Их уже там не было. Луи искал, мимоходом цепляя глазом чьи-то ляжки, лодыжки, спины. Ему почудилось, что он узнал молодого человека, который болтал с Мари. Он лежал в одиночестве на кучке песка. Бинокль снова нацелился на знакомое трио. Жизель с Мари шли впереди Антуана.
– Мерзавец, – промычал Луи.
Ему показалось, что Антуан пялился на зад Мари, мерно покачивающийся перед его глазами.
– Ну, я ему скажу пару слов.
Луи снова дал волю злости, – ведь теперь она, по его мнению, была оправдана.
– Послушайте, вы, – сказал владелец бинокля, – посмотрели, теперь моя очередь.
– И часто вы ходите сюда?
– Почти ежедневно.
– А зачем?
– Смотреть – как и вы.
– Так шли бы уж прямо на пляж. Это куда проще.
– Мне противно. Доведись мне увидеть дочку среди этих людей, укокошу собственными руками.
– А подглядывать не противно?.. Не боитесь, что вас застукают за этим занятием?
– Это ведь приятно, не правда ли?
Луи захотелось ударить этого человека, в сущности так на него похожего.
Он ничего не сказал Антуану, но, когда вернулся в Мартиг, еще долго мучился воспоминанием об этих днях, проведенных в Монталиве.
И вот старая рана разбередилась. А тут еще разболелись плечевые мышцы. Просто невыносимо. Нет, надо ехать домой и застукать Мари на месте преступления, покончить со всеми этими воспоминаниями, а заодно и со вчерашними подозрениями, что мерцают в его сознании, как пламя свечи, со все более упорным, всепоглощающим страхом – да неужели он такое уж немощное, пропащее, конченое существо?
Луи косится на закатившуюся в угол пивную бутылку. Она пуста. Его мучит жажда. У него ноют плечи. Он боится.
Он спускается с подмостей, кладет лоток возле растворного ящика, прибирает мастерки и выходит.
– Луи, – кричит Рене, – у тебя все еще не ладится?
Рене следит за товарищем из окна. Тот направляется к дорожке, огибающей стройку. Рене бежит с лестницы вдогонку за Луи, перепрыгивая через ступеньки, и издали видит, что тот стоит, словно часовой, перед откопанной вчера статуей. Рене подходит ближе. Луи должен был бы его заметить, но он уходит со стройки, не обернувшись, сам не свой.
Рене рассказывает об этой сцене ребятам-строителям.
– Ума не приложу, что с ним творится последние два дня. Он рехнулся…
– Как пить дать у него неприятности. Скорее всего дома, с женой. Баба она молодая…
– И смазливая…
– Да разве это жизнь? Вечно его нет дома. Мы на одной стройке вкалываем, и то заняты по горло. А он левачит направо и налево, представляешь? Рене, обязательно поговори с ним.
– Я? Да он пошлет меня в баню… Скажет – не суйся в мои дела. Я для него сопляк.
– Меня он тоже, конечно, не послушает. Знаешь, алжирцев еще не привыкли считать за людей, наравне с прочими.
– Ты это брось.
– Я знаю, что говорю.
– Интересно, чего это он вперился в статую, словно она призрак какой-то… Я за него беспокоюсь, верите или нет… Помнишь Джино, опалубщика, который в прошлом году свалился с лесов. Все ребята из его бригады слышали перед этим крик и уверены, что он сам прыгнул вниз.
– На такой работе станешь психом!
– Присядьте, мадам… Подожди, Жан-Жак, сейчас принесу твою книжку.
Мари глубже усаживается в кожаное кресло. Удлиненная комната освещена люстрой с большим абажуром, затеняющим углы. Диван, два кресла, низкий круглый столик и книги, книги – на полках, на диване, на письменном столе. Никогда еще Мари не видела такой массы книг, разве по телевизору – когда писатели дают интервью у книжных полок, что тянутся, как и здесь, от пола до самого потолка. Жан-Жак застыл как вкопанный посреди комнаты. Он ослеплен.
– На, получай.
Учитель протягивает ему книжечку в зеленой обложке, длинную и тонкую. Мальчик колеблется.
– Возьми, возьми. Тебе она нужнее, чем мне.
– Спасибо, мосье.
– Он отдаст вам, когда прочтет.
– Нет, нет… Она потребуется ему не раз и не два. Садись.
Жан-Жак послушно садится, с любопытством листает книжку. Ив приклеился к коленям матери. Симона стоит рядом, прислонившись к ручке кресла. Ксавье вспоминает полотна XVIII века.
«Тихое семейное счастье, – думает он, – классический сюжет – мать и дети. Грез!»
Он не может оторвать глаз от этой картины. Наступает тягостное молчание. С первой встречи на пляже Мари и Ксавье ни разу по-настоящему не говорили. Они знают друг друга весьма поверхностно.
Мари спрашивает себя, что она делает в квартире этого молодого человека? Ксавье не мог бы сказать, почему он ее пригласил. Из вежливости? Ему страшно задаваться вопросами, распутывать клубок тайных нитей, связавших их сегодня после полудня. Мари страшится понять, почему она приняла приглашение, почему, войдя в эту комнату, испытала легкое, сладостное волнение. Когда она в молодости бегала на танцы, у нее так же радостно екало сердце, если ее приглашали.
– Вот мои хоромы, – сказал Ксавье. – Не бог весть какой порядок.
– Что вы! Для одинокого мужчины у вас почти идеальная чистота.
Аккуратная хозяйка, она тотчас подметила, что из-под покрывала торчит рукав пижамы, на полу валяется подушка, на письменном столе разбросаны бумаги. Но ей даже нравится потрепанная мебель и небольшой ералаш – это свидетельствует о том, что молодой человек живет один.
– И вы прочли все эти книги? – спрашивает Симона; она осматривает полки, негромко читая заглавия.
– Симона, не приставай, – ворчит Мари.
– Да, почти все.
Ив уселся на вытертый ковер, разостланный на полу. Жан-Жак поглощен чтением; Симона – осмотром. «Надо говорить, говорить во что бы то ни стало», – думает Ксавье.
– Кроме книг, у меня почти ничего и нет.
– Уютно у вас…
– Что вы! Я снял эту комнату с обстановкой… Неказистое жилье холостяка.
Они пытаются спрятаться за банальные фразы, но слова тоже расставляют силки… В слове «холостяк» для Мари есть что-то двусмысленное. Я у холостяка… То есть в холостяцкой квартире и так далее, и тому подобное. А что если кто-нибудь видел, как я сюда вошла?
– Ив, вставай. Симона, иди ко мне.
Дети ее защита не только от всякого рода сплетен, но и от самой себя: разве не испытала она только что непостижимое удовольствие, когда поняла, что у него нет постоянной женщины?
Ксавье тоже ищет защиты.
– Ваши дети наверняка хотят пить.
– Нет, нет.
– Да, мама, я хочу пить.
– Помолчи, Симона.
– Вот видите. У меня, кажется, есть фруктовый сок. А вы, мадам, не желаете ли виски?
– Нет… нет…
– Может быть, вы его не любите?
– Отчего же, только я пью его редко.
– Чуть-чуть не в счет.
Он исчез в соседней комнате, должно быть, кухне. Предложение выпить виски напомнило Мари о ситуациях из низкопробных романов и комиксов, которые она, забросила по совету Жан-Жака: холостяк, холостяцкая квартира, соблазнитель… Мари прижимает к себе Ива.
Ксавье возвращается с подносом, на котором позвякивают стаканы, графин, бутылка перье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Мерзавец, – промычал Луи.
Ему показалось, что Антуан пялился на зад Мари, мерно покачивающийся перед его глазами.
– Ну, я ему скажу пару слов.
Луи снова дал волю злости, – ведь теперь она, по его мнению, была оправдана.
– Послушайте, вы, – сказал владелец бинокля, – посмотрели, теперь моя очередь.
– И часто вы ходите сюда?
– Почти ежедневно.
– А зачем?
– Смотреть – как и вы.
– Так шли бы уж прямо на пляж. Это куда проще.
– Мне противно. Доведись мне увидеть дочку среди этих людей, укокошу собственными руками.
– А подглядывать не противно?.. Не боитесь, что вас застукают за этим занятием?
– Это ведь приятно, не правда ли?
Луи захотелось ударить этого человека, в сущности так на него похожего.
Он ничего не сказал Антуану, но, когда вернулся в Мартиг, еще долго мучился воспоминанием об этих днях, проведенных в Монталиве.
И вот старая рана разбередилась. А тут еще разболелись плечевые мышцы. Просто невыносимо. Нет, надо ехать домой и застукать Мари на месте преступления, покончить со всеми этими воспоминаниями, а заодно и со вчерашними подозрениями, что мерцают в его сознании, как пламя свечи, со все более упорным, всепоглощающим страхом – да неужели он такое уж немощное, пропащее, конченое существо?
Луи косится на закатившуюся в угол пивную бутылку. Она пуста. Его мучит жажда. У него ноют плечи. Он боится.
Он спускается с подмостей, кладет лоток возле растворного ящика, прибирает мастерки и выходит.
– Луи, – кричит Рене, – у тебя все еще не ладится?
Рене следит за товарищем из окна. Тот направляется к дорожке, огибающей стройку. Рене бежит с лестницы вдогонку за Луи, перепрыгивая через ступеньки, и издали видит, что тот стоит, словно часовой, перед откопанной вчера статуей. Рене подходит ближе. Луи должен был бы его заметить, но он уходит со стройки, не обернувшись, сам не свой.
Рене рассказывает об этой сцене ребятам-строителям.
– Ума не приложу, что с ним творится последние два дня. Он рехнулся…
– Как пить дать у него неприятности. Скорее всего дома, с женой. Баба она молодая…
– И смазливая…
– Да разве это жизнь? Вечно его нет дома. Мы на одной стройке вкалываем, и то заняты по горло. А он левачит направо и налево, представляешь? Рене, обязательно поговори с ним.
– Я? Да он пошлет меня в баню… Скажет – не суйся в мои дела. Я для него сопляк.
– Меня он тоже, конечно, не послушает. Знаешь, алжирцев еще не привыкли считать за людей, наравне с прочими.
– Ты это брось.
– Я знаю, что говорю.
– Интересно, чего это он вперился в статую, словно она призрак какой-то… Я за него беспокоюсь, верите или нет… Помнишь Джино, опалубщика, который в прошлом году свалился с лесов. Все ребята из его бригады слышали перед этим крик и уверены, что он сам прыгнул вниз.
– На такой работе станешь психом!
– Присядьте, мадам… Подожди, Жан-Жак, сейчас принесу твою книжку.
Мари глубже усаживается в кожаное кресло. Удлиненная комната освещена люстрой с большим абажуром, затеняющим углы. Диван, два кресла, низкий круглый столик и книги, книги – на полках, на диване, на письменном столе. Никогда еще Мари не видела такой массы книг, разве по телевизору – когда писатели дают интервью у книжных полок, что тянутся, как и здесь, от пола до самого потолка. Жан-Жак застыл как вкопанный посреди комнаты. Он ослеплен.
– На, получай.
Учитель протягивает ему книжечку в зеленой обложке, длинную и тонкую. Мальчик колеблется.
– Возьми, возьми. Тебе она нужнее, чем мне.
– Спасибо, мосье.
– Он отдаст вам, когда прочтет.
– Нет, нет… Она потребуется ему не раз и не два. Садись.
Жан-Жак послушно садится, с любопытством листает книжку. Ив приклеился к коленям матери. Симона стоит рядом, прислонившись к ручке кресла. Ксавье вспоминает полотна XVIII века.
«Тихое семейное счастье, – думает он, – классический сюжет – мать и дети. Грез!»
Он не может оторвать глаз от этой картины. Наступает тягостное молчание. С первой встречи на пляже Мари и Ксавье ни разу по-настоящему не говорили. Они знают друг друга весьма поверхностно.
Мари спрашивает себя, что она делает в квартире этого молодого человека? Ксавье не мог бы сказать, почему он ее пригласил. Из вежливости? Ему страшно задаваться вопросами, распутывать клубок тайных нитей, связавших их сегодня после полудня. Мари страшится понять, почему она приняла приглашение, почему, войдя в эту комнату, испытала легкое, сладостное волнение. Когда она в молодости бегала на танцы, у нее так же радостно екало сердце, если ее приглашали.
– Вот мои хоромы, – сказал Ксавье. – Не бог весть какой порядок.
– Что вы! Для одинокого мужчины у вас почти идеальная чистота.
Аккуратная хозяйка, она тотчас подметила, что из-под покрывала торчит рукав пижамы, на полу валяется подушка, на письменном столе разбросаны бумаги. Но ей даже нравится потрепанная мебель и небольшой ералаш – это свидетельствует о том, что молодой человек живет один.
– И вы прочли все эти книги? – спрашивает Симона; она осматривает полки, негромко читая заглавия.
– Симона, не приставай, – ворчит Мари.
– Да, почти все.
Ив уселся на вытертый ковер, разостланный на полу. Жан-Жак поглощен чтением; Симона – осмотром. «Надо говорить, говорить во что бы то ни стало», – думает Ксавье.
– Кроме книг, у меня почти ничего и нет.
– Уютно у вас…
– Что вы! Я снял эту комнату с обстановкой… Неказистое жилье холостяка.
Они пытаются спрятаться за банальные фразы, но слова тоже расставляют силки… В слове «холостяк» для Мари есть что-то двусмысленное. Я у холостяка… То есть в холостяцкой квартире и так далее, и тому подобное. А что если кто-нибудь видел, как я сюда вошла?
– Ив, вставай. Симона, иди ко мне.
Дети ее защита не только от всякого рода сплетен, но и от самой себя: разве не испытала она только что непостижимое удовольствие, когда поняла, что у него нет постоянной женщины?
Ксавье тоже ищет защиты.
– Ваши дети наверняка хотят пить.
– Нет, нет.
– Да, мама, я хочу пить.
– Помолчи, Симона.
– Вот видите. У меня, кажется, есть фруктовый сок. А вы, мадам, не желаете ли виски?
– Нет… нет…
– Может быть, вы его не любите?
– Отчего же, только я пью его редко.
– Чуть-чуть не в счет.
Он исчез в соседней комнате, должно быть, кухне. Предложение выпить виски напомнило Мари о ситуациях из низкопробных романов и комиксов, которые она, забросила по совету Жан-Жака: холостяк, холостяцкая квартира, соблазнитель… Мари прижимает к себе Ива.
Ксавье возвращается с подносом, на котором позвякивают стаканы, графин, бутылка перье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39