Ципа просто остолбенела, не понимая, что все это значит. Если богиня целует невзрачного коротышку, провонявшего рыбой, трудно даже предположить, что может за этим последовать.
– Это Дэн. Мой брат, – сказала Беатрикс.
Да, тут было о чем призадуматься. Кровный брат двух высоких светловолосых интеллектуалов выглядел как выбившийся в люди паренек из трущоб, который счастлив уже тем, что жарит картошку в рыбной лавке. Дэн, полностью Дэниел Тэтлоу Джонс, названный так в честь лишившегося мужской стати спасителя его отца, сказал:
– Он уже приходил, Трикси. У нас сегодня столпотворение, так что я буду здесь до закрытия, а он уже все взял.
– Уже взял?
– Десять штук, как договаривались. Только в духовке подогреть.
Говорил он с манчестерским акцентом и валлийской интонацией. Потом он по-русски произнес «до свидания», и Беатрикс ответила так же, окончательно сбив Ципу с толку, но Беатрикс снова все объяснила: у некоторых, между прочим, бывают русские матери.
Когда мы пришли к Реджу, застолье было в самом разгаре, гости вовсю пили пиво, закусывая жареной рыбой с картошкой. Седая домохозяйка Реджа, в прошлом проститутка, сокрушалась по поводу бессмысленной войны, пустого кровопускания и бесконечных жертв.
– Гибнут красивые мальчики. Вон даже Чемберлен говорит, что в наше время можно жить в мире, а им все неймется. Поди пойми этих мужчин. Все их на войну тянет. Испанцы тоже отличились, насилуют монахинь, церкви поджигают. Тоже мне католики. Дерьмо поганое.
Я заметил, что Ципа и Редж – полные противоположности – поглядывают друг на друга. Редж собирался на войну и видел уже себя павшим героем, которого оплакивают прекрасные женщины. Днем я переспал с сестрой Реджа и, допивая третью бутылку пива, подумал, что, если Ципа переспит с ним, мы будем квиты. Но я отогнал от себя нечестивое видение двух переплетенных тел, черноволосой дщери Израиля и золотоволосого необрезанного, и, пропев куплет о сатанинских мельницах, принялся громко объяснять, что они символизируют.
Других женщин, кроме отставной шлюхи и двух юных красавиц, на вечеринке не было. Из-за моего сегодняшнего опыта и потому, что Ципа и Редж были так не похожи друг на друга, я не мог представить их вместе. В моем воображении возникло лицо другого мужчины, его руки, ласкающие волосы Ципы, пышную грудь, и я, подобно Рокантену, почувствовал тошноту. Мне захотелось вдруг броситься на Беатрикс, сохранявшую дьявольское спокойствие, повалить ее на пропахший капустой половик под репродукцией Гогена, но я взял себя в руки и стал слушать преподавателя каталонского языка, доктора Хорхе Льюиса. Он рассказывал, позволяя себе некорректные выражения в присутствии студентов, что профессор Пульга, слабоумный старик, подарил ему на прощание золотой фамильный крестик и назвал его воином Христовым. Один из гостей, будущий собрат Реджа по оружию, то ли под воздействием спиртного, то ли от внезапного приступа страха, дрожащим голосом затянул валлийский национальный гимн, а его земляки дружно подхватили:
Gwlad, gwlad, pleidiol wyf i'm gwlad.
Tra m?r yri fur i'r bur hoff bau
О bydded i'r hen iaith barhau.
Доктор Льюис, несмотря на свое происхождение, валлийского не знал. Он попытался перевести эту неуместную вспышку патриотизма в русло каталонской тематики.
– Не обижайтесь, товарищ. Мы сражаемся за права всех притесняемых меньшинств, – сказал Редж профессору, когда кончили петь.
– С помощью Советского Союза, – съязвила его сестра, – который сам их притесняет.
– Брось, Трикс, – возразил, хотя и не очень уверенно, Редж.
Почти все студенты, как я уже говорил, были валлийцами, но только шестеро из пятнадцати присутствовавших отправлялись на войну в Испанию. Остальные были просто друзья с отделения романских языков, более осторожные, а главное, не столь идеалистически настроенные. Один из них, по имени Хиггинс, не валлиец, терпеливо и безропотно ждал социалистической революции, полагая, что она рано или поздно произойдет без всякой помощи с его стороны. Он сидел под плакатом, изображавшим Испанию в виде раненого быка со свастикой вместо бандерилий в загривке, потягивал пиво из бутылки и время от времени повторял:
– Россия – наша единственная надежда. Единственная.
– Россия здесь ни при чем, – возразила Беатрикс. – Ты погряз в старомодной утопической идеологии, которую навязали многострадальному народу. Что же касается Испании, – обратилась она к Реджу, – неужели ты думаешь, что товарищ Сталин бросится на помощь каталонским анархистам, синдикалистам и либеральным социалистам? Я не удивлюсь, если станет известно, что московское золото идет на помощь Франко.
Раздались вопли возмущения. Один из парней, кажется Глендовер Оуэн, сказал:
– Что ж, по крайней мере валлийское золото идет на правое дело.
Редж побледнел, а Беатрикс, тут же раскусив, о чем идет речь, яростно набросилась на брата:
– Что?! Ах ты, врун проклятый! Вор! Предатель! Где оно? Отвечай!
Она бросилась в его большую неприбранную спальню. Редж, сжав кулаки, устремился за ней, а я, по праву любовника, – следом. Беатрикс напоминала разъяренную дикую кошку. Она колошматила Реджа дорожной сумкой, он отбивался как мог. Пятясь к дверям, он наступил на пустую пивную бутылку и, поскользнувшись, как на льду, рухнул к ногам оказавшейся рядом Ципы.
Беатрикс вытряхивала содержимое сумки на пол.
– Вот он, – проговорила она, наткнувшись на самородок из Велленгона.
Домохозяйка Реджа, не разглядев, что это, подошла ближе, ожидая увидеть, по крайней мере, отрезанную детскую голову.
– Да это всего лишь старый булыжник, – разочарованно протянула она.
– Это золото, – объявила Беатрикс, – и никто не смеет продавать его, чтоб купить оружие для республиканцев. Ты жалкий воришка, Редж Джонс, а возомнил, что служишь правому делу. Я знала об этой твоей затее еще с тех пор, как отец забрал его по наивности из банка и выставил на обозрение за стеклянной дверцей буфета.
– Вот именно, лежит себе без всякой пользы, – сказал Редж, продолжая сидеть в ногах у Ципы. – На него пару пулеметов купить можно или сто голодных испанских семей накормить. Все равно я его продам.
– Не продашь! – взревела Беатрикс. – Первым же поездом поеду завтра в Абергавенни и положу его на место. Дурак ты, ни одной извилины у тебя не осталось. Золото – это то, что всегда стоит денег. – Никто, кроме Ципы, ее мнения не разделял. – Золото всегда в цене, это и есть непреходящая ценность, не то что занюханные бумажки. Отца заставили обменять золотые соверены на банкноты, но у него хватило ума сохранить вот это. Когда на бумажный фунт можно будет купить разве что газету, золото останется золотом. Идиот, жулик, мерзавец!
В этот момент вошел Дэн Тэтлоу Джонс, наполняя комнату неистребимым запахом жареной рыбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
– Это Дэн. Мой брат, – сказала Беатрикс.
Да, тут было о чем призадуматься. Кровный брат двух высоких светловолосых интеллектуалов выглядел как выбившийся в люди паренек из трущоб, который счастлив уже тем, что жарит картошку в рыбной лавке. Дэн, полностью Дэниел Тэтлоу Джонс, названный так в честь лишившегося мужской стати спасителя его отца, сказал:
– Он уже приходил, Трикси. У нас сегодня столпотворение, так что я буду здесь до закрытия, а он уже все взял.
– Уже взял?
– Десять штук, как договаривались. Только в духовке подогреть.
Говорил он с манчестерским акцентом и валлийской интонацией. Потом он по-русски произнес «до свидания», и Беатрикс ответила так же, окончательно сбив Ципу с толку, но Беатрикс снова все объяснила: у некоторых, между прочим, бывают русские матери.
Когда мы пришли к Реджу, застолье было в самом разгаре, гости вовсю пили пиво, закусывая жареной рыбой с картошкой. Седая домохозяйка Реджа, в прошлом проститутка, сокрушалась по поводу бессмысленной войны, пустого кровопускания и бесконечных жертв.
– Гибнут красивые мальчики. Вон даже Чемберлен говорит, что в наше время можно жить в мире, а им все неймется. Поди пойми этих мужчин. Все их на войну тянет. Испанцы тоже отличились, насилуют монахинь, церкви поджигают. Тоже мне католики. Дерьмо поганое.
Я заметил, что Ципа и Редж – полные противоположности – поглядывают друг на друга. Редж собирался на войну и видел уже себя павшим героем, которого оплакивают прекрасные женщины. Днем я переспал с сестрой Реджа и, допивая третью бутылку пива, подумал, что, если Ципа переспит с ним, мы будем квиты. Но я отогнал от себя нечестивое видение двух переплетенных тел, черноволосой дщери Израиля и золотоволосого необрезанного, и, пропев куплет о сатанинских мельницах, принялся громко объяснять, что они символизируют.
Других женщин, кроме отставной шлюхи и двух юных красавиц, на вечеринке не было. Из-за моего сегодняшнего опыта и потому, что Ципа и Редж были так не похожи друг на друга, я не мог представить их вместе. В моем воображении возникло лицо другого мужчины, его руки, ласкающие волосы Ципы, пышную грудь, и я, подобно Рокантену, почувствовал тошноту. Мне захотелось вдруг броситься на Беатрикс, сохранявшую дьявольское спокойствие, повалить ее на пропахший капустой половик под репродукцией Гогена, но я взял себя в руки и стал слушать преподавателя каталонского языка, доктора Хорхе Льюиса. Он рассказывал, позволяя себе некорректные выражения в присутствии студентов, что профессор Пульга, слабоумный старик, подарил ему на прощание золотой фамильный крестик и назвал его воином Христовым. Один из гостей, будущий собрат Реджа по оружию, то ли под воздействием спиртного, то ли от внезапного приступа страха, дрожащим голосом затянул валлийский национальный гимн, а его земляки дружно подхватили:
Gwlad, gwlad, pleidiol wyf i'm gwlad.
Tra m?r yri fur i'r bur hoff bau
О bydded i'r hen iaith barhau.
Доктор Льюис, несмотря на свое происхождение, валлийского не знал. Он попытался перевести эту неуместную вспышку патриотизма в русло каталонской тематики.
– Не обижайтесь, товарищ. Мы сражаемся за права всех притесняемых меньшинств, – сказал Редж профессору, когда кончили петь.
– С помощью Советского Союза, – съязвила его сестра, – который сам их притесняет.
– Брось, Трикс, – возразил, хотя и не очень уверенно, Редж.
Почти все студенты, как я уже говорил, были валлийцами, но только шестеро из пятнадцати присутствовавших отправлялись на войну в Испанию. Остальные были просто друзья с отделения романских языков, более осторожные, а главное, не столь идеалистически настроенные. Один из них, по имени Хиггинс, не валлиец, терпеливо и безропотно ждал социалистической революции, полагая, что она рано или поздно произойдет без всякой помощи с его стороны. Он сидел под плакатом, изображавшим Испанию в виде раненого быка со свастикой вместо бандерилий в загривке, потягивал пиво из бутылки и время от времени повторял:
– Россия – наша единственная надежда. Единственная.
– Россия здесь ни при чем, – возразила Беатрикс. – Ты погряз в старомодной утопической идеологии, которую навязали многострадальному народу. Что же касается Испании, – обратилась она к Реджу, – неужели ты думаешь, что товарищ Сталин бросится на помощь каталонским анархистам, синдикалистам и либеральным социалистам? Я не удивлюсь, если станет известно, что московское золото идет на помощь Франко.
Раздались вопли возмущения. Один из парней, кажется Глендовер Оуэн, сказал:
– Что ж, по крайней мере валлийское золото идет на правое дело.
Редж побледнел, а Беатрикс, тут же раскусив, о чем идет речь, яростно набросилась на брата:
– Что?! Ах ты, врун проклятый! Вор! Предатель! Где оно? Отвечай!
Она бросилась в его большую неприбранную спальню. Редж, сжав кулаки, устремился за ней, а я, по праву любовника, – следом. Беатрикс напоминала разъяренную дикую кошку. Она колошматила Реджа дорожной сумкой, он отбивался как мог. Пятясь к дверям, он наступил на пустую пивную бутылку и, поскользнувшись, как на льду, рухнул к ногам оказавшейся рядом Ципы.
Беатрикс вытряхивала содержимое сумки на пол.
– Вот он, – проговорила она, наткнувшись на самородок из Велленгона.
Домохозяйка Реджа, не разглядев, что это, подошла ближе, ожидая увидеть, по крайней мере, отрезанную детскую голову.
– Да это всего лишь старый булыжник, – разочарованно протянула она.
– Это золото, – объявила Беатрикс, – и никто не смеет продавать его, чтоб купить оружие для республиканцев. Ты жалкий воришка, Редж Джонс, а возомнил, что служишь правому делу. Я знала об этой твоей затее еще с тех пор, как отец забрал его по наивности из банка и выставил на обозрение за стеклянной дверцей буфета.
– Вот именно, лежит себе без всякой пользы, – сказал Редж, продолжая сидеть в ногах у Ципы. – На него пару пулеметов купить можно или сто голодных испанских семей накормить. Все равно я его продам.
– Не продашь! – взревела Беатрикс. – Первым же поездом поеду завтра в Абергавенни и положу его на место. Дурак ты, ни одной извилины у тебя не осталось. Золото – это то, что всегда стоит денег. – Никто, кроме Ципы, ее мнения не разделял. – Золото всегда в цене, это и есть непреходящая ценность, не то что занюханные бумажки. Отца заставили обменять золотые соверены на банкноты, но у него хватило ума сохранить вот это. Когда на бумажный фунт можно будет купить разве что газету, золото останется золотом. Идиот, жулик, мерзавец!
В этот момент вошел Дэн Тэтлоу Джонс, наполняя комнату неистребимым запахом жареной рыбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105