И не просто кинули, а прибили стальными штырями к ступенькам, так что его отрывали по кускам…»
– Ужас-ужас-ужас! – оборвала чтение Алла. Ей стало невыносимо горько. Мрачное, холодное отчаяние Антонины, ее спокойно-равнодушный тон, за которым слышалось омертвелое нечувствие боли, передались Алле и заполнили ее. Слезы подкатили к глазам, горло перехватило. – А ты когда-нибудь была в тех местах? – спросила она первое пришедшее на ум, чтобы справиться с собой и не разрыдаться.
– Нет, только однажды в детстве, – вздохнула прамачеха. Чтение развеяло недавнюю обиду на грубость Лалочки.
– Надо хоть по карте посмотреть, где все это происходило, – деловито буркнула Алла, словно, сверившись с картой, собиралась навести в возмущенном районе порядок.
Обе женщины помолчали, еще раз представляя ужасы прочитанного.
– Ладно, сделаем перерыв. После такого и оладьи не лезут. – Алла отодвинула тарелку. Прибитый к крыльцу ингуш и истерзанная Евдокия не шли у нее из головы.
– Ты еще не рассказала мне главного, – напомнила ей Лина Ивановна. – Как прошел футбольный матч?
– Не знаю, – рассеянно пожала плечами Алла.
– Не знаешь? Как это? – удивилась прамачеха.
– Ну, не счет, конечно. А что-то там приключилось нехорошее. Не могу понять.
– Он тебе угрожал? – испугалась Лина Ивановна.
– Нет, что ты. На шашлык даже пригласил. Но он был какой-то дерганый, напряженный. Может, неприятности на работе? Я еще не поняла.
– А Илюша не знает о твоих планах мести? – деликатно зашла с другой стороны Лина Ивановна.
– Нет, он же в Твери. Звонит и эсэмэски шлет, – усмехнулась Алла.
– А ты научишь меня слать эсэмэски?
– Давай, – без особого энтузиазма отозвалась девушка. Кому это прамачеха эсэмэски собралась слать? Не ей ли?
Некоторое время они возились с отправкой и чтением эсэмэсок, хотя обе думали о прочитанном и каждая украдкой вздыхала.
Дождь за окном барабанил по глянцевым листьям каштанов. Кремовые гламурные члены покачивались призывно на ветру. Красивые, сильные, мужские деревья.
– Я останусь у тебя?
– Буду только рада!
«Всё у меня есть: и папа, и мама, и братья, и даже новая мачеха, а я цепляюсь за чужую старую тетку. Что скажешь, соглядатай? Креатив – говно, автор – мудак?» – горько вздохнула Алла и отошла от окна.
На следующее утро Алла потащилась в свой Второй Гум, в последний раз попробовать взять римское право штурмом. На подходе к корпусу юные юристы в очередной раз азартно мерялись пиписьками. Из припаркованных в кружок крутых тачек с раскрытыми багажниками била мощнейшая звуковая волна. В каждом был вмонтирован саббуфер не меньше чем на пять киловатт. Алла подошла, послушала, вяло кивнула двум знакомым и повернулась обратно к своей машине.
Она не была вхожа в этот круг студентов. На юрфаке кастовость особенно бросалась в глаза. По местной табели о рангах Алла числилась «из зажиточных крестьян» и входной билет в другие сообщества был для нее слишком дорог. Аллу это дико задевало. Наткнуться на них у входа значило, что он для нее закрыт. Тем лучше. Жизнь начала пробуксовывать. Она просто не могла заставить себя войти в здание, словно у порога вибрировала невидимая преграда.
Алла села за руль и тупо уставилась на мокрое от дождя стекло. Попробовала считать капли. Тем лучше, она не пойдет сегодня в универ. Черт с ней, с этой римкой. Катиться в пропасть несданной сессии было легко и даже сладостно.
Неожиданно все прочитанное накануне выскочило из какого-то уголка сознания, как непрошеная реклама в компе, запульсировала картинками. Тихая, улыбчивая красавица Евдокия с переломанным позвоночником; застреленный на пороге собственного дома гренадер Осип Абрамович; ингуш Албак с перерезанным горлом; умирающий под окнами Антонины безымянный юноша. Боль, ненависть, любовь, отчаяние, невозвратность всех этих жизней нахлынули на нее, и ей стало нестерпимо жалко всех этих людей. Зачем всё это? Пронеслось, сгубилось, и нет следа.
Она достала из сумки диктофон и в который раз послушала нежный смех мачехи: «Раз, два, три, четыре, пять. Вышел зайчик погулять. Хи-хи. Толстый такой заяц. Жирный кролик». Где она теперь? Может, с Антониной и Евдокией?..
Тем временем наступил обещанный уик-энд с шашлыком. Алла до последнего не знала, примет ли приглашение. У Кахи был дом в «Горках-2». Очень официальный, похожий на дворец культуры колхоза-миллионера. С широкой лестницей и колоннадой. Пафосно, фундаментально, богато и уродливо.
Каха в джинсах, свитере и сандалиях на босу ногу вышел встречать ее к воротам, и у Аллы снова екнуло и затрепетало сердце. Она изнывала по нему все эти дни. Просто ясно это стало только сейчас, когда она увидела Каху в воротах.
Он сам открыл их, приветливо кивнув охраннику, с готовностью маячившему у сторожки, и Алла въехала на просторный, вымощенный плитами двор. Вблизи дом смотрелся еще ужаснее, чем издали.
– Очень неудобный. Мечта моей бывшей, – с холодной неприязнью отозвался о своем жилище Каха. – Плюс дико неэкономичный – как только коммуналка подрастет до общемирового уровня, он золотым станет. – И словно оправдываясь, добавил: – Единственный плюс – хорошее вложение денег. Может, продам его, когда цена еще немного подрастет. Я себе другой в Успенке на госдачах присмотрел, шале из финского бруса.
– А вы как с женой развелись? Дети – ей, дом – вам? – ехидно поинтересовалась Алла.
– Давайте не будем о грустном.
В его голове разом пронеслись бешеные, сумбурные сборы в Америке. Мрачное противление жены, не хотевшей уезжать и тихо, но упорно склонявшей его оставить ее с детьми в Чикаго. Его тупое, необъяснимое сопротивление в ответ. Нежданный страх остаться одному в горькие минуты прощания с родителями.
Хныкающие дочки, жена, которая устроила остервенелый бессмысленный шопинг перед отлетом. Ее отстраненное, влажное от духоты ночи тело, безвольное в его руках в наказание за отъезд. Потерянные в суматохе сборов документы. Страшное подозрение, что жена специально их затеряла, и тяжелый гнев, что из-за этой пропажи он опоздал на похороны родителей, позорно опоздал, куда опаздывать нельзя. Стыд до сих пор выжигал его изнутри.
Но тогда он был еще уверен, что не может без них, что его семья, жена, девочки – это часть его самого. И вот вся его жизнь-монолит, триплекс, рассыпалась на тысячи осколков, как лобовое стекло, в которое попал камень из-под колес круто повернувшего грузовика.
Видя, как он изменился в лице, Алла прикусила язык. «Неудачный заход», – разозлилась на себя она и тоже загрустила и притихла. Каха, заметив, что она скисла, смягчился, сглотнул неприятное воспоминание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
– Ужас-ужас-ужас! – оборвала чтение Алла. Ей стало невыносимо горько. Мрачное, холодное отчаяние Антонины, ее спокойно-равнодушный тон, за которым слышалось омертвелое нечувствие боли, передались Алле и заполнили ее. Слезы подкатили к глазам, горло перехватило. – А ты когда-нибудь была в тех местах? – спросила она первое пришедшее на ум, чтобы справиться с собой и не разрыдаться.
– Нет, только однажды в детстве, – вздохнула прамачеха. Чтение развеяло недавнюю обиду на грубость Лалочки.
– Надо хоть по карте посмотреть, где все это происходило, – деловито буркнула Алла, словно, сверившись с картой, собиралась навести в возмущенном районе порядок.
Обе женщины помолчали, еще раз представляя ужасы прочитанного.
– Ладно, сделаем перерыв. После такого и оладьи не лезут. – Алла отодвинула тарелку. Прибитый к крыльцу ингуш и истерзанная Евдокия не шли у нее из головы.
– Ты еще не рассказала мне главного, – напомнила ей Лина Ивановна. – Как прошел футбольный матч?
– Не знаю, – рассеянно пожала плечами Алла.
– Не знаешь? Как это? – удивилась прамачеха.
– Ну, не счет, конечно. А что-то там приключилось нехорошее. Не могу понять.
– Он тебе угрожал? – испугалась Лина Ивановна.
– Нет, что ты. На шашлык даже пригласил. Но он был какой-то дерганый, напряженный. Может, неприятности на работе? Я еще не поняла.
– А Илюша не знает о твоих планах мести? – деликатно зашла с другой стороны Лина Ивановна.
– Нет, он же в Твери. Звонит и эсэмэски шлет, – усмехнулась Алла.
– А ты научишь меня слать эсэмэски?
– Давай, – без особого энтузиазма отозвалась девушка. Кому это прамачеха эсэмэски собралась слать? Не ей ли?
Некоторое время они возились с отправкой и чтением эсэмэсок, хотя обе думали о прочитанном и каждая украдкой вздыхала.
Дождь за окном барабанил по глянцевым листьям каштанов. Кремовые гламурные члены покачивались призывно на ветру. Красивые, сильные, мужские деревья.
– Я останусь у тебя?
– Буду только рада!
«Всё у меня есть: и папа, и мама, и братья, и даже новая мачеха, а я цепляюсь за чужую старую тетку. Что скажешь, соглядатай? Креатив – говно, автор – мудак?» – горько вздохнула Алла и отошла от окна.
На следующее утро Алла потащилась в свой Второй Гум, в последний раз попробовать взять римское право штурмом. На подходе к корпусу юные юристы в очередной раз азартно мерялись пиписьками. Из припаркованных в кружок крутых тачек с раскрытыми багажниками била мощнейшая звуковая волна. В каждом был вмонтирован саббуфер не меньше чем на пять киловатт. Алла подошла, послушала, вяло кивнула двум знакомым и повернулась обратно к своей машине.
Она не была вхожа в этот круг студентов. На юрфаке кастовость особенно бросалась в глаза. По местной табели о рангах Алла числилась «из зажиточных крестьян» и входной билет в другие сообщества был для нее слишком дорог. Аллу это дико задевало. Наткнуться на них у входа значило, что он для нее закрыт. Тем лучше. Жизнь начала пробуксовывать. Она просто не могла заставить себя войти в здание, словно у порога вибрировала невидимая преграда.
Алла села за руль и тупо уставилась на мокрое от дождя стекло. Попробовала считать капли. Тем лучше, она не пойдет сегодня в универ. Черт с ней, с этой римкой. Катиться в пропасть несданной сессии было легко и даже сладостно.
Неожиданно все прочитанное накануне выскочило из какого-то уголка сознания, как непрошеная реклама в компе, запульсировала картинками. Тихая, улыбчивая красавица Евдокия с переломанным позвоночником; застреленный на пороге собственного дома гренадер Осип Абрамович; ингуш Албак с перерезанным горлом; умирающий под окнами Антонины безымянный юноша. Боль, ненависть, любовь, отчаяние, невозвратность всех этих жизней нахлынули на нее, и ей стало нестерпимо жалко всех этих людей. Зачем всё это? Пронеслось, сгубилось, и нет следа.
Она достала из сумки диктофон и в который раз послушала нежный смех мачехи: «Раз, два, три, четыре, пять. Вышел зайчик погулять. Хи-хи. Толстый такой заяц. Жирный кролик». Где она теперь? Может, с Антониной и Евдокией?..
Тем временем наступил обещанный уик-энд с шашлыком. Алла до последнего не знала, примет ли приглашение. У Кахи был дом в «Горках-2». Очень официальный, похожий на дворец культуры колхоза-миллионера. С широкой лестницей и колоннадой. Пафосно, фундаментально, богато и уродливо.
Каха в джинсах, свитере и сандалиях на босу ногу вышел встречать ее к воротам, и у Аллы снова екнуло и затрепетало сердце. Она изнывала по нему все эти дни. Просто ясно это стало только сейчас, когда она увидела Каху в воротах.
Он сам открыл их, приветливо кивнув охраннику, с готовностью маячившему у сторожки, и Алла въехала на просторный, вымощенный плитами двор. Вблизи дом смотрелся еще ужаснее, чем издали.
– Очень неудобный. Мечта моей бывшей, – с холодной неприязнью отозвался о своем жилище Каха. – Плюс дико неэкономичный – как только коммуналка подрастет до общемирового уровня, он золотым станет. – И словно оправдываясь, добавил: – Единственный плюс – хорошее вложение денег. Может, продам его, когда цена еще немного подрастет. Я себе другой в Успенке на госдачах присмотрел, шале из финского бруса.
– А вы как с женой развелись? Дети – ей, дом – вам? – ехидно поинтересовалась Алла.
– Давайте не будем о грустном.
В его голове разом пронеслись бешеные, сумбурные сборы в Америке. Мрачное противление жены, не хотевшей уезжать и тихо, но упорно склонявшей его оставить ее с детьми в Чикаго. Его тупое, необъяснимое сопротивление в ответ. Нежданный страх остаться одному в горькие минуты прощания с родителями.
Хныкающие дочки, жена, которая устроила остервенелый бессмысленный шопинг перед отлетом. Ее отстраненное, влажное от духоты ночи тело, безвольное в его руках в наказание за отъезд. Потерянные в суматохе сборов документы. Страшное подозрение, что жена специально их затеряла, и тяжелый гнев, что из-за этой пропажи он опоздал на похороны родителей, позорно опоздал, куда опаздывать нельзя. Стыд до сих пор выжигал его изнутри.
Но тогда он был еще уверен, что не может без них, что его семья, жена, девочки – это часть его самого. И вот вся его жизнь-монолит, триплекс, рассыпалась на тысячи осколков, как лобовое стекло, в которое попал камень из-под колес круто повернувшего грузовика.
Видя, как он изменился в лице, Алла прикусила язык. «Неудачный заход», – разозлилась на себя она и тоже загрустила и притихла. Каха, заметив, что она скисла, смягчился, сглотнул неприятное воспоминание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153