Его не смутило враждебное выражение моего лица, но он переменил тему разговора.
В Касанаре, сказал он, происходят такие вещи, что страшно подумать, во что превратился этот благословенный край, колыбель гостеприимства, честности и трудолюбия. Здесь невозможно стало жить: беженцы из Венесуэлы все разорили, как саранча. Сам он натерпелся горя с добровольцами, которые упрашивали взять их на Вичаду. Многие из них выдавали себя за политических эмигрантов, а оказались просто уголовными преступниками, беглыми каторжниками. И нельзя было наотрез отказать им — они могли отомстить. К этому разряду безусловно принадлежат и те, кто пытался ограбить дона Рафаэля. Никакими деньгами администрация каучуковых разработок на Вичаде не сможет возместить причиненных ему неприятностей! Правда, его, Барреру, очень ценят и уважают, и было бы черной неблагодарностью с его стороны жаловаться на компанию. Недавно он ездил с большим грузом каучука в Бразилию, где проживают главные акционеры компании, и те упрашивали его взять на себя управление разработками. Но он отказался, ссылаясь на недостаток способностей. Ах, если бы он мог предугадать тогда, что в эту пустыню попаду я. Вот если бы я рекомендовал ему подходящего человека, он с гордостью предложил бы его кандидатуру компании, и если бы этот кандидат согласился поехать с ним, то мог бы рассчитывать на назначение...
— Сеньор Баррера, — прервал я его, — я никогда не предполагал, что на Вичаде существуют такие крупные предприятия, как ваше.
— Не мое оно, не мое! Я скромный служащий, которому платят две тысячи фунтов в год, не считая представительских расходов.
Он нагло впился в меня льстивыми глазами, затем вытер лицо шелковым платком, погладил узел галстука и распрощался, несколько раз попросив передать отсутствующим мужчинам привет и его возмущение налетом грабителей; Он рассчитывал, по его словам, скоро приехать опять, чтобы извиниться лично.
Грисельда проводила его до речки и задержалась там дольше, чем требует простое прощанье.
— Откуда появился этот тип? — напустился я на Алисию, когда мы остались одни.
— Он приехал на лошади тем берегом, и Грисельда перевезла его в лодке.
— Ты была раньше знакома с ним?
— Нет.
— Он нравится тебе?
— Нет.
— Ты принимаешь от него эти духи?
— Нет.
— Отлично! Отлично!
И, выхватив флакон из кармана ее передника, я с яростью бросил его о камни прямо к ногам возвращавшейся Грисельды.
— Вы с ума сошли! Вы с ума сошли!
Алисия, обиженная и недоумевающая, открыла машину и принялась шить. Временами слышались только жужжанье колеса и болтовня попугая на жердочке.
Грисельда, понимая, что не следует оставлять нас одних, сказала, лукаво улыбаясь:
— Этот Баррера, если ему что взбредет в голову, обязательно добьется своего. Теперь ему загорелось раздобыть изумруды, и он глаз не сводит с моих серег. Он готов вырвать их у меня из ушей!
— Как бы он не унес их вместе с хозяйкой, — добавил я, громко рассмеявшись. И я ушел в корраль, не слушая взволнованно кричавшую мне вслед Грисельду:
— Очень хорошо, что уходите. Все равно вы не правы.
Забравшись на изгородь, я дал волю своей злобе. Солнце палило нестерпимо. Вдруг вдали, над пальмовой рощей, я заметил густую колеблющуюся тучу пыли и вскоре на фоне леса разглядел силуэт всадника, который скакал во весь опор по степи, изгибаясь в седле и размахивая арканом. Пампа гудела от конского топота. Через некоторое время на равнину выехали другие всадники, а затем я разглядел табун, от которого то и дело отбегали молодые кобылицы, игриво брыкаясь и становясь на дыбы. Я уже явственно различал голоса всадников, просивших открыть ворота, и не успел я снять засов, как табун с громким фырканьем и ржаньем устремился в корраль.
Франко, дон Рафаэль и мулат Корреа соскочили с храпящих взмыленных коней, которые остановились у изгороди и принялись тереться об нее головами.
— Что же вы не взяли меня с собой?
— Кто встает с зарей, причащается дважды. Еще успеете научиться бросать аркан.
Пока мужчины запирали ворота загонов, закладывая их толстыми жердями, прибежали Алисия и Грисельда. Они принялись разглядывать через просветы частокола шумный табун, сбившийся у ограды корраля. Алисия, держа в руках шитье, вслух выражала свой восторг лошадьми, их лоснящимися боками, развевающимися по ветру гривами и звонким цокотом копыт. «Это моя! Нет, эта — всех красивей! Смотрите, как она встает на дыбы!» Кони дико ржали, порывисто дыша и вздымая пыль. Казалось, самый воздух был насыщен радостью жизни и ощущением грубой силы.
Корреа был счастлив.
— Поймали голубчика! Вон этого черного, гривастого с белыми бабками. И на него нашлась управа; лучше бы ему не родиться. Все мулаты боятся его, как огня, а вот посмотрите, сбросит он сына моей матери?
— Что ты собираешься делать, проклятый? — проворчала старуха. — Это тебе не мать, а лошадь.
Воодушевленный нашим вниманием, мулат заявил, обращаясь к Алисии:
— Эту затею я посвящаю вам. Как позавтракаете, так я и двинусь.
Почувствовав запах пролитых на землю духов, он сказал, раздувая ноздри:
— А... Женщиной пахнет, женщиной пахнет!
Сам мулат отказался от завтрака. Он сунул в рот горсть печеных бананов, оторвал кусок мяса и промочил глотку крепким кофе. Затем под ворчанье Себастьяны он вышел во двор с седлом на плече.
Мы тоже поспешили с завтраком: новизна предстоящего зрелища волновала нас. Алисия мысленно молилась за Антонио.
— Хозяева, — плакала старуха, — не дайте этому зверю убить моего курчавого.
Мы достали сыромятные ремни и короткие путы из крепкого сизалевого каната.
Жеребец увертывался от аркана, прячась среди метавшегося по карралю табуна. Франко приказал открыть ворота соседнего загона и отделить кобыл. Когда конь остался один, он бросился к изгороди, но мулат накинул на него аркан. Жеребец делал отчаянные прыжки, стараясь сбросить с опозоренной шеи петлю. Он задыхался, гневно храпел, всхлипывал, пока в изнеможении не рухнул на землю вверх копытами.
Франко сел на повергнутого коня и, схватив за уши, оттянул его гордую голову назад, а мулат надел путы и подвязал к репице хвоста веревку. Так они усмиряли его и, вместо того чтобы вести под уздцы, тянули за хвост, пока несчастный конь, упиравшийся в землю, не оказался за пределами корраля. Там на него надели шоры, и седло впервые сжало бока непокорного скакуна.
Из корраля тем временем выпустили беспокойный косяк кобылиц, и они с громким ржаньем разбежались по степи; жеребец, обернувшись к равнине, пугливо и злобно дрожал.
Когда с коня снимали путы, всадник крикнул:
— Мама, дай ладанку!
Франко и дон Рафаэль велели оседлать лошадей и для себя, но мулат попросил пока не мешать ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70