Она полагала, что он виноват в случившемся наравне с ней, и считала, что Максвелл поступает несправедливо, наказывая ее вдвое более сурово, чем ее возлюбленного. Ее даже посетила мысль, что она не отказалась бы собственной рукой нанести Омару положенные ему десять ударов. Он прогнала неуместные мысли. Она по-прежнему замирала при воспоминании о его гладкой коже и ни за что не посмела бы ее повредить. Она была уверена, что и он не желает делать ей больно, но изменить что-либо было не в его власти. Она надеялась только, что он не будет намеренно смягчать удары, потому что это не пройдет мимо внимания Максвелла и только продлит ее страдания. Двадцать ударов и так казались ей смертельной угрозой. Такой приговор еще можно вынести мужчине, но женщине?.. Она собрала в кулак всю волю.
– Приподнимайте ее! – скомандовал Максвелл. Он стоял совсем рядом: чуть повернув голову, она увидела его надраенные сапоги. – Не торопитесь! Хватит с нее бича, не надо волочить ее животом по полу. – Он наклонился к ней. – Упирайся руками, Лукреция Борджиа! Еще не хватало, чтобы ты занозила живот.
Она почувствовала, как веревки тащат ее ноги кверху. Уперевшись ладонями в пол, она немного приподнялась. Подручные, выполняя распоряжение Максвелла, тянули веревки не спеша, и ей удалось не нахватать заноз.
Максвелла ничто не принуждало давать ей этот добрый совет, однако он пожалел ее, и она в ответ испытывала к нему благодарное чувство. Однажды ей пришлось вытаскивать занозы из живота высеченного раба с помощью штопальной иглы, и она знала, какая это болезненная операция. Конечно, с самим бичеванием ничто не могло сравниться, однако заноз лучше было избежать, так как ей потом придется долго отлеживаться на животе.
Она уже болталась в воздухе, не доставая руками до пола. Веревки угрожающе гудели под ее тяжестью. К голове прихлынула кровь. Она пыталась, как две несчастные до нее, приподнять голову, но это удалось ей всего один раз, и то ненадолго. Она представляла себе, что за зрелище наблюдают рабы: все равно что освежеванная туша на крюке! Ее огромные груди свисали теперь ей на лицо, делая картину еще более гротескной. Она высмотрела внизу сапоги Максвелла. Он толкнул ее, чтобы раскачать; когда ее тело, описав дугу, возвратилось в первоначальное положение, ей в ягодицы впился бич. Боль была адская, словно до нее дотронулись раскаленной кочергой. Она давала себе слово, что не будет кричать, однако боль оказалась такой нестерпимой, что она издала отчаянный вопль. Она не узнала свой голос: разве это ее крик? Но Максвелл перекричал ее:
– Один!
Всего один! Ее ждало еще девятнадцать ударов. Нет, она ни за что этого не вынесет. Это было свыше человеческих сил. Оставалось уповать на милосердие Максвелла, который велит опустить ее еще до того, как приговор свершится во всей полноте.
– Два! – От этого крика, раскачивания вниз головой и адской боли она начала терять сознание.
– Три!
К ее изумлению, ее собственный голос уже бормотал мольбы о прощении, хотя она твердо решила, что этого не произойдет. Оказалось, что раньше она не могла себе представить, что за чудовищное испытание ей уготовано. Какой бы зарок она ни дала себе прежде, сейчас это теряло всякий смысл. Ее тело раскачивалось, как гигантский маятник.
– Четыре! – Ее крики стали до того пронзительными, что она не расслышала, как Максвелл гаркнул: – Пять!
Она погрузилась в багровую бездну физического и душевного страдания. Она перестала принадлежать к человеческой породе. Ее существование превратилось в тошнотворное раскачивание, перемежаемое безжалостными ударами; то, что только что казалось пределом, после которого возможна лишь смерть, с каждым следующим ударом превращалось в безделицу.
В конце концов она потеряла счет ударам. Сознание ее заволокло кровавым туманом, в висках громыхали молоты, спина была иссечена в кровь. Находясь уже на краю обморока, она без всякой радости уловила слово «двадцать». Оно ровно ничего для нее не значило. Только когда ее начали опускать, она смекнула, что то был последний удар бичом. Она инстинктивно выбросила вперед руки, чтобы смягчить соприкосновение с полом. Когда ей развязали ноги, она почувствовала облегчение, хотя все тело пожирало пламя нечеловеческой боли. При звуке шагов она приоткрыла один глаз.
– Конец, Лукреция Борджиа. – В голосе Максвелла уже не было недавней суровости. – Конец, слышишь? Ты можешь подняться?
Ее глаза все меньше застилало кровавым туманом, слух восстанавливался с каждой секундой.
– Могу.
– Тебе поможет Дем.
Опираясь на сильную руку Демона, она с трудом приняла вертикальное положение. Вспомнив, что Минти и Сафира зализывали раны на груде мешков, она двинулась туда же. Ей хотелось скорее лечь, чтобы в неподвижности превозмочь боль. Болела не только спина, но и все тело. Оно пульсировало, не справляясь с муками. Сейчас она уже не сказала бы, что чувствует боль, ибо вся превратилась в один тугой клубок нестерпимого страдания.
Максвелл снова заговорил, но так, чтобы его слышали все:
– На сегодня хватит. Мема ждут двадцать ударов, Омара – десять, но не сегодня. Мне еще никогда не приходилось сечь сразу трех негритянок, так что сегодняшний день так или иначе запомнится нам всем.
Он подошел к воротам и внимательно обвел глазами черные лица.
– Возвращайтесь на работу. Надеюсь, вы усвоили урок. Если это так, то мы не зря тратили здесь время. Чтобы больше никакого блуда без моего разрешения. Понятно?
– Мы поняли, масса Максвелл, сэр. Еще как, сэр!
– Теперь уж не забудем, хозяин, сэр.
Он дождался, пока они разбредутся, потом тоже покинул конюшню, но по дороге к дому оглянулся и крикнул Мему, чтобы тот помог Лукреции Борджиа дотащиться до дому. Она с трудом переставляла ноги и радовалась каждому удавшемуся шажку. Она чувствовала, что рядом кого-то недостает. Где же Хам? Еще недавно он был здесь. Он испытывал к ней жалость, а ей сейчас именно это и было нужно больше всего.
Едва не падая в обморок от боли, Лукреция Борджиа приближалась к дому. Еще в конюшне она натянула платье, хотя в этом уже не было смысла: весь Фалконхерст успел полюбоваться на ее наготу. Белый фартук она несла в руке. По спине сбегала кровь, платье намокало с каждой минутой все сильнее и противно липло к коже.
Сначала она бездумно оперлась на руку Мема, тем более что его можно было не заметить, так как он старался идти с ней в ногу, но потом, опомнившись, отпрянула. Ведь он был причиной ее страданий! Она надеялась, что быстро поправится, чтобы стать свидетельницей его мучений, обещанных хозяином. Впрочем, лучше не надо: ведь если станут пороть Мема, то припомнят и про Омара, а она не хотела, чтобы этому великолепному телу досталось столько же мучений, сколько ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Приподнимайте ее! – скомандовал Максвелл. Он стоял совсем рядом: чуть повернув голову, она увидела его надраенные сапоги. – Не торопитесь! Хватит с нее бича, не надо волочить ее животом по полу. – Он наклонился к ней. – Упирайся руками, Лукреция Борджиа! Еще не хватало, чтобы ты занозила живот.
Она почувствовала, как веревки тащат ее ноги кверху. Уперевшись ладонями в пол, она немного приподнялась. Подручные, выполняя распоряжение Максвелла, тянули веревки не спеша, и ей удалось не нахватать заноз.
Максвелла ничто не принуждало давать ей этот добрый совет, однако он пожалел ее, и она в ответ испытывала к нему благодарное чувство. Однажды ей пришлось вытаскивать занозы из живота высеченного раба с помощью штопальной иглы, и она знала, какая это болезненная операция. Конечно, с самим бичеванием ничто не могло сравниться, однако заноз лучше было избежать, так как ей потом придется долго отлеживаться на животе.
Она уже болталась в воздухе, не доставая руками до пола. Веревки угрожающе гудели под ее тяжестью. К голове прихлынула кровь. Она пыталась, как две несчастные до нее, приподнять голову, но это удалось ей всего один раз, и то ненадолго. Она представляла себе, что за зрелище наблюдают рабы: все равно что освежеванная туша на крюке! Ее огромные груди свисали теперь ей на лицо, делая картину еще более гротескной. Она высмотрела внизу сапоги Максвелла. Он толкнул ее, чтобы раскачать; когда ее тело, описав дугу, возвратилось в первоначальное положение, ей в ягодицы впился бич. Боль была адская, словно до нее дотронулись раскаленной кочергой. Она давала себе слово, что не будет кричать, однако боль оказалась такой нестерпимой, что она издала отчаянный вопль. Она не узнала свой голос: разве это ее крик? Но Максвелл перекричал ее:
– Один!
Всего один! Ее ждало еще девятнадцать ударов. Нет, она ни за что этого не вынесет. Это было свыше человеческих сил. Оставалось уповать на милосердие Максвелла, который велит опустить ее еще до того, как приговор свершится во всей полноте.
– Два! – От этого крика, раскачивания вниз головой и адской боли она начала терять сознание.
– Три!
К ее изумлению, ее собственный голос уже бормотал мольбы о прощении, хотя она твердо решила, что этого не произойдет. Оказалось, что раньше она не могла себе представить, что за чудовищное испытание ей уготовано. Какой бы зарок она ни дала себе прежде, сейчас это теряло всякий смысл. Ее тело раскачивалось, как гигантский маятник.
– Четыре! – Ее крики стали до того пронзительными, что она не расслышала, как Максвелл гаркнул: – Пять!
Она погрузилась в багровую бездну физического и душевного страдания. Она перестала принадлежать к человеческой породе. Ее существование превратилось в тошнотворное раскачивание, перемежаемое безжалостными ударами; то, что только что казалось пределом, после которого возможна лишь смерть, с каждым следующим ударом превращалось в безделицу.
В конце концов она потеряла счет ударам. Сознание ее заволокло кровавым туманом, в висках громыхали молоты, спина была иссечена в кровь. Находясь уже на краю обморока, она без всякой радости уловила слово «двадцать». Оно ровно ничего для нее не значило. Только когда ее начали опускать, она смекнула, что то был последний удар бичом. Она инстинктивно выбросила вперед руки, чтобы смягчить соприкосновение с полом. Когда ей развязали ноги, она почувствовала облегчение, хотя все тело пожирало пламя нечеловеческой боли. При звуке шагов она приоткрыла один глаз.
– Конец, Лукреция Борджиа. – В голосе Максвелла уже не было недавней суровости. – Конец, слышишь? Ты можешь подняться?
Ее глаза все меньше застилало кровавым туманом, слух восстанавливался с каждой секундой.
– Могу.
– Тебе поможет Дем.
Опираясь на сильную руку Демона, она с трудом приняла вертикальное положение. Вспомнив, что Минти и Сафира зализывали раны на груде мешков, она двинулась туда же. Ей хотелось скорее лечь, чтобы в неподвижности превозмочь боль. Болела не только спина, но и все тело. Оно пульсировало, не справляясь с муками. Сейчас она уже не сказала бы, что чувствует боль, ибо вся превратилась в один тугой клубок нестерпимого страдания.
Максвелл снова заговорил, но так, чтобы его слышали все:
– На сегодня хватит. Мема ждут двадцать ударов, Омара – десять, но не сегодня. Мне еще никогда не приходилось сечь сразу трех негритянок, так что сегодняшний день так или иначе запомнится нам всем.
Он подошел к воротам и внимательно обвел глазами черные лица.
– Возвращайтесь на работу. Надеюсь, вы усвоили урок. Если это так, то мы не зря тратили здесь время. Чтобы больше никакого блуда без моего разрешения. Понятно?
– Мы поняли, масса Максвелл, сэр. Еще как, сэр!
– Теперь уж не забудем, хозяин, сэр.
Он дождался, пока они разбредутся, потом тоже покинул конюшню, но по дороге к дому оглянулся и крикнул Мему, чтобы тот помог Лукреции Борджиа дотащиться до дому. Она с трудом переставляла ноги и радовалась каждому удавшемуся шажку. Она чувствовала, что рядом кого-то недостает. Где же Хам? Еще недавно он был здесь. Он испытывал к ней жалость, а ей сейчас именно это и было нужно больше всего.
Едва не падая в обморок от боли, Лукреция Борджиа приближалась к дому. Еще в конюшне она натянула платье, хотя в этом уже не было смысла: весь Фалконхерст успел полюбоваться на ее наготу. Белый фартук она несла в руке. По спине сбегала кровь, платье намокало с каждой минутой все сильнее и противно липло к коже.
Сначала она бездумно оперлась на руку Мема, тем более что его можно было не заметить, так как он старался идти с ней в ногу, но потом, опомнившись, отпрянула. Ведь он был причиной ее страданий! Она надеялась, что быстро поправится, чтобы стать свидетельницей его мучений, обещанных хозяином. Впрочем, лучше не надо: ведь если станут пороть Мема, то припомнят и про Омара, а она не хотела, чтобы этому великолепному телу досталось столько же мучений, сколько ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89