Здесь монотонный хрип жаб, подобный хрипу больных водянкой, глушь нелюдимых холмов, гнилые заводи на лесных реках. Здесь плотоядные растения усыпают землю мертвыми пчелами; отвратительные цветы сокращаются в чувственной дрожи, а вкрадчивый запах их пьянит, как колдовское зелье; пух коварной лианы слепит животных; прингамоса обжигает кожу; плод куруху снаружи кажется радужным шаром, а внутри он подобен едкой золе; дикий виноград вызывает понос, а орехи — сама горечь.
Здесь по ночам раздаются неведомые голоса, блуждают призрачные огни, царит погребальная тишина. Это проходит смерть, создавая жизнь. Слышен стук плода; ударяясь о землю, он обещает отдать ей свое семя; падают листья, наполняя лес невнятными вздохами; они — удобрение для корней дерева-отца; лязгают челюсти, пожирающие из страха быть пожранными; раздается тревожный свист, крик агонии, чей-то свирепый рык. А когда заря вознесет над лесами свой трагический венец, начинается веселый праздник оставшихся в живых; жужжанье крикливой павы, хрюканье дикой свиньи, хохот потешной мартышки. И все это из-за короткого счастья прожить несколько лишних часов!
Сельва, девственная и кровожадно-жестокая, нагоняет на человека навязчивую мысль о неминуемой опасности. Ее растения — это одаренные чувствами существа, психики которых мы не знаем. Когда они разговаривают с нами в этих пустынных дебрях, их язык бывает понятен только нашему внутреннему чутью. Попадая под их власть, человеческие нервы превращаются в пучок нитей, тянущихся к грабежу, к предательству, к засаде. Органы чувств сбивают с толку разум: глаз осязает, спина видит, нос распознает дорогу, ноги вычисляют, а кровь громко кричит: «Бежим, бежим!»
Но цивилизованный человек — паладин разрушения. Какое-то своеобразное мужество заключено в эпопее этих пиратов, порабощающих пеонов, грабящих индейцев и сражающихся с сельвой. Потерпев неудачу в больших городах, где они оставались затерянными в толпе, они ринулись в пустыни, стремясь найти исход своей бесплодной жизни.
В горячечном бреду лихорадки они навсегда потеряли совесть. Сжившись с любой опасностью, они прошли сквозь жестокие испытания и непогоду, вооруженные лишь ружьями и мачете, стремясь к наслаждению и изобилию, вечно голодные, в истлевшей на теле одежде.
Но вот настает день, и на скалистом берегу реки они строят хижины, называя себя «владельцами предприятий». Оказавшись лицом к лицу с враждебной сельвой, они не знают, с кем бороться; а в промежутках своей отчаянной борьбы с лесом они травят, убивают и порабощают друг друга. Посмотрите, и вы сразу убедитесь, что порой следы их деятельности подобны опустошениям, причиненным лавиной. Колумбийские каучеро ежегодно губят миллионы деревьев. На территории Венесуэлы уже вывелась балата. Так совершается преступление против грядущих поколений.
Один из таких «паладинов разрушения» бежал из Кайенны, известной на весь мир тюрьмы, окруженной вместо рва океаном. Он знал, что тюремщики прикармливают акул, подманивая их к стенам крепости, и все же, несмотря на это, бросился в море. Он появился на Папунагуа, захватил чужие фактории и, покорив беглых каучеро, монополизировал добычу каучука, поселившись со своими клевретами и рабами в хижинах на Гуараку, дальние огни которых, в ночь, когда мы вышли на Исану, замерцали перед нами сквозь чащу леса.
Кто бы сказал в тот миг, что судьбы наши так трагически столкнутся?..
В дни перехода я, к стыду своему, убедился в том, что физически я совсем ослабел: силы мои, подточенные лихорадкой, иссякли. Товарищи не знали, что такое усталость, и даже старый Клементе, несмотря на свои годы и болезни, оказывался выносливей, чем я. Они ежеминутно останавливались, поджидая меня, и, хотя я был освобожден от груза — котомки и карабина, — мне приходилось призывать на помощь всю свою гордость, чтобы не броситься на землю и не признаться в своем бессилии.
Я хмуро шагал босиком, обернув ноги тряпками. Мы переходили вброд топи и лагуны среди высокого леса, корневища которого не знают солнечного света. Фидель протягивал мне руку, помогая переходить по упавшим стволам деревьев; собаки тщетно лаяли, прося спустить их с поводка в этом раю для охотников. Но даже и это не могло поднять мой упавший дух.
Сознание превосходства товарищей сделало меня недоверчивым, раздражительным, упрямым. Нашим вожаком был, несомненно, старик Сильва, и я начал испытывать к нему тайную зависть. Я стал подозревать, что он нарочно избрал этот путь, рассчитывая заставить меня на опыте убедиться, насколько я бессилен против Кайенца. Дон Клементе не пропускал случая поведать мне о тяжелой жизни каучеро, о всех трудностях бегства — их постоянной мечты. Живя этой мечтой, они, однако, никогда ее не осуществляют. Им хорошо известно, что смерть сторожит все выходы из леса.
Рассказы Сильвы находили отголосок в сердцах моих товарищей, и они советовали мне вернуться. Я не слушал их и ограничивался ответом:
— Вы идете со мной, но я знаю, что иду один. Вы устали? Хорошо, я пойду впереди вас...
Тогда они, не говоря ни слова, уходили вперед и, дожидаясь меня, перешептывались, искоса поглядывая в мою сторону. Это наполняло мое сердце негодованием. Я злился на них. Они издевались, наверное, над моим зазнайством. А может быть, они избрали направление, ведущее в сторону от Гуараку?
— Слушайте, дон Клементе! — окликнул я как-то раз старика. — Если вы не выведете меня на Исану, я влеплю вам пулю в лоб!
Старик прекрасно понимал, что угрозы мои — не шутка. Он не удивился им. Он понял, что сельва завладела мною. Убить человека? Что в этом особенного? Почему не убить? Это самый естественный выход. Как же иначе защищаться? Как отделаться от врага? Разве убийство — не самый легкий способ разрешения жизненных конфликтов?
И через это — о сельва! — прошли все, кто попал в твою пучину!
Засев в кустарнике с карабинами в руках, мы наблюдали за огнями в бараках, опасаясь, как бы нас оттуда не заметили. Нам предстояло переночевать тут, не разводя костра. Где-то во тьме слышались всхлипыванья невидимой реки. Это была Исана.
— Дон Клементе, — сказал я, обнимая Сильву, — на свете нет румберо опытнее вас.
— Да, но я испытываю страх перед своей профессией: я скитался больше двух месяцев, заблудившись в сирингалях на Ягуанари.
— Мне хорошо известны все подробности. Когда вы сбежали на Ваупес...
— Нас было семеро каучеро.
— И они хотели убить вас.
— Они думали, что я намеренно сбил их с пути.
— И они оскорбляли вас...
— А затем умоляли на коленях спасти их.
— И держали вас связанными целую ночь...
— Они боялись, что я покину их.
— И разошлись в разные стороны в поисках пути...
— Да, но встретили одну смерть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Здесь по ночам раздаются неведомые голоса, блуждают призрачные огни, царит погребальная тишина. Это проходит смерть, создавая жизнь. Слышен стук плода; ударяясь о землю, он обещает отдать ей свое семя; падают листья, наполняя лес невнятными вздохами; они — удобрение для корней дерева-отца; лязгают челюсти, пожирающие из страха быть пожранными; раздается тревожный свист, крик агонии, чей-то свирепый рык. А когда заря вознесет над лесами свой трагический венец, начинается веселый праздник оставшихся в живых; жужжанье крикливой павы, хрюканье дикой свиньи, хохот потешной мартышки. И все это из-за короткого счастья прожить несколько лишних часов!
Сельва, девственная и кровожадно-жестокая, нагоняет на человека навязчивую мысль о неминуемой опасности. Ее растения — это одаренные чувствами существа, психики которых мы не знаем. Когда они разговаривают с нами в этих пустынных дебрях, их язык бывает понятен только нашему внутреннему чутью. Попадая под их власть, человеческие нервы превращаются в пучок нитей, тянущихся к грабежу, к предательству, к засаде. Органы чувств сбивают с толку разум: глаз осязает, спина видит, нос распознает дорогу, ноги вычисляют, а кровь громко кричит: «Бежим, бежим!»
Но цивилизованный человек — паладин разрушения. Какое-то своеобразное мужество заключено в эпопее этих пиратов, порабощающих пеонов, грабящих индейцев и сражающихся с сельвой. Потерпев неудачу в больших городах, где они оставались затерянными в толпе, они ринулись в пустыни, стремясь найти исход своей бесплодной жизни.
В горячечном бреду лихорадки они навсегда потеряли совесть. Сжившись с любой опасностью, они прошли сквозь жестокие испытания и непогоду, вооруженные лишь ружьями и мачете, стремясь к наслаждению и изобилию, вечно голодные, в истлевшей на теле одежде.
Но вот настает день, и на скалистом берегу реки они строят хижины, называя себя «владельцами предприятий». Оказавшись лицом к лицу с враждебной сельвой, они не знают, с кем бороться; а в промежутках своей отчаянной борьбы с лесом они травят, убивают и порабощают друг друга. Посмотрите, и вы сразу убедитесь, что порой следы их деятельности подобны опустошениям, причиненным лавиной. Колумбийские каучеро ежегодно губят миллионы деревьев. На территории Венесуэлы уже вывелась балата. Так совершается преступление против грядущих поколений.
Один из таких «паладинов разрушения» бежал из Кайенны, известной на весь мир тюрьмы, окруженной вместо рва океаном. Он знал, что тюремщики прикармливают акул, подманивая их к стенам крепости, и все же, несмотря на это, бросился в море. Он появился на Папунагуа, захватил чужие фактории и, покорив беглых каучеро, монополизировал добычу каучука, поселившись со своими клевретами и рабами в хижинах на Гуараку, дальние огни которых, в ночь, когда мы вышли на Исану, замерцали перед нами сквозь чащу леса.
Кто бы сказал в тот миг, что судьбы наши так трагически столкнутся?..
В дни перехода я, к стыду своему, убедился в том, что физически я совсем ослабел: силы мои, подточенные лихорадкой, иссякли. Товарищи не знали, что такое усталость, и даже старый Клементе, несмотря на свои годы и болезни, оказывался выносливей, чем я. Они ежеминутно останавливались, поджидая меня, и, хотя я был освобожден от груза — котомки и карабина, — мне приходилось призывать на помощь всю свою гордость, чтобы не броситься на землю и не признаться в своем бессилии.
Я хмуро шагал босиком, обернув ноги тряпками. Мы переходили вброд топи и лагуны среди высокого леса, корневища которого не знают солнечного света. Фидель протягивал мне руку, помогая переходить по упавшим стволам деревьев; собаки тщетно лаяли, прося спустить их с поводка в этом раю для охотников. Но даже и это не могло поднять мой упавший дух.
Сознание превосходства товарищей сделало меня недоверчивым, раздражительным, упрямым. Нашим вожаком был, несомненно, старик Сильва, и я начал испытывать к нему тайную зависть. Я стал подозревать, что он нарочно избрал этот путь, рассчитывая заставить меня на опыте убедиться, насколько я бессилен против Кайенца. Дон Клементе не пропускал случая поведать мне о тяжелой жизни каучеро, о всех трудностях бегства — их постоянной мечты. Живя этой мечтой, они, однако, никогда ее не осуществляют. Им хорошо известно, что смерть сторожит все выходы из леса.
Рассказы Сильвы находили отголосок в сердцах моих товарищей, и они советовали мне вернуться. Я не слушал их и ограничивался ответом:
— Вы идете со мной, но я знаю, что иду один. Вы устали? Хорошо, я пойду впереди вас...
Тогда они, не говоря ни слова, уходили вперед и, дожидаясь меня, перешептывались, искоса поглядывая в мою сторону. Это наполняло мое сердце негодованием. Я злился на них. Они издевались, наверное, над моим зазнайством. А может быть, они избрали направление, ведущее в сторону от Гуараку?
— Слушайте, дон Клементе! — окликнул я как-то раз старика. — Если вы не выведете меня на Исану, я влеплю вам пулю в лоб!
Старик прекрасно понимал, что угрозы мои — не шутка. Он не удивился им. Он понял, что сельва завладела мною. Убить человека? Что в этом особенного? Почему не убить? Это самый естественный выход. Как же иначе защищаться? Как отделаться от врага? Разве убийство — не самый легкий способ разрешения жизненных конфликтов?
И через это — о сельва! — прошли все, кто попал в твою пучину!
Засев в кустарнике с карабинами в руках, мы наблюдали за огнями в бараках, опасаясь, как бы нас оттуда не заметили. Нам предстояло переночевать тут, не разводя костра. Где-то во тьме слышались всхлипыванья невидимой реки. Это была Исана.
— Дон Клементе, — сказал я, обнимая Сильву, — на свете нет румберо опытнее вас.
— Да, но я испытываю страх перед своей профессией: я скитался больше двух месяцев, заблудившись в сирингалях на Ягуанари.
— Мне хорошо известны все подробности. Когда вы сбежали на Ваупес...
— Нас было семеро каучеро.
— И они хотели убить вас.
— Они думали, что я намеренно сбил их с пути.
— И они оскорбляли вас...
— А затем умоляли на коленях спасти их.
— И держали вас связанными целую ночь...
— Они боялись, что я покину их.
— И разошлись в разные стороны в поисках пути...
— Да, но встретили одну смерть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70