Логично было бы предположить, что кто-нибудь заметит это. Так нет же – троица сидела на песке, хрустела жареным картофелем и болтала, а режиссер так и не сказал: «О'кей, парни, я вижу, что у вас там по берегу шляется огромная обезьяна. Интересно, на это хоть кто-нибудь среагирует?» Само собой, никто из съемочной группы не увидел в этом ничего из ряда вон выходящего – обычный лос-анджелесский день.
Имя настоящего дрессировщика орангутана было Рэнди. Немногим за тридцать, блондин, он производил впечатление завзятого любителя серфинга, а его загар любого ньюйоркца привел бы в исступленную зависть. Он так нежно, по-матерински обращался со своим питомцем, что у видевших это женщин подгибались колени. Если этот человек настолько ласков с двухсотфунтовой образиной, думали они, то каким он может быть с ними?
Когда Сара впервые увидела Рэнди, тот был занят расчесыванием рыжей гривы орангутана – длинные, плавные взмахи щетки вдоль головы и рук животного. На мгновение остановившись, он протянул правую руку:
– Привет, меня зовут Рэнди. А это – мой друг, партнер и ребенок, а к тому же основной кормилец – Ганнибал. Ганнибал, пожми даме руку.
Огромная, чернопалая ладонь осторожно пожала руку Сары. Как застенчивый принц, подумала она.
– Сара. Я художник по костюмам. Значит, Ганнибал? Как в «Лектере»?
– Нет, как в Карфагене. Был такой генерал, он сражался против римлян. Помните Вторую Пуническую войну?
– Да, конечно. – Сара надеялась, что это прозвучало убедительно. – Вы, случаем, не специалист по истории?
– По антропологии. История – это так, мелочи.
О'кей, решила Сара. Привлекателен, остроумен, наверняка, образован. И все же он не заставит меня таращить на него глаза – как, похоже, делают все женщины в округе.
К тому же, сказала себе Сара, у нее куча других проблем. Энтони перекраивал, перешивал ее всю – новые одежды требовали нового короля. Сара могла бы сравнить себя с Россией – та же неопределенность, то же балансирование на грани хаоса, то же полное незнание истории собственной жизни. Эту историю отнял у нее Энтони – ей казалось, что он попросту стер ее, а теперь писал новые главы.
Несколько раз, когда, усталая после съемок, она возвращалась домой, не чуя под собою ног, Энтони приносил ей поесть, бутылку вина, напускал в ванну воды. У ванны он становился на колени и мыл Сару, время от времени поднося стакан с вином к ее губам и наклоняя его так, что вино бежало по ее щекам и капало в воду. Он не позволял ей стирать эти капли ладонями – он слизывал их с ее щек.
Как-то ночью, после того как его руки обмыли ее, растерли под водой ее тело, после того как его пальцы скользнули в нее – на мгновение, оказавшееся достаточным для того, чтобы она вскрикнула, – он вышел из ванной комнаты, чтобы через минуту вернуться с шарфом. Повязав ей шарф на глаза, он вновь опустил руки в воду, меж ее ног. Вслед за его пальцами в лоно ее устремилась теплая вода. Тело скользнуло вниз, вода подступила к самым ушам, но ее это не беспокоило. Другая рука поддерживала ее за груди, не давая совсем скрыться под водой. Сара полностью находилась в его власти и была близка к умоисступлению. Одной рукой он ласкал ее соски, пальцы другой заставляли ее кричать от наслаждения. От покрытых кафельной плиткой стен отражалось эхо. Вот игра пальцев прекратилась, дыхание Сары выровнялось, и он шепнул ей:
– Поднимись, я помогу тебе. Пока еще я не хочу, чтобы ты видела.
По-прежнему с завязанными глазами, Сара вдруг ощутила, что на нее набросили полотенце, начали растирать – где с нажимом, где нежно, едва касаясь. Волосы ее были подобраны и скреплены заколками – он освободил их, и она услышала, как он берет с полки щетку. Расчесывать их Энтони принялся от корней и вниз – неторопливыми, осторожными взмахами – но там, где они кончались, Энтони продолжал вести щетку вниз, по пояснице, ягодицам – не царапая ножу, но достаточно сильно для того, чтобы ее начала бить дрожь. А еще Сару мучило любопытство. Он как бы заигрывал с болью – он не причинял ее, а лишь провоцировал, хотя Сара знала, что мог бы и причинить. Подавшись назад, она ногтями вцепилась сквозь рубашку ему в бок. Пусть и он знает.
Он остался у нее, и где-то после полуночи Сара проснулась, обнаружив, что лежит, свернувшись калачиком у его спины, касаясь губами его позвоночника. Но проснулась не окончательно – сон еще висел в ее глазах – и поэтому собственный голос доносился до нее как бы издалека. Едва слышно она как бы выдохнула:
– Я люблю тебя.
И тут же ощутила, как тело Энтони чуть заметно дрогнуло.
– Я люблю тебя, – почти неслышно ответил он. Сара не была уверена, что разбудила его, она сомневалась в этом. Точно тан же, как утром она сомневалась в том, что слова эти были произнесены. Ни один из них не вспомнил о них – и вряд ли когда-нибудь вспомнит, подумала Сара.
На съемочной площадке, следя за тем, как актеры облачаются в свои костюмы, Сара время от времени погружалась в размышления о том кратком моменте, как бы зависшем между пробуждением и сном. Возможно, именно в такие моменты звучит правда, а может быть, всего лишь нечто похожее на нее. Слишком уж много было других – когда ее чувства к Энтони не имели ничего общего с любовью.
А еще ее мучила тревога за Белинду. Через пару недель предстояло предварительное слушание, почти наверняка впереди ждал суд, и Сара не знала, насколько Белинда окажется готовой к нему.
К Рэнди она относилась с ровным дружелюбием, будучи, похоже, единственной женщиной на съемках, не пытавшейся соблазнить его. И, как обычно это случается в подобных ситуациях, именно поэтому привлекла к себе его интерес. Сама же Сара была очарована Ганнибалом – в антропологическом, или, точнее, психоаналитическом смысле. Когда Ганнибал не был занят перед камерой, Рэнди возил его в специальном кресле на колесиках, доставляя таким образом своему питомцу радость общения с людьми. Он объяснил Саре, что ходить на задних конечностях для Ганнибала все-таки противоестественно, поэтому кресло, сберегая его энергию, позволяет орангутану быть все же достаточно общительным существом. Сара поймала себя на том, что все больше поддается обаянию примата. Его пальцы, касавшиеся ее лица, всегда были нежными и любопытствующими, а во взгляде светилось нечто, напоминавшее вековую мудрость. Сара допускала возможность того, что Рэнди может истолковать ее привязанность к орангутану как проявление интереса к нему самому, однако это соображение нисколько не отдалило ее от Ганнибала, который начинал ей нравится куда больше, чем остальные участники съемок.
Своим ребячеством обстановка на съемочной площадке напоминала школьный двор – главным образом, благодаря присутствию Ганнибала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Имя настоящего дрессировщика орангутана было Рэнди. Немногим за тридцать, блондин, он производил впечатление завзятого любителя серфинга, а его загар любого ньюйоркца привел бы в исступленную зависть. Он так нежно, по-матерински обращался со своим питомцем, что у видевших это женщин подгибались колени. Если этот человек настолько ласков с двухсотфунтовой образиной, думали они, то каким он может быть с ними?
Когда Сара впервые увидела Рэнди, тот был занят расчесыванием рыжей гривы орангутана – длинные, плавные взмахи щетки вдоль головы и рук животного. На мгновение остановившись, он протянул правую руку:
– Привет, меня зовут Рэнди. А это – мой друг, партнер и ребенок, а к тому же основной кормилец – Ганнибал. Ганнибал, пожми даме руку.
Огромная, чернопалая ладонь осторожно пожала руку Сары. Как застенчивый принц, подумала она.
– Сара. Я художник по костюмам. Значит, Ганнибал? Как в «Лектере»?
– Нет, как в Карфагене. Был такой генерал, он сражался против римлян. Помните Вторую Пуническую войну?
– Да, конечно. – Сара надеялась, что это прозвучало убедительно. – Вы, случаем, не специалист по истории?
– По антропологии. История – это так, мелочи.
О'кей, решила Сара. Привлекателен, остроумен, наверняка, образован. И все же он не заставит меня таращить на него глаза – как, похоже, делают все женщины в округе.
К тому же, сказала себе Сара, у нее куча других проблем. Энтони перекраивал, перешивал ее всю – новые одежды требовали нового короля. Сара могла бы сравнить себя с Россией – та же неопределенность, то же балансирование на грани хаоса, то же полное незнание истории собственной жизни. Эту историю отнял у нее Энтони – ей казалось, что он попросту стер ее, а теперь писал новые главы.
Несколько раз, когда, усталая после съемок, она возвращалась домой, не чуя под собою ног, Энтони приносил ей поесть, бутылку вина, напускал в ванну воды. У ванны он становился на колени и мыл Сару, время от времени поднося стакан с вином к ее губам и наклоняя его так, что вино бежало по ее щекам и капало в воду. Он не позволял ей стирать эти капли ладонями – он слизывал их с ее щек.
Как-то ночью, после того как его руки обмыли ее, растерли под водой ее тело, после того как его пальцы скользнули в нее – на мгновение, оказавшееся достаточным для того, чтобы она вскрикнула, – он вышел из ванной комнаты, чтобы через минуту вернуться с шарфом. Повязав ей шарф на глаза, он вновь опустил руки в воду, меж ее ног. Вслед за его пальцами в лоно ее устремилась теплая вода. Тело скользнуло вниз, вода подступила к самым ушам, но ее это не беспокоило. Другая рука поддерживала ее за груди, не давая совсем скрыться под водой. Сара полностью находилась в его власти и была близка к умоисступлению. Одной рукой он ласкал ее соски, пальцы другой заставляли ее кричать от наслаждения. От покрытых кафельной плиткой стен отражалось эхо. Вот игра пальцев прекратилась, дыхание Сары выровнялось, и он шепнул ей:
– Поднимись, я помогу тебе. Пока еще я не хочу, чтобы ты видела.
По-прежнему с завязанными глазами, Сара вдруг ощутила, что на нее набросили полотенце, начали растирать – где с нажимом, где нежно, едва касаясь. Волосы ее были подобраны и скреплены заколками – он освободил их, и она услышала, как он берет с полки щетку. Расчесывать их Энтони принялся от корней и вниз – неторопливыми, осторожными взмахами – но там, где они кончались, Энтони продолжал вести щетку вниз, по пояснице, ягодицам – не царапая ножу, но достаточно сильно для того, чтобы ее начала бить дрожь. А еще Сару мучило любопытство. Он как бы заигрывал с болью – он не причинял ее, а лишь провоцировал, хотя Сара знала, что мог бы и причинить. Подавшись назад, она ногтями вцепилась сквозь рубашку ему в бок. Пусть и он знает.
Он остался у нее, и где-то после полуночи Сара проснулась, обнаружив, что лежит, свернувшись калачиком у его спины, касаясь губами его позвоночника. Но проснулась не окончательно – сон еще висел в ее глазах – и поэтому собственный голос доносился до нее как бы издалека. Едва слышно она как бы выдохнула:
– Я люблю тебя.
И тут же ощутила, как тело Энтони чуть заметно дрогнуло.
– Я люблю тебя, – почти неслышно ответил он. Сара не была уверена, что разбудила его, она сомневалась в этом. Точно тан же, как утром она сомневалась в том, что слова эти были произнесены. Ни один из них не вспомнил о них – и вряд ли когда-нибудь вспомнит, подумала Сара.
На съемочной площадке, следя за тем, как актеры облачаются в свои костюмы, Сара время от времени погружалась в размышления о том кратком моменте, как бы зависшем между пробуждением и сном. Возможно, именно в такие моменты звучит правда, а может быть, всего лишь нечто похожее на нее. Слишком уж много было других – когда ее чувства к Энтони не имели ничего общего с любовью.
А еще ее мучила тревога за Белинду. Через пару недель предстояло предварительное слушание, почти наверняка впереди ждал суд, и Сара не знала, насколько Белинда окажется готовой к нему.
К Рэнди она относилась с ровным дружелюбием, будучи, похоже, единственной женщиной на съемках, не пытавшейся соблазнить его. И, как обычно это случается в подобных ситуациях, именно поэтому привлекла к себе его интерес. Сама же Сара была очарована Ганнибалом – в антропологическом, или, точнее, психоаналитическом смысле. Когда Ганнибал не был занят перед камерой, Рэнди возил его в специальном кресле на колесиках, доставляя таким образом своему питомцу радость общения с людьми. Он объяснил Саре, что ходить на задних конечностях для Ганнибала все-таки противоестественно, поэтому кресло, сберегая его энергию, позволяет орангутану быть все же достаточно общительным существом. Сара поймала себя на том, что все больше поддается обаянию примата. Его пальцы, касавшиеся ее лица, всегда были нежными и любопытствующими, а во взгляде светилось нечто, напоминавшее вековую мудрость. Сара допускала возможность того, что Рэнди может истолковать ее привязанность к орангутану как проявление интереса к нему самому, однако это соображение нисколько не отдалило ее от Ганнибала, который начинал ей нравится куда больше, чем остальные участники съемок.
Своим ребячеством обстановка на съемочной площадке напоминала школьный двор – главным образом, благодаря присутствию Ганнибала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90