пидор старый, мать его растак, дисциплину ему подавай, кто он вообще такой, послать его подальше – и точка.
– Тогда нам остается только одно, – предложил наконец рядовой Шоукросс, – уйти по-тихому после захода солнца. Теперь полнолуние, не заблудимся. Опередим их. Что нам за дело до дисциплины? Война по большому счету окончена. Через пару месяцев на Черном море нас уже будут ждать корабли, на которых мы поплывем домой. Что скажете, капрал?
Шоукросс имел в виду капрала Моксли, единственного в бараке младшего офицера, юношу с продолговатым лицом, не слишком умного, но отлично разбиравшегося в технике. До производства в капралы он служил шофером.
– Все равно они до нас доберутся. Всегда так бывает, – ответил тот.
– Предлагаете отправиться вместе со всеми?
– Нет, я с вами. Только отвечать ни за что не хочу. Удивляюсь, как я эту нашивку еще не спорол?
– Да уж, ни богу свечка, ни черту кочерга, – согласился Шоукросс. – Что ж, тогда давайте собираться, – бросил он остальным, как будто они отправлялись на воскресную экскурсию.
– Похоже, прогулка эта будет самой длинной в моей жизни, – сказал рядовой Бакли, воображения которого хватало лишь на то, чтоб представить себе поход с привалами и кружкой горячего чая из Ливерпуля в Манчестер. Жизнь еще не научила их смотреть на географическую карту как на картину человеческих страданий.
Подполковник Секкер собрал весь личный состав лагеря, за исключением рядового Доса, безуспешно охранявшего женщин, и объявил:
– Ситуация прояснилась окончательно. Вы, лейтенант, конечно, будете негодовать, но ничего не поделаешь. Все наши подопечные должны готовиться к репатриации. Никакие заявления на предоставление британского вида на жительство приниматься не будут. Приказ поступил из высочайших инстанций. Исключений ни для кого не предвидится.
Собрание проходило в кабинете Секкера. Все, кроме хромого интенданта Брофи, слушали стоя. Адъютант стоял за стулом начальника в своей обычной позе, зажав под мышкой стек. Из окна, приоткрытого, чтобы проветрить прокуренную комнату, пахло весной. Редж попросил слова:
– Прошу прощения, сэр, но это совершенно противозаконно. Любой иностранец, находящийся на территории Великобритании, имеет право подать прошение о виде на жительство и даже о предоставлении гражданства. Закон не делает исключения для русских.
Адъютант, неоднократно перечитавший странный приказ, ответил:
– Наверно, это связано с ялтинскими соглашениями. Европу разделили на два лагеря. Сталин получит все, что хочет, при условии, что он не преступит, если можно так выразиться, великого рубежа. Простите, полковник, вы, кажется, что-то хотели сказать?
– Благодарю вас за разъяснения, Марри. Я хотел бы добавить, что как солдаты мы не вправе подвергать сомнению решения, принятые на уровне министров, тем более на уровне премьер-министра. Уинстон Черчилль совершенно недвусмысленно заявил, что репатриация должна начаться, как только будут выделены транспортные суда. Насколько мне известно, они уже предоставлены, и часть репатриантов отправлена в Мурманск. Наши подопечные отплывают из Ливерпуля в Одессу четырнадцатого марта на «Герцогине Бедфорд».
– В Одессу, – повторил Редж, не веря своим ушам, – но это же самый дальний маршрут из всех возможных. Почему в Одессу?
– Понятия не имею, лейтенант. Знаю только, что Одесса – русский порт. Русские, вероятно, не придают большого значения скорости доставки – главное, чтоб их соотечественники как можно быстрее покинули британскую землю. Думаю, есть еще одна причина: в Одессе скопилось огромное количество британских и американских солдат, освобожденных русскими из немецкого плена. Так что намечается своего рода обмен: они получают своих, мы – наших, причем одно зависит от другого. Интендант, надеюсь, обмундирование для репатриируемых получено?
– Первая партия, сэр. Столько всего прислали, причем им выделили куда больше, чем нам: по четыре пары ботинок и белья, две шинели и шесть пар носков…
– Таково требование советских властей, интендант. Наверно, чтоб вырасти в собственных глазах, они хотят видеть своих прилично одетыми.
– Одетыми в форму британских солдат, сэр?
– Они заикнулись было, чтоб мы перекрасили хаки в серый или синий цвет, но тут, говорят, даже Черчилль не выдержал, встал на дыбы и сказал, пусть будут рады тому, что дают.
– Мало сказать рады, сэр. Счастливы должны быть.
– Сэр, – спросил младший сержант Скаммелл, – а как же нам собрать тех, что удрали? Их же полно, беглых, по всей стране, нам их ловить не с руки, полиция ими тоже не занимается, это по другому ведомству.
– Знаю, сержант. Русские сами уже принимают меры для их поимки, и надо сказать, у них неплохо получается.
– Но это полностью противоречит британским законам, – вставил Редж. – Карательные органы иностранной державы не имеют права действовать на нашей территории.
– Ялта, – бросил в ответ адъютант.
– Вы знаете про СМЕРШ? Здесь орудуют НКВД и СМЕРШ, и еще…
– Что еще за СМЕРШ? – раздраженно спросил подполковник Секкер.
– «Смерть шпионам!» Русские считают шпионами всех, кто находился на Западе, а значит, попал под разлагающее влияние капитализма. Их просто уничтожают, без суда. Ума не приложу, почему это до сих пор не попало в газеты. Взять хотя бы случай, когда на железнодорожном разъезде в Бангэйе было найдено пятеро убитых…
– Из соображений безопасности, – разъяснил подполковник Секкер. – Есть вещи, о которых лучше не знать даже просвещенной британской общественности. В конце концов, война еще не окончена.
– Стало быть, британское правительство, ссылаясь на войну, покрывает подлое убийство? – возмущался Редж.
– Не следует так откровенно демонстрировать свои чувства на публике, – понизив голос, произнес адъютант.
– Для нас главное, – продолжил подполковник Секкер, – выполнить приказ самого высокого начальства: наши подопечные не должны знать о месте своего назначения. До самого отплытия. Никаких разговоров о насильственной репатриации, особенно при погрузке в поезд до Ливерпуля. Мы объявим, что их переводят в другой лагерь, поскольку этот требуется для немецких военнопленных. Правду они должны узнать не раньше, чем взойдут на борт. – Он окинул взглядом своих немногочисленных подчиненных и добавил: – Дело очень деликатное, и нам придется немного им подыгрывать. Все свободны. А вы, лейтенант, останьтесь.
Редж остался.
– Я не хотел говорить этого в присутствии младших чинов, лейтенант, – сказал полковник, глядя на подчиненного как можно строже, – ваши слишком теплые чувства к русским и знание их языка создают угрозу национальной безопасности.
Редж побагровел.
– Полагаете, сэр, что я могу ослушаться приказа и проговориться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
– Тогда нам остается только одно, – предложил наконец рядовой Шоукросс, – уйти по-тихому после захода солнца. Теперь полнолуние, не заблудимся. Опередим их. Что нам за дело до дисциплины? Война по большому счету окончена. Через пару месяцев на Черном море нас уже будут ждать корабли, на которых мы поплывем домой. Что скажете, капрал?
Шоукросс имел в виду капрала Моксли, единственного в бараке младшего офицера, юношу с продолговатым лицом, не слишком умного, но отлично разбиравшегося в технике. До производства в капралы он служил шофером.
– Все равно они до нас доберутся. Всегда так бывает, – ответил тот.
– Предлагаете отправиться вместе со всеми?
– Нет, я с вами. Только отвечать ни за что не хочу. Удивляюсь, как я эту нашивку еще не спорол?
– Да уж, ни богу свечка, ни черту кочерга, – согласился Шоукросс. – Что ж, тогда давайте собираться, – бросил он остальным, как будто они отправлялись на воскресную экскурсию.
– Похоже, прогулка эта будет самой длинной в моей жизни, – сказал рядовой Бакли, воображения которого хватало лишь на то, чтоб представить себе поход с привалами и кружкой горячего чая из Ливерпуля в Манчестер. Жизнь еще не научила их смотреть на географическую карту как на картину человеческих страданий.
Подполковник Секкер собрал весь личный состав лагеря, за исключением рядового Доса, безуспешно охранявшего женщин, и объявил:
– Ситуация прояснилась окончательно. Вы, лейтенант, конечно, будете негодовать, но ничего не поделаешь. Все наши подопечные должны готовиться к репатриации. Никакие заявления на предоставление британского вида на жительство приниматься не будут. Приказ поступил из высочайших инстанций. Исключений ни для кого не предвидится.
Собрание проходило в кабинете Секкера. Все, кроме хромого интенданта Брофи, слушали стоя. Адъютант стоял за стулом начальника в своей обычной позе, зажав под мышкой стек. Из окна, приоткрытого, чтобы проветрить прокуренную комнату, пахло весной. Редж попросил слова:
– Прошу прощения, сэр, но это совершенно противозаконно. Любой иностранец, находящийся на территории Великобритании, имеет право подать прошение о виде на жительство и даже о предоставлении гражданства. Закон не делает исключения для русских.
Адъютант, неоднократно перечитавший странный приказ, ответил:
– Наверно, это связано с ялтинскими соглашениями. Европу разделили на два лагеря. Сталин получит все, что хочет, при условии, что он не преступит, если можно так выразиться, великого рубежа. Простите, полковник, вы, кажется, что-то хотели сказать?
– Благодарю вас за разъяснения, Марри. Я хотел бы добавить, что как солдаты мы не вправе подвергать сомнению решения, принятые на уровне министров, тем более на уровне премьер-министра. Уинстон Черчилль совершенно недвусмысленно заявил, что репатриация должна начаться, как только будут выделены транспортные суда. Насколько мне известно, они уже предоставлены, и часть репатриантов отправлена в Мурманск. Наши подопечные отплывают из Ливерпуля в Одессу четырнадцатого марта на «Герцогине Бедфорд».
– В Одессу, – повторил Редж, не веря своим ушам, – но это же самый дальний маршрут из всех возможных. Почему в Одессу?
– Понятия не имею, лейтенант. Знаю только, что Одесса – русский порт. Русские, вероятно, не придают большого значения скорости доставки – главное, чтоб их соотечественники как можно быстрее покинули британскую землю. Думаю, есть еще одна причина: в Одессе скопилось огромное количество британских и американских солдат, освобожденных русскими из немецкого плена. Так что намечается своего рода обмен: они получают своих, мы – наших, причем одно зависит от другого. Интендант, надеюсь, обмундирование для репатриируемых получено?
– Первая партия, сэр. Столько всего прислали, причем им выделили куда больше, чем нам: по четыре пары ботинок и белья, две шинели и шесть пар носков…
– Таково требование советских властей, интендант. Наверно, чтоб вырасти в собственных глазах, они хотят видеть своих прилично одетыми.
– Одетыми в форму британских солдат, сэр?
– Они заикнулись было, чтоб мы перекрасили хаки в серый или синий цвет, но тут, говорят, даже Черчилль не выдержал, встал на дыбы и сказал, пусть будут рады тому, что дают.
– Мало сказать рады, сэр. Счастливы должны быть.
– Сэр, – спросил младший сержант Скаммелл, – а как же нам собрать тех, что удрали? Их же полно, беглых, по всей стране, нам их ловить не с руки, полиция ими тоже не занимается, это по другому ведомству.
– Знаю, сержант. Русские сами уже принимают меры для их поимки, и надо сказать, у них неплохо получается.
– Но это полностью противоречит британским законам, – вставил Редж. – Карательные органы иностранной державы не имеют права действовать на нашей территории.
– Ялта, – бросил в ответ адъютант.
– Вы знаете про СМЕРШ? Здесь орудуют НКВД и СМЕРШ, и еще…
– Что еще за СМЕРШ? – раздраженно спросил подполковник Секкер.
– «Смерть шпионам!» Русские считают шпионами всех, кто находился на Западе, а значит, попал под разлагающее влияние капитализма. Их просто уничтожают, без суда. Ума не приложу, почему это до сих пор не попало в газеты. Взять хотя бы случай, когда на железнодорожном разъезде в Бангэйе было найдено пятеро убитых…
– Из соображений безопасности, – разъяснил подполковник Секкер. – Есть вещи, о которых лучше не знать даже просвещенной британской общественности. В конце концов, война еще не окончена.
– Стало быть, британское правительство, ссылаясь на войну, покрывает подлое убийство? – возмущался Редж.
– Не следует так откровенно демонстрировать свои чувства на публике, – понизив голос, произнес адъютант.
– Для нас главное, – продолжил подполковник Секкер, – выполнить приказ самого высокого начальства: наши подопечные не должны знать о месте своего назначения. До самого отплытия. Никаких разговоров о насильственной репатриации, особенно при погрузке в поезд до Ливерпуля. Мы объявим, что их переводят в другой лагерь, поскольку этот требуется для немецких военнопленных. Правду они должны узнать не раньше, чем взойдут на борт. – Он окинул взглядом своих немногочисленных подчиненных и добавил: – Дело очень деликатное, и нам придется немного им подыгрывать. Все свободны. А вы, лейтенант, останьтесь.
Редж остался.
– Я не хотел говорить этого в присутствии младших чинов, лейтенант, – сказал полковник, глядя на подчиненного как можно строже, – ваши слишком теплые чувства к русским и знание их языка создают угрозу национальной безопасности.
Редж побагровел.
– Полагаете, сэр, что я могу ослушаться приказа и проговориться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105