Омар по-прежнему сидел на козлах и дремал. Она села с ним рядом и тронула лошадь вожжами. В конюшне Омар проснулся, спрыгнул с козел, распряг Старфайера и повесил на крюк седло и уздечку. По решению Лукреции Борджиа мерину было отведено пустое стойло. Слуги, спавшие в конюшне, проснулись от шума, и Лукреция Борджиа велела им распрячь Тома Петча и поставить на место кабриолет оглоблями кверху.
Когда все было сделано, она отправила всех обратно на сеновал, Омара же поманила за собой. Они вышли из конюшни и побрели к пошивочной, где хранилась мужская одежда. Она поспешно заперла дверь пошивочной изнутри и посветила фонарем, чтобы удостовериться, что здесь никто не ночует. У стены лежала стопка готовых мужских рубашек, и она стала прикладывать их по одной к широким плечам Омара, пока не нашла подходящую. Оставалось подобрать штаны. Все они были пошиты из мешковины, как и те, что висели на нем, но были хотя бы неношеными.
Вместо того чтобы подобрать для него нужную пару таким же способом, как она подбирала рубашку, она велела ему снять старую рвань и заняться примеркой. Он разделся. Восхищенный взгляд Лукреции Борджиа сделал свое дело: он тотчас возбудился.
Она бесстыдно взирала на его стремительно восстающую плоть. Потом она заглянула в его глаза, прочитала в них недвусмысленный призыв и едва не откликнулась на него, но вовремя вспомнила об угрозе Максвелла. Разумеется, она была всесильной Лукрецией Борджиа, приводным ремнем всей деятельности в Фалконхерсте, но обещание выпороть ее не пропало даром: она знала, что стоит ей ослушаться – и хозяин сдержит слово. Она никогда в жизни не пробовала кнута, и от одной мысли об экзекуции ей стало дурно.
Что ж, ей запретили спать с Омаром, и она не нарушит запрет. Однако кто помешает ей заняться с ним любовью по-другому? Конечно, сама она при этом не получит полного удовлетворения, зато Омар будет удовлетворен, она же будет вознаграждена зрелищем его восторга. По крайней мере, ее истомившиеся пальцы попробуют на ощупь его тугую пульсирующую плоть, к которой ее влекло больше, чем к чему-либо еще в жизни. Возможно, это объяснялось всего лишь тем, что она никогда раньше не видела обрезанного мужчину. Она подошла к нему, погладила его лицо, губы, подбородок, горло, заросшую мягкими волосами грудь. Ее руки заскользили вниз, пальцы погрузились в шелковистые заросли у него в паху, тоже совершенно отличные от тех, что она привыкла видеть и трогать у мужчин. Потом ее пальцы сжали его главное достояние, и она почувствовала, как изгибается от ее умелого прикосновения все его тело. Она не проявляла нежности, ибо чувствовала, он ждет совсем иного. Ее ладонь заскользила взад-вперед; чем скорее делались ее движения, тем крепче становились его объятия. Его дыхание участилось, и она, поняв, что вот-вот наступит развязка, замерла, не разжимая ладонь.
– Нет! – прохрипел он. – Нет, нет, нет! – В этих прерывистых звуках трудно было уловить смысл. – Еще! Быстрее!
Она подчинилась, действуя еще быстрее и неумолимее, чем раньше. Увидев, что до экстаза осталась какая-то доля секунды, она не смогла остановиться. Горячая струя описала дугу в свете свечи. Только когда он совершенно иссяк, она нехотя разжала ладонь. Он оперся на нее, как будто сам не удержался бы на ногах.
– Хорошо! – промычал он.
– Смотри не проболтайся! – предостерегла она его. – Я обещала массе Уоррену, что не стану с тобой спать, и сдержала слово. Но он все равно прогневается, если узнает, что ты облегчился на пол, а не в негритянку, которую он под тебя подложил.
Она дала ему тряпку, а когда он вытерся, выбрала подходящую пару штанов.
– Примерь-ка.
Штаны оказались впору. Она заставила его опять переодеться в старье, а новую одежду взяла в охапку. Они вернулись в сарай, где она указала ему на пустое стойло со свежей соломой. Ему было велено рано встать, умыться у поилки, одеться в обновки и ждать ее.
Она возвратилась на кухню, освещая себе путь фонарем. Мем уже вернулся и теперь громко храпел на тюфяке, лежа на спине. Дрова в печи еще не прогорели, и он от жары сбросил одеяло. На нем была короткая рубаха и ничего больше. Она подняла фонарь, чтобы получше его разглядеть.
Мем был по-прежнему хорош собой, как мужчина, он почти не уступал молодцу, с которым она была только что. В ней шевельнулось прежнее чувство. Она задула свечу в фонаре и поспешно разделась при сполохах затухающего огня в очаге. Удостоверившись, что близнецы крепко спят, торопливо улеглась рядом с Мемом и обняла его. Его тело мгновенно прореагировало на нежное прикосновение, хотя рассудок еще не сделал выбора между сном и бодрствованием.
Она прижалась к нему. Он обнял ее.
– Это ты, Лукреция Борджиа? – сонно спросил он.
– Я, Мем.
Он нащупал губами ее губы, и она удивилась проснувшемуся в нем пылу.
– Мне тебя очень не хватало, Лукреция Борджиа. Без твоей суеты и без хозяина с его пуншами здесь было совсем пусто. Тихо как в могиле.
– Я рада, что ты по мне соскучился, Мем.
Во второй раз за эту ночь она нащупала готовую к действию мужскую плоть. Он окончательно проснулся, перевернул ее на спину и взгромоздился сверху. Он стал прежним Мемом – тем самым, которого она любила, когда была еще новенькой в Фалконхерсте.
– Давай не будем торопиться, Лукреция Борджиа. Давненько я не занимался любовью по-настоящему. Девки годятся разве что для того, чтобы второпях перепихнуться. Ты – другое дело. Если мы займемся любовью с толком и с расстановкой, то запросто заделаем для хозяина еще парочку близнецов.
– Согласна, с чувством и с расстановкой, Мем. – Она прижала его к себе. – Мне бы тоже хотелось родить для хозяина еще пару близнецов. То-то он возгордится!
Их тела ритмично задвигались. Угли в печи погасли, кухня погрузилась в темноту. Парочка упоенно возилась: Мем кряхтел, Лукреция Борджиа шепотом подбадривала его. Потом все стихло.
– Кажется, хозяин получит очередную пару близнецов, – шепотом сообщила Лукреция Борджиа.
Мем не отозвался: он уже спал.
Глава XXIV
Следующим утром Лукреция Борджиа поднялась до рассвета и, ежась от холода, набросала в печку щепок и досточек, которые мгновенно занялись, стоило ей высечь первую искру. Чайник был наполнен водой по самую крышку. Дожидаясь, пока он закипит, она вышла за дверь.
Среди дубовых ветвей перекликались многочисленные птицы. В тусклом предрассветном свете Лукреция Борджиа спустилась с веранды и побрела босиком по мокрой от росы траве. После смерти миссис Максвелл цветник все больше приходил в запустение, хотя раньше он удачно скрашивал внешнюю неприглядность Большого дома. В отличие от хлопка и рабов цветы никак не способствовали благосостоянию плантации, поэтому Лукреция Борджиа, при всей своей способности восхищаться розами и геранью, и помыслить не могла об уходе за клумбами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89