот. Под Федькину ругань, под звон железа, под бряк чугуна барка потихоньку оседала в воду, набирая свой неимоверный вес.
Погрузка продолжалась и днем, и ночью. Грузчики сменялись, а Федька стоял в одиночку: такова была работа водолива. Федька указывал, где и как чего уложить, чтобы груз не сдвинулся, чтобы лежал ровно. Окажись один борт барки выше другого хоть на вершок, барка начнет валиться со стрежня набок. Рано или поздно она не удержит бега на повороте и ударится в бойца. Осташа шнурком с узелками придирчиво проверял осадку: не перекосило ли судно в воде. Но Федька — даром, что балбес, а уровень соблюдал как скитник епитимью.
Магазины опустели только на третий день погрузки. Весна тем временем подтаяла, намокла, закапала с низкого неба мелкими дождями. Словно вздохнув с облегчением, распадки, плотбище и улочки Каменки обрели тот вид, который и был им родным, — вид грязевых разливов, расчерченных вдоль и поперек чисто промытыми дощатыми мостками и бревенчатыми выстилками. На пруду за перестягой ледяные горы обреченно потемнели, набухли, начали тонуть.
Чусовая совсем освободилась ото льдин: оголилась темная, беспокойная стремнина с пенными серпами завертей. Вода в реке прибывала мерно и мощно, неостановимо. Чусовая все подымалась и подымалась, как на огромном вдохе. Она затопила приплески, лощины и низкие облуги по берегам, пролилась на редкие поля вешними озерами-полоями, просочилась в леса извилистыми выраями, с вызовом билась в стены бойцов, словно хотела помериться со скалами ростом. По быстротоку плыли сорванные с места мостки и бревенчатые сцепки, замертво опрокинутые навзничь; несло разный строительный мусор. Из чащоб, словно дохлую нечисть, вымывало разлапистые пни, черные и осклизлые карчи. Мимо берегов летели рухнувшие в воду елки — зеленые, странно живые, будто ошеломленные своим падением и оцепеневшие, как сказочные, заживо погребенные богатыри.
Плотинный мастер был прав: распадок речки Каменки затопило выше гаваней. Под закипевшими волнами скрылись свайные стенки, подъемные колеса ворот, толстые причальные столбы. Как вверх по горке, вода лезла по дощатым скатам вешняков. Утром третьего дня после ледохода по горам издалека приполз гром пушечного выстрела. С камня Каменского в ответ тотчас рявкнула пристанская пушка. Это от горы Волчихи вниз по Чусовой передавали весть, что Ревдинский завод открыл плотину и спускает пруд, наливая Чусовую караванным валом. Караваны отваливали от Ревды через сутки после начала спуска воды.
Утром того дня, когда отвалят караваны, Осташа на причале рассчитывался с бурлаками за погрузку. Федька для важности приволок стол и лавку, разменял деньги на мелочь. Бурлаки серой грязной толпой окружили стол и внимательно глядели, как Федька роется в мешке с медью.
— Положено вам, братцы, за погрузку по рублю двадцать пять копеек на кажного, — деловито пояснял Федька, ладонями разглаживая на столе бумагу со списком бурлаков. — Да за сплав задаток по два рубля. Мелочи разменной, вишь, мало, а потому сбивайтесь по двое да по четверо…
Осташа просто стоял и смотрел, как Федька быстро и ловко отсчитывает деньги и отыскивает в бумаге имена бурлаков.
— Та-ак, Нелюбин Корнила, ты у нас подгубщик, тебе четыре рубля да пять пятаков…
Осташа разглядывал невысокого ладного мужика с костистым недовольным лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175