Может быть, это следствие радиоактивных осадков или что-нибудь еще.
Мне еще сильнее захотелось выпить. Я поблагодарил ее, извинился и пошел искать бар. Его я нашел очень быстро. Стены бара были украшены голливудской живописью. Здесь собрались несколько дюжин смешанных пар, которые обменивались ночными оскорблениями друг с другом и заказывали напитки у барменов-филиппинцев. Здесь сидели киношные «звездочки» с оцепенелыми и лакированными взглядами и будущие киновиды с надеждой во взоре; мелкие чиновники, любезно кланяющиеся друг с другом; их жены, улыбающиеся и ненавидящие одновременно...
Я сел на высокий табурет возле изогнутой стойки красного дерева, среди незнакомых людей, заказал виски с содовой филиппинцу в белом пиджачке и начал слушать, о чем говорят окружающие. Это были представители мира кино, но разговоры крутились вокруг проблем телевидения. Они говорили о средствах коммуникаций, о черном списке, о закавыках, об оплате за повторный показ и о том, кто получает деньги за образцы фильмов и что говорят их представители. Над ними висело какое-то неизъяснимое состояние тревожного ожидания. Казалось, что некоторые в этом гвалте стараются почерпнуть для себя какую-то полезную информацию. Глаза же других уже предвидели тот серый рассвет протрезвления, когда сразу надо будет платить по всем закладным и отпадут все варианты благополучного выхода из затруднений.
Ближайший ко мне мужчина с правой стороны выглядел опытным актером, но говорил он, как продюсер. Может быть, он был актером, который затем стал продюсером. Он что-то объяснял подвыпившей блондинке с квакающим голосом:
— Это значит, что это происходит у вас. Понимаете? Вы — человек, который влюбился в девушку или в юношу, в зависимости от обстоятельств. Он играет не для девушки на экране, а для вас.
— Сопереживание-воплощение, — мило проквакала собеседница. — Почему бы не назвать это своим именем — сексом?
— Это не только секс, но секс туда входит.
— Тогда я — за. Я — за все, что включает секс. В этом заключается мое личное мировоззрение.
— Отличная философия, — подхватил другой мужчина. — Секс и телевидение — опиум для народа.
— Я думала, что опиумом для народа является марихуана.
— Марихуана — это марихуана для народа.
С левой стороны от меня сидела девушка. Мельком я увидел ее лицо, молодое, красивое, гладкое как стекло. Она увлеченно беседовала со стареющим комиком, которого я видел не менее чем в двадцати фильмах.
— Вы сказали, что подхватите меня, если я упаду, — сказала она.
— Тогда я чувствовал себя более сильным.
— Вы сказали, что женитесь на мне, если это случится.
— Вы достаточно умны, чтобы не принимать мои слова всерьез. Я уже два года не плачу алименты.
— Вы — очень романтическая натура, правда?
— Это мягко сказано, дорогуша. Впрочем, я не лишен чувства ответственности. Я сделаю для вас, что смогу: дам номер телефона. И вы можете указать ему, чтобы счет он направил мне.
— Не хочу, вашего мерзкого телефона. Не нужны мне ваши грязные деньги.
— Будьте благоразумны. Представьте себе, что это — просто опухоль или что-то в этом роде... То есть если там действительно что-то появилось. Выпьем еще?
— Налейте мне синильной кислоты, — сказала она мрачно.
— Со льдом?
Я не допил половину своего бокала. Меня потянуло на свежий воздух. К одному из тех мраморных столиков, которые стояли во дворе под листьями бананового дерева, напоминающими зубья пилы, где сидели Саймон Графф и его жена. Его седые волосы были все еще темными и влажными после душа. Он был одет в вечерний пиджак, розовую рубашку с красным бантиком. На ее плечи была наброшена голубая минковая шуба поверх черного вечернего платья с золотой оторочкой, что было немодно. Они о чем-то разговаривали. Его коричневое от загара лицо заострилось, ее лица не было видно. Она смотрела на бассейн через стеклянную перегородку.
У меня в машине был контактный микрофон, и я отправился к стоянке, чтобы его принести. На площадке стояло значительно меньше машин, чем было до того, но прибавилась одна новая — закрытая машина Карла Штерна. Она не имела именной регистрации, и я не стал тратить время, чтобы ее получше рассмотреть.
Графф все еще говорил, когда я вернулся назад, к бассейну. Бассейн уже совершенно опустел, но мелкие волны все еще плескались о стены, освещенные подводными лампами. Под прикрытием бананового дерева, которое скрывало меня от Граффа, я пододвинул шезлонг и прилепил микрофон к стеклянной загородке. Этот прием удавался раньше, сработал он и теперь. Графф говорил:
— О да, конечно, я во всем виноват. Я — твой личный козел отпущения. И я приношу глубочайшие извинения.
— Пожалуйста, Саймон...
— Какой Саймон? Тут нет Саймона. Я — Мефистофель, ненавистный человек, знаменитый чертов муж. Нет! — На последнем слове его голос резко повысил тон. — Подумай только, Изабель, если у тебя осталась хоть капля здравого смысла... Подумай, что я сделал для тебя, что я пережил и что мне приходится выносить. Подумай, чтобы с тобой было, если бы не моя поддержка.
— Это ты называешь поддержкой?
— Не будем пререкаться. Я знаю, чего ты хочешь. Знаю, какую преследуешь цель, нападая на меня. — Его голос звучал гладко, как масло, сдобренное солеными слезами. — На твою долю выпали страдания, и ты, хочешь, чтобы я тоже страдал. Но ты не можешь заставить меня страдать.
— Будь ты проклят, — прошипела она.
— Пусть я буду проклят, да? Сколько ты выпила?
— Пять, десять или двенадцать рюмок. Какое это имеет значение?
— Ты знаешь, что тебе нельзя пить, что алкоголь — это смерть для тебя. Надо ли мне вызывать доктора Фрея и опять запирать тебя на ключ?
— Нет! — Она испугалась. — Я не пьяна.
— Ну, конечно. Ты — само олицетворение трезвости. Ты — идеальная представительница Христианского союза женщин умеренного поведения. В здоровом теле здоровый дух. Но позвольте мне сказать вам одну вещь, мадам Трезвость. Тебе не удастся испортить мой прием, несмотря ни на что. Если ты не можешь или не хочешь выполнять роль хозяйки, ты уедешь. Токо отвезет тебя домой.
— Поручи ей быть хозяйкой вечера, почему ты этого не сделаешь?
— Кому? О ком ты говоришь?
— Об Эстер Кэмпбелл, — ответила она. — Только не уверяй меня, что ты с ней не встречаешься.
— Только по делу. У меня с ней были лишь деловые встречи. Если ты наняла сыщиков, ты об этом пожалеешь.
— Я не нуждаюсь в сыщиках, у меня есть свои источники информации. Дом ты ей подарил тоже для деловых встреч?
— Что такое ты говоришь о доме? Ты была в этом доме?
— Это тебя не касается.
— Нет, касается! — Слова просвистели как пар, вырывающийся из перегретой системы. — Это касается моих дел. Ты была в этом доме сегодня?
— Возможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Мне еще сильнее захотелось выпить. Я поблагодарил ее, извинился и пошел искать бар. Его я нашел очень быстро. Стены бара были украшены голливудской живописью. Здесь собрались несколько дюжин смешанных пар, которые обменивались ночными оскорблениями друг с другом и заказывали напитки у барменов-филиппинцев. Здесь сидели киношные «звездочки» с оцепенелыми и лакированными взглядами и будущие киновиды с надеждой во взоре; мелкие чиновники, любезно кланяющиеся друг с другом; их жены, улыбающиеся и ненавидящие одновременно...
Я сел на высокий табурет возле изогнутой стойки красного дерева, среди незнакомых людей, заказал виски с содовой филиппинцу в белом пиджачке и начал слушать, о чем говорят окружающие. Это были представители мира кино, но разговоры крутились вокруг проблем телевидения. Они говорили о средствах коммуникаций, о черном списке, о закавыках, об оплате за повторный показ и о том, кто получает деньги за образцы фильмов и что говорят их представители. Над ними висело какое-то неизъяснимое состояние тревожного ожидания. Казалось, что некоторые в этом гвалте стараются почерпнуть для себя какую-то полезную информацию. Глаза же других уже предвидели тот серый рассвет протрезвления, когда сразу надо будет платить по всем закладным и отпадут все варианты благополучного выхода из затруднений.
Ближайший ко мне мужчина с правой стороны выглядел опытным актером, но говорил он, как продюсер. Может быть, он был актером, который затем стал продюсером. Он что-то объяснял подвыпившей блондинке с квакающим голосом:
— Это значит, что это происходит у вас. Понимаете? Вы — человек, который влюбился в девушку или в юношу, в зависимости от обстоятельств. Он играет не для девушки на экране, а для вас.
— Сопереживание-воплощение, — мило проквакала собеседница. — Почему бы не назвать это своим именем — сексом?
— Это не только секс, но секс туда входит.
— Тогда я — за. Я — за все, что включает секс. В этом заключается мое личное мировоззрение.
— Отличная философия, — подхватил другой мужчина. — Секс и телевидение — опиум для народа.
— Я думала, что опиумом для народа является марихуана.
— Марихуана — это марихуана для народа.
С левой стороны от меня сидела девушка. Мельком я увидел ее лицо, молодое, красивое, гладкое как стекло. Она увлеченно беседовала со стареющим комиком, которого я видел не менее чем в двадцати фильмах.
— Вы сказали, что подхватите меня, если я упаду, — сказала она.
— Тогда я чувствовал себя более сильным.
— Вы сказали, что женитесь на мне, если это случится.
— Вы достаточно умны, чтобы не принимать мои слова всерьез. Я уже два года не плачу алименты.
— Вы — очень романтическая натура, правда?
— Это мягко сказано, дорогуша. Впрочем, я не лишен чувства ответственности. Я сделаю для вас, что смогу: дам номер телефона. И вы можете указать ему, чтобы счет он направил мне.
— Не хочу, вашего мерзкого телефона. Не нужны мне ваши грязные деньги.
— Будьте благоразумны. Представьте себе, что это — просто опухоль или что-то в этом роде... То есть если там действительно что-то появилось. Выпьем еще?
— Налейте мне синильной кислоты, — сказала она мрачно.
— Со льдом?
Я не допил половину своего бокала. Меня потянуло на свежий воздух. К одному из тех мраморных столиков, которые стояли во дворе под листьями бананового дерева, напоминающими зубья пилы, где сидели Саймон Графф и его жена. Его седые волосы были все еще темными и влажными после душа. Он был одет в вечерний пиджак, розовую рубашку с красным бантиком. На ее плечи была наброшена голубая минковая шуба поверх черного вечернего платья с золотой оторочкой, что было немодно. Они о чем-то разговаривали. Его коричневое от загара лицо заострилось, ее лица не было видно. Она смотрела на бассейн через стеклянную перегородку.
У меня в машине был контактный микрофон, и я отправился к стоянке, чтобы его принести. На площадке стояло значительно меньше машин, чем было до того, но прибавилась одна новая — закрытая машина Карла Штерна. Она не имела именной регистрации, и я не стал тратить время, чтобы ее получше рассмотреть.
Графф все еще говорил, когда я вернулся назад, к бассейну. Бассейн уже совершенно опустел, но мелкие волны все еще плескались о стены, освещенные подводными лампами. Под прикрытием бананового дерева, которое скрывало меня от Граффа, я пододвинул шезлонг и прилепил микрофон к стеклянной загородке. Этот прием удавался раньше, сработал он и теперь. Графф говорил:
— О да, конечно, я во всем виноват. Я — твой личный козел отпущения. И я приношу глубочайшие извинения.
— Пожалуйста, Саймон...
— Какой Саймон? Тут нет Саймона. Я — Мефистофель, ненавистный человек, знаменитый чертов муж. Нет! — На последнем слове его голос резко повысил тон. — Подумай только, Изабель, если у тебя осталась хоть капля здравого смысла... Подумай, что я сделал для тебя, что я пережил и что мне приходится выносить. Подумай, чтобы с тобой было, если бы не моя поддержка.
— Это ты называешь поддержкой?
— Не будем пререкаться. Я знаю, чего ты хочешь. Знаю, какую преследуешь цель, нападая на меня. — Его голос звучал гладко, как масло, сдобренное солеными слезами. — На твою долю выпали страдания, и ты, хочешь, чтобы я тоже страдал. Но ты не можешь заставить меня страдать.
— Будь ты проклят, — прошипела она.
— Пусть я буду проклят, да? Сколько ты выпила?
— Пять, десять или двенадцать рюмок. Какое это имеет значение?
— Ты знаешь, что тебе нельзя пить, что алкоголь — это смерть для тебя. Надо ли мне вызывать доктора Фрея и опять запирать тебя на ключ?
— Нет! — Она испугалась. — Я не пьяна.
— Ну, конечно. Ты — само олицетворение трезвости. Ты — идеальная представительница Христианского союза женщин умеренного поведения. В здоровом теле здоровый дух. Но позвольте мне сказать вам одну вещь, мадам Трезвость. Тебе не удастся испортить мой прием, несмотря ни на что. Если ты не можешь или не хочешь выполнять роль хозяйки, ты уедешь. Токо отвезет тебя домой.
— Поручи ей быть хозяйкой вечера, почему ты этого не сделаешь?
— Кому? О ком ты говоришь?
— Об Эстер Кэмпбелл, — ответила она. — Только не уверяй меня, что ты с ней не встречаешься.
— Только по делу. У меня с ней были лишь деловые встречи. Если ты наняла сыщиков, ты об этом пожалеешь.
— Я не нуждаюсь в сыщиках, у меня есть свои источники информации. Дом ты ей подарил тоже для деловых встреч?
— Что такое ты говоришь о доме? Ты была в этом доме?
— Это тебя не касается.
— Нет, касается! — Слова просвистели как пар, вырывающийся из перегретой системы. — Это касается моих дел. Ты была в этом доме сегодня?
— Возможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65