Они расходились почти во всем, но с годами у Розмари выработалась привычка придерживать свои мнения при себе.
В половине третьего она взяла трубку, надеясь, что мать еще не легла отдыхать после ленча (всегдашние бисквиты и сыр).
– Здравствуй, ма. Это я.
– Водонагреватель опять вышел из строя.
«И здравствуй, дорогая», – подумала Розмари. Знакомые ноющие интонации матери заставили ее сердце сжаться.
– Я хотела позвать тебя к себе на чай. Я заеду за тобой. – В голосе Розмари звучало деланное воодушевление.
– Твой отец испортил нагреватель как раз перед тем, как ушел от меня.
Розмари подавила желание спросить, нет ли связи между этими событиями.
– Мама, это было тридцать лет назад. Не может быть, чтобы ты не меняла нагреватель.
– От него никакого толку в доме не было. Нам всегда приходилось звать мастеров.
– Я приеду за тобой через час. И позвоню в мастерскую. Хорошо?
– Придется покупать новый нагреватель. Теперь вещи долго не держатся.
– Господи, ма, ничто не может служить вечно.
– Не поминай имени Господа всуе, Розмари. Ты же знаешь, я слышать этого не могу. Особенно от женщины твоих лет.
И это говорила Бетти Дальтон, которая и в церкви-то бывала только по случаю чьих-нибудь похорон.
Розмари вздохнула.
– Я буду у тебя так скоро, как только смогу. Если хочешь, оставайся у нас на ужин.
У Розмари не было ни братьев, ни сестер. Казалось, она появилась на свет в результате единственного соития родителей. У матери, постоянно слышала Розмари, была тяжелая беременность и трудные роды. «Как это женщины отваживаются на такое дважды?» – снова и снова спрашивала Бетти, видя, как подруги обзаводятся вторым и третьим ребенком. При этих словах подрастающую дочь охватывали самые ужасные предчувствия.
Вернувшись из брикстонского родильного дома («Стритхэм-хилл», – чопорно поправляла Бетти каждый раз, когда упоминался Брикстон, – ты родилась в «Стритхэм-хилле»), она переместила одежду мужа и его немудреные личные вещи в маленькую комнатку на лестничной площадке в доме, который они арендовали с самого начала своей супружеской жизни, еще перед второй мировой войной. Домик был небольшой и складный, с садом, и все эти годы она не хотела никуда переезжать, так что в конце концов Розмари купила его несколько лет назад за весьма умеренную цену.
Бетти поставила подержанную, заново выкрашенную детскую кроватку в двойной спальне, которую до той поры делила с кротким человеком, который был ее мужем.
По поводу рождения ребенка Биллу дали особый отпуск из действующих частей, и, пока жена оставалась в родильном доме, он, работая день и ночь, старательно выкрасил и оклеил обоями с плюшевыми мишками комнатку, которая, как он полагал, послужит первым приютом его новорожденной дочери. Но вышло так, что он сам безропотно спал там, в бело-розовой комнате, на небольшом диване-кровати до тех пор, пока Розмари не уехала из дома. Тогда он занял ее спальню, напротив спальни жены, с общей ванной комнатой.
По настоянию Бетти он так и жил один в маленькой комнатке, выходившей на лестничную площадку, отдельно от жены, уединенно и молчаливо. Изгнанник. Бетти любила повторять: «Слава Богу, он больше никогда не приставал ко мне» – с таким видом, будто это была единственная заслуга мужа. Как знать, о чем он мечтал один, в комнате с мишками на обоях, какие планы строил? Какие желания одолевали его? Бетти секс не привлекал, она была рада одиночеству. Розмари никогда не хватало духу спросить, зачем они вообще поженились. Все это было так давно, чувства выдохлись и забылись. В этом скучном доме, где не было любви, росла и взрослела Розмари. Вплоть до момента, когда она вскоре после окончания грамматической школы встретила Джона Дауни и вышла за него, безусловно, слишком быстро и слишком рано, просто чтобы уйти из дома. Розмари, с ее опытом полудетских жадных объятий и поцелуев, хотелось большего, что в те времена могло означать только супружество…
Около трех часов она подъезжала к дому матери, в некотором ужасе ожидая предстоящего вечера, ведомая долгом – добродетелью, которую мать крепко вколотила в единственную дочь. В очередной раз она отдавала свое время, подчиняясь желаниям других.
Мать тут же открыла ей дверь. Шляпка на голове, пальто перекинуто на руку.
– Я готова, – объявила она.
Дочь привычно поцеловала подставленную щеку, сухую, с избытком пудры.
– Ты прекрасно выглядишь, ма. Несмотря на водонагреватель.
– Но нельзя сказать, чтобы я себя прекрасно чувствовала. Я довольна, что ты приехала, в доме так зябко, холод пробирает до костей.
Розмари улыбнулась.
– Может быть, ты хочешь остаться у меня, пока не починят водонагреватель? – предложила она, но сама украдкой скрестила пальцы. Она помогла матери запереть дом на все замки и засовы и усадила ее в большую сверкающую дорогую машину.
Бетти помолчала и, внимательно посмотрев на дочь, принялась сражаться с пристежным ремнем.
– Нет, тебя никогда не бывает дома. А эту твою Пат я не выношу. Она такая бесцеремонная.
И маленький рот обиженно сжался. Бетти не могла забыть, что Пат однажды осмелилась обратиться к ней по имени. Розмари вздохнула про себя, в очередной раз подивившись снобизму нижнего слоя среднего класса, к которому принадлежала ее мать.
На обратном пути они остановились, чтобы купить кекс к чаю. Лимонный бисквит – мать любила его, а Розмари терпеть не могла. Ритуал, который когда-то был еженедельным, начался. Ближе к вечеру появилась Элла, ворвалась как девчонка-подросток, хлопнув дверью, и крикнула во весь голос:
– Ма, наконец-то я нашла хоть какую-то говенную работу!
Она появилась на пороге гостиной и только тут увидала бабушку, сидевшую у камина, которая, услышав, как легко с уст внучки слетело ругательство, поджала губы.
– Господи… – Элла только ухудшила положение. – Ох, ба, прости меня.
Она наклонилась и поцеловала сердито выпрямившуюся старуху в макушку, в седые, ломкие от завивки волосы, подмигивая матери и подняв брови в комическом испуге.
Розмари не обратила внимания на бранное слово – она привыкла и не чувствовала себя задетой. Поэтому сказала:
– Чудесно. Где и что?
– Три пьесы в Ноттингеме. Хорошие роли. Хорошие пьесы…
– Денег никаких! – закончили они вместе.
– Когда ты начинаешь репетировать? – Розмари налила третью чашку чая и чуть поморщилась, видя, как Элла плюхнулась на диван, сбив заботливо разложенные подушки.
– Никогда не сядешь как следует, – сделала ей замечание Бетти, не сдержав улыбки. Элла всегда была ее любимицей. Она не могла устоять перед обаянием живой, уверенной в себе молодой женщины. Бетти не желала слышать об Элле ничего плохого и видела только то, что хотела. Элла взяла чашку и протянула руку за кексом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
В половине третьего она взяла трубку, надеясь, что мать еще не легла отдыхать после ленча (всегдашние бисквиты и сыр).
– Здравствуй, ма. Это я.
– Водонагреватель опять вышел из строя.
«И здравствуй, дорогая», – подумала Розмари. Знакомые ноющие интонации матери заставили ее сердце сжаться.
– Я хотела позвать тебя к себе на чай. Я заеду за тобой. – В голосе Розмари звучало деланное воодушевление.
– Твой отец испортил нагреватель как раз перед тем, как ушел от меня.
Розмари подавила желание спросить, нет ли связи между этими событиями.
– Мама, это было тридцать лет назад. Не может быть, чтобы ты не меняла нагреватель.
– От него никакого толку в доме не было. Нам всегда приходилось звать мастеров.
– Я приеду за тобой через час. И позвоню в мастерскую. Хорошо?
– Придется покупать новый нагреватель. Теперь вещи долго не держатся.
– Господи, ма, ничто не может служить вечно.
– Не поминай имени Господа всуе, Розмари. Ты же знаешь, я слышать этого не могу. Особенно от женщины твоих лет.
И это говорила Бетти Дальтон, которая и в церкви-то бывала только по случаю чьих-нибудь похорон.
Розмари вздохнула.
– Я буду у тебя так скоро, как только смогу. Если хочешь, оставайся у нас на ужин.
У Розмари не было ни братьев, ни сестер. Казалось, она появилась на свет в результате единственного соития родителей. У матери, постоянно слышала Розмари, была тяжелая беременность и трудные роды. «Как это женщины отваживаются на такое дважды?» – снова и снова спрашивала Бетти, видя, как подруги обзаводятся вторым и третьим ребенком. При этих словах подрастающую дочь охватывали самые ужасные предчувствия.
Вернувшись из брикстонского родильного дома («Стритхэм-хилл», – чопорно поправляла Бетти каждый раз, когда упоминался Брикстон, – ты родилась в «Стритхэм-хилле»), она переместила одежду мужа и его немудреные личные вещи в маленькую комнатку на лестничной площадке в доме, который они арендовали с самого начала своей супружеской жизни, еще перед второй мировой войной. Домик был небольшой и складный, с садом, и все эти годы она не хотела никуда переезжать, так что в конце концов Розмари купила его несколько лет назад за весьма умеренную цену.
Бетти поставила подержанную, заново выкрашенную детскую кроватку в двойной спальне, которую до той поры делила с кротким человеком, который был ее мужем.
По поводу рождения ребенка Биллу дали особый отпуск из действующих частей, и, пока жена оставалась в родильном доме, он, работая день и ночь, старательно выкрасил и оклеил обоями с плюшевыми мишками комнатку, которая, как он полагал, послужит первым приютом его новорожденной дочери. Но вышло так, что он сам безропотно спал там, в бело-розовой комнате, на небольшом диване-кровати до тех пор, пока Розмари не уехала из дома. Тогда он занял ее спальню, напротив спальни жены, с общей ванной комнатой.
По настоянию Бетти он так и жил один в маленькой комнатке, выходившей на лестничную площадку, отдельно от жены, уединенно и молчаливо. Изгнанник. Бетти любила повторять: «Слава Богу, он больше никогда не приставал ко мне» – с таким видом, будто это была единственная заслуга мужа. Как знать, о чем он мечтал один, в комнате с мишками на обоях, какие планы строил? Какие желания одолевали его? Бетти секс не привлекал, она была рада одиночеству. Розмари никогда не хватало духу спросить, зачем они вообще поженились. Все это было так давно, чувства выдохлись и забылись. В этом скучном доме, где не было любви, росла и взрослела Розмари. Вплоть до момента, когда она вскоре после окончания грамматической школы встретила Джона Дауни и вышла за него, безусловно, слишком быстро и слишком рано, просто чтобы уйти из дома. Розмари, с ее опытом полудетских жадных объятий и поцелуев, хотелось большего, что в те времена могло означать только супружество…
Около трех часов она подъезжала к дому матери, в некотором ужасе ожидая предстоящего вечера, ведомая долгом – добродетелью, которую мать крепко вколотила в единственную дочь. В очередной раз она отдавала свое время, подчиняясь желаниям других.
Мать тут же открыла ей дверь. Шляпка на голове, пальто перекинуто на руку.
– Я готова, – объявила она.
Дочь привычно поцеловала подставленную щеку, сухую, с избытком пудры.
– Ты прекрасно выглядишь, ма. Несмотря на водонагреватель.
– Но нельзя сказать, чтобы я себя прекрасно чувствовала. Я довольна, что ты приехала, в доме так зябко, холод пробирает до костей.
Розмари улыбнулась.
– Может быть, ты хочешь остаться у меня, пока не починят водонагреватель? – предложила она, но сама украдкой скрестила пальцы. Она помогла матери запереть дом на все замки и засовы и усадила ее в большую сверкающую дорогую машину.
Бетти помолчала и, внимательно посмотрев на дочь, принялась сражаться с пристежным ремнем.
– Нет, тебя никогда не бывает дома. А эту твою Пат я не выношу. Она такая бесцеремонная.
И маленький рот обиженно сжался. Бетти не могла забыть, что Пат однажды осмелилась обратиться к ней по имени. Розмари вздохнула про себя, в очередной раз подивившись снобизму нижнего слоя среднего класса, к которому принадлежала ее мать.
На обратном пути они остановились, чтобы купить кекс к чаю. Лимонный бисквит – мать любила его, а Розмари терпеть не могла. Ритуал, который когда-то был еженедельным, начался. Ближе к вечеру появилась Элла, ворвалась как девчонка-подросток, хлопнув дверью, и крикнула во весь голос:
– Ма, наконец-то я нашла хоть какую-то говенную работу!
Она появилась на пороге гостиной и только тут увидала бабушку, сидевшую у камина, которая, услышав, как легко с уст внучки слетело ругательство, поджала губы.
– Господи… – Элла только ухудшила положение. – Ох, ба, прости меня.
Она наклонилась и поцеловала сердито выпрямившуюся старуху в макушку, в седые, ломкие от завивки волосы, подмигивая матери и подняв брови в комическом испуге.
Розмари не обратила внимания на бранное слово – она привыкла и не чувствовала себя задетой. Поэтому сказала:
– Чудесно. Где и что?
– Три пьесы в Ноттингеме. Хорошие роли. Хорошие пьесы…
– Денег никаких! – закончили они вместе.
– Когда ты начинаешь репетировать? – Розмари налила третью чашку чая и чуть поморщилась, видя, как Элла плюхнулась на диван, сбив заботливо разложенные подушки.
– Никогда не сядешь как следует, – сделала ей замечание Бетти, не сдержав улыбки. Элла всегда была ее любимицей. Она не могла устоять перед обаянием живой, уверенной в себе молодой женщины. Бетти не желала слышать об Элле ничего плохого и видела только то, что хотела. Элла взяла чашку и протянула руку за кексом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90