— Центральный пост, — сообщил он. По его окаменевшему лицу я понял, что новость, которую он собирается мне сообщить, не принесет радости. — Это вам передали. Насчет Болтона, того больного в дозиметрической лаборатории, которого перенесли вчера со станции «Зебра». Так вот, он умер. Около двух минут назад... — Он сокрушенно покачал головой. — О Господи, еще одна смерть!..
— Нет, — уточнил я. — Еще одно убийство.
Глава 11
“Дельфин" превратился в ледяную гробницу. В полседьмого утра, через четыре с половиной часа после начала пожара, на корабле был только один мертвец — Болтон. Но глядя воспаленными, затуманенными глазами на сидящих и лежащих по всему центральному посту людей — стоять уже никто не мог. я понимал, что через час, самое большее через два у Болтона появятся последователи. Если условия не изменятся, то не позднее десяти часов «Дельфин» станет огромным могильником, не сохранившим даже искорки жизни. Как корабль, «Дельфин» был уже мертв. Ритмичный рокот мощных двигателей, низкое гудение воздухоочистки, характерный шорох сонаров, перестук в радиорубке, тихое шипение воздуха, веселые мелодии музыкального автомата, жужжание вентиляторов, лязг и стук посуды на камбузе, человеческие шаги и разговоры — все эти звуки живого корабля умерли, казалось бы, навсегда. Звуки умерли, сердце корабля умолкло, но на смену этому пришла не тишина, а то, что хуже тишины, то, что свидетельствовало не о жизни, а о медленном умирании: частое, хриплое, торопливое дыхание страдающих людей, жадно сражающихся за каждый глоток воздуха, за свою дальнейшую жизнь. Борьба за воздух. Вот ведь в чем ирония: в гигантских цистернах таился еще огромный запас кислорода. На борту имелись и дыхательные аппараты, аналогичные нашим британским, которые подают азотно-кислородную смесь прямо из цистерн, но их оказалось слишком мало, и каждому члену экипажа разрешалось по очереди всласть подышать только две минуты. А все остальное время моряки пребывали в мучительной непрекращающейся агонии, которая могла закончиться лишь одним — смертью. Были еще портативные дыхательные аппараты, но они предназначались только для пожарников. Кислород все же просачивался из цистерн в жилые отсеки, но это не улучшало положение: росло атмосферное давление, и дышать становилось все труднее и труднее. Весь кислород планеты не мог бы нам помочь, пока в воздухе повышался уровень судорожно выдыхаемой нами углекислоты. В обычных условиях воздух на «Дельфине» очищался и обновлялся через каждые две минуты, но гигантский двухсоттонный кондиционер пожирал слишком много электроэнергии, а по оценке электриков запас ее в наших батареях и без того подошел к опасной черте. Поэтому концентрация углекислого газа постепенно приближалась к смертельной, и мы ничего не могли с этим поделать.
А ведь были еще фреон и водород, которые выделялись холодильными агрегатами и аккумуляторами, их уровень в атмосфере тоже постоянно увеличивался. Хуже того, дым по всему кораблю настолько сгустился, что даже в носовых отсеках видимость упала до нескольких футов, и бороться с этим было нечем, потому что электростатические очистители воздуха тоже требовали энергии, а когда их все же порою включали, им не хватало мощности, чтобы справиться с таким количеством сажи и копоти. Каждый раз, когда дверь в машинное отделение открывалась — а это случалось все чаше и чаще, так как силы пожарников тоже были на пределе, — по всей субмарине прокатывались волны зловонного ядовитого дыма. Пожар в механическом отсеке уже два часа как удалось потушить, но остатки тлеющей обшивки испускали, казалось, даже больше смрада, чем прежде.
Но самую грозную опасность представлял растущий уровень содержания в воздухе окиси углерода, этого смертельного, всепроникающего газа, который не имеет ни цвета, ни вкуса, ни запаха и убийственно воздействует на красные кровяные тельца. Нормальная концентрация окиси углерода на борту "Дельфина” составляла до тридцати долей на миллион, но сейчас она уже поднялась до четырех, а то и пяти сотен. Когда она вырастет до тысячи, ни одно живое существо не протянет больше минуты.
И наконец холод. Как мрачно напророчил коммандер Свенсон, температура «Дельфина», дрейфующего с остывшими паропроводами и выключенными обогревателями, опустилась до температуры окружающего нас океана, так что холод стоял собачий. В абсолютных величинах это было не так-то и страшно: всего каких-то два градуса ниже нуля по шкале Цельсия. Но на человеческий организм это действовало разрушительно. Надо учесть, что у большинства моряков теплой одежды не было совсем — в нормальных условиях температура на «Дельфине» поддерживалась в районе 22 градусов Цельсия, — и что им было запрещено, да и сил не хватало двигаться, чтобы хоть как-то бороться с холодом, а вся энергия, так стремительно утекавшая из их слабеющих тел, тратилась на то, чтобы заставить мышцы грудной клетки втягивать в легкие все больше и больше режущего горло воздуха, и на выработку биологического тепла ее уже не оставалось. Было в самом буквальном смысле слова слышно, как люди дрожат, как судорожно трясутся у них конечности, заставляя вибрировать палубу и переборки, как стучат у матросов зубы, как некоторые из них, дойдя до крайности, тихо плачут без слез от бессилия и сырого, пронизывающего холода. Но все эти проявления человеческой жизни поглощал один доминирующий звук, от которого мурашки бежали по коже: негромкий, сиплый, свистящий стон, издаваемый людьми, которые с силой втягивали воздух в свои агонизирующие легкие.
В эту ночь каждому на «Дельфине», кроме больных да нас с Хансеном, ставших, хотя, как мы надеялись, и временно, калеками, довелось спуститься в механический отсек, чтобы сразиться с огненным демоном. Число пожарников в смене постепенно возросло с четырех до восьми, а время работы уменьшилось до трех-четырех минут, так что эффективность должна была бы увеличиться, но из-за мрака, ставшего поистине адским, из-за густеющего, мазутно-черного дыма, а главное, из-за тесноты и загроможденности отсека оборудованием дело шло до безумия медленно. А тут еще и страшная слабость, которая одолевала всех нас: у молодых мужчин сил оставалось, как у малых детей, и они чуть не плакали, отчаянно, но без каких-либо видимых результатов вороша и отдирая дымящиеся куски теплоизоляции.
Я побывал в механическом отсеке только раз, в 5.30 утра, когда вытаскивал сломавшего ногу матроса, но знал, что никогда в жизни не забуду того, что там увидел: мрачные, призрачные фигуры в мрачном, призрачном, клубящемся мире, шатающиеся и спотыкающиеся, точно зомби в полузабытом ночном кошмаре, гнущиеся, оступающиеся и падающие на палубу, в какие-то провалы, заполненные сугробами пенящейся углекислоты и бесформенными дымящимися лохмотьями отодранной от корпуса турбины тепловой изоляции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77