Лина в испуге отскочила в сторону, Эмма с Майей ринулись под стол.
– О! Сколько вас тут, – засмеялся из-за плеча скелета второй, в военной форме. – Здорово, сестра. – Шагнул к столу, качнувшись из стороны в сторону и слегка волоча ногу. – Вот, комиссовали вчистую. Стал хромать, но перестал заикаться! Жаль, до Берлина не дотянул. А ты, я вижу, тут залежалась.
Военный подошел ближе, крепко обнял меня, обдав терпким мужским запахом пота, чеснока и самогона. Запахом жизни. Он был сероглазым, жилистым и невысоким, как отец, мой дорогой брат Павел.
– Мы тебя в два дня на ноги поставим. Держись за меня, переползай на лавку. Щас пировать будем. Иди, Иван, поздоровкайся хоть с женой! А то как неродной!
Иван, изможденный и совершенно седой, шагнул ко мне, сел рядом и молча положил свою руку поверх моей, шершавой и темной, со слезшими ногтями. Что-то мы все молчуны стали.
– Сколько у нас детей теперь, – улыбнулся он одними глазами. – Ну, мелкота, вылезайте. Дайте на вас посмотреть. Ух ты! Три королевны!
Девочки робко выбрались из-под стола и исподлобья смотрели на Ивана – слишком он был бледен и худ.
– Хорошо, что мы с твоим Иваном в городе столкнулись, – продолжал басить Павел. – Я как раз жильцов из нашей квартиры выкидывал. Вот сволочь – участковый ему ордер дал, паскуда такая. Я ему так в зубы дал, что он без всякого ордера в окно вылетел. Ну, за встречу! Сколько же мы с тобой, сестричка, не видались! Красавица ты у нас! А казачманок каких нарожала! А я все холостевал, а теперь баста! Милославский я теперя один остался. Серегу-то нашего еще перед войной забрали, и с концами. Шальная башка. Я ж тебе писал.
Павел торжественно водрузил на стол вещмешок, из недр которого появились, как из мешка Деда Мороза: бутыль с мутным самогоном, шмат сала в газете, банка американской тушенки, полбуханки черного сырого хлеба и мятая плитка заморского шоколада.
Я быстро захмелела от еды и самогона, уронила голову на руки и слышала только отрывки тихого разговора мужчин:
– Операцию-то назвали «Чечевица». Не знаю к чему. Мне доро?гой земляк сказывал, он еще пацан совсем, что они жили недели две в горах у тех, кого потом выселяли. Пришли в аул, расквартировались. Начальство сказало, что учения. Всё чин чинарем. Они, понятно, на фронт рвались, только мобилизовались. Добровольцы. На сараях плакаты висели про поддержку Красной Армии. Жили у ингушей мирно. Парни до последнего сами не знали, зачем они здесь. А когда своячок мой дознался, успел только шепнуть хозяевам, чтобы те матрацы разрезали и поболе напхали туды кукурузы и струментов. А лепешки обмотали вокруг тела лишними рубахами. В дороге-то их никто кормить-поить не собирался. Да и выкинули, говорят, в голой степи.
– Да, это как водится. Нас тоже этапировали без комфорту. Вагоны для скота, ни полок, ни печки. Я себе все нутро застудил. Если бы не засохший навоз, что мы от стен отколупывали, загнулся бы уже… А ты веришь, что они предатели и дезертиры?
– Не знаю, они не трусы. У нас в роте дагестанец был – дрался как черт. Это власти народ взбаламутили. Мы от немцев в сорок втором такого тут натерпелись. Теперь любого назови дезертиром – растерзают. – Исовсем понизив голос, Павел почти прошептал: – Ятак думаю, это не их война. Понимаешь? Это не их война. Говорят, немцы им свободу от нас, русских, обещали. Ведь сколя волка не корми, он все в лес просится.
– Но тут целые банды были. Оружия много изъяли, – продолжал допытываться Иван.
«Надо же, еле жив, а подавай ему политинформацию. А куда его самого-то по этапу гнали?» – сонно подумала я.
– Да когда у нас на Кавказе банд-то не было?! Аоружье изъяли, – согласился Павлуша. – Его еще с Гражданской знаешь сколько припрятано! Какой же горец без ружья и разбоя? Не знаю, как у других, а у нас люди говорят, сверху задание дали собрать оружие. Для галочки. У нас начальник милиции сам ингуш. Так он дал команду хватать пришлых ингушей с чеченами, а родне объявлять: выпустим, если сдадите винтовку. А если винтовки нету, у них можно отовариться. Прыткачи!
– Да сколько у милиции купить винтовок можно?!
– Э, не скажи. Номерок-то не пишется, одну винтовку хоть сто раз продавай.
– И что теперь будет с аулами?
– Осетин поселят. Не пойму только, зачем кударам отдавать, когда столько своих без крыши над головой. Ладно, за встречу. Ты-то как выкарабкался?..» – дочитала прамачеха и замолчала.
– Ну, что дальше-то? – нетерпеливо спросила Алла.
– Это все.
– Как – все? Точно?
– Как видишь. – Лина Ивановна протянула ей раскрытую тетрадь с недописанной страницей.
Алла с недоумением повертела ее в руках, еще раз перечитала про себя последний абзац. «Мы так не договаривались, останавливаться на всем скаку».
– Значит, аулы осетинам отдали? – пробормотала она, чтобы хоть как-то продлить резко оборвавшееся действо. – А если ингуши из ссылки вернутся, они осетин резать будут? Хотя осетины такие же безбашенные горцы. Они сами, наверно, кого хошь зарежут за свои дома. Дома, которые сложили казаки. Действительно, кровожадная земля там. Может, люди и не виноваты? Земля рассыпает споры насилия, люди поедают их с плодами этой земли? Может, она действительно кровью умывается? Как какая-то мифическая красавица? Поэтому и остается такой прекрасной и притягательной? Прекрасной горской вампиршей?
– А ты что, про пригородный район Владикавказа не слышала? – спросила прамачеха. – Это как раз там, где когда-то был Тарский хутор.
– Не-а.
– Про конфликт в пригородном районе в девяносто первом?
– Нет, мне тогда пять лет было.
– Ельцин подписал закон о репрессированных народах. Ингуши потянулись из Средней Азии на Кавказ…
– Почему из Средней Азии, их разве не на Север отправили?
– Нет, кого в Казахстан, кого в Туркмению…
– Эх, почему наших на лютый Север ссылали, а как кавказцев, так – на юга!
– Девочка! Там голая степь. Их выбросили без вещей, без еды. Там земля как камень, даже покойников не принимала. Целые семьи так и умирали на холодном ветру, а их тела обгладывали шакалы. Мне папа рассказывал.
– Не хочу про «умирали». Ладно, вернулись, и что?
– А осетины их не пустили. Ингуши стали селиться поблизости и плодиться, как кролики. Осетины испугались, что ингуши их перерожают. Они даже термин новый придумали – агрессивная рождаемость.
– Фигня, всех нас китайцы перерожают, – возразила Алла. Ей не хотелось связывать драматическую историю Антонины с современной жизнью. – К тому же сравнивать ингушей с кроликами не хорошо. Вот это и есть бытовой шовинизм, – поддела она Лину Ивановну. Алле приятно было поймать прамачеху на каком-нибудь промахе. Хотя на ингушей ей было наплевать так же, как и на осетин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
– О! Сколько вас тут, – засмеялся из-за плеча скелета второй, в военной форме. – Здорово, сестра. – Шагнул к столу, качнувшись из стороны в сторону и слегка волоча ногу. – Вот, комиссовали вчистую. Стал хромать, но перестал заикаться! Жаль, до Берлина не дотянул. А ты, я вижу, тут залежалась.
Военный подошел ближе, крепко обнял меня, обдав терпким мужским запахом пота, чеснока и самогона. Запахом жизни. Он был сероглазым, жилистым и невысоким, как отец, мой дорогой брат Павел.
– Мы тебя в два дня на ноги поставим. Держись за меня, переползай на лавку. Щас пировать будем. Иди, Иван, поздоровкайся хоть с женой! А то как неродной!
Иван, изможденный и совершенно седой, шагнул ко мне, сел рядом и молча положил свою руку поверх моей, шершавой и темной, со слезшими ногтями. Что-то мы все молчуны стали.
– Сколько у нас детей теперь, – улыбнулся он одними глазами. – Ну, мелкота, вылезайте. Дайте на вас посмотреть. Ух ты! Три королевны!
Девочки робко выбрались из-под стола и исподлобья смотрели на Ивана – слишком он был бледен и худ.
– Хорошо, что мы с твоим Иваном в городе столкнулись, – продолжал басить Павел. – Я как раз жильцов из нашей квартиры выкидывал. Вот сволочь – участковый ему ордер дал, паскуда такая. Я ему так в зубы дал, что он без всякого ордера в окно вылетел. Ну, за встречу! Сколько же мы с тобой, сестричка, не видались! Красавица ты у нас! А казачманок каких нарожала! А я все холостевал, а теперь баста! Милославский я теперя один остался. Серегу-то нашего еще перед войной забрали, и с концами. Шальная башка. Я ж тебе писал.
Павел торжественно водрузил на стол вещмешок, из недр которого появились, как из мешка Деда Мороза: бутыль с мутным самогоном, шмат сала в газете, банка американской тушенки, полбуханки черного сырого хлеба и мятая плитка заморского шоколада.
Я быстро захмелела от еды и самогона, уронила голову на руки и слышала только отрывки тихого разговора мужчин:
– Операцию-то назвали «Чечевица». Не знаю к чему. Мне доро?гой земляк сказывал, он еще пацан совсем, что они жили недели две в горах у тех, кого потом выселяли. Пришли в аул, расквартировались. Начальство сказало, что учения. Всё чин чинарем. Они, понятно, на фронт рвались, только мобилизовались. Добровольцы. На сараях плакаты висели про поддержку Красной Армии. Жили у ингушей мирно. Парни до последнего сами не знали, зачем они здесь. А когда своячок мой дознался, успел только шепнуть хозяевам, чтобы те матрацы разрезали и поболе напхали туды кукурузы и струментов. А лепешки обмотали вокруг тела лишними рубахами. В дороге-то их никто кормить-поить не собирался. Да и выкинули, говорят, в голой степи.
– Да, это как водится. Нас тоже этапировали без комфорту. Вагоны для скота, ни полок, ни печки. Я себе все нутро застудил. Если бы не засохший навоз, что мы от стен отколупывали, загнулся бы уже… А ты веришь, что они предатели и дезертиры?
– Не знаю, они не трусы. У нас в роте дагестанец был – дрался как черт. Это власти народ взбаламутили. Мы от немцев в сорок втором такого тут натерпелись. Теперь любого назови дезертиром – растерзают. – Исовсем понизив голос, Павел почти прошептал: – Ятак думаю, это не их война. Понимаешь? Это не их война. Говорят, немцы им свободу от нас, русских, обещали. Ведь сколя волка не корми, он все в лес просится.
– Но тут целые банды были. Оружия много изъяли, – продолжал допытываться Иван.
«Надо же, еле жив, а подавай ему политинформацию. А куда его самого-то по этапу гнали?» – сонно подумала я.
– Да когда у нас на Кавказе банд-то не было?! Аоружье изъяли, – согласился Павлуша. – Его еще с Гражданской знаешь сколько припрятано! Какой же горец без ружья и разбоя? Не знаю, как у других, а у нас люди говорят, сверху задание дали собрать оружие. Для галочки. У нас начальник милиции сам ингуш. Так он дал команду хватать пришлых ингушей с чеченами, а родне объявлять: выпустим, если сдадите винтовку. А если винтовки нету, у них можно отовариться. Прыткачи!
– Да сколько у милиции купить винтовок можно?!
– Э, не скажи. Номерок-то не пишется, одну винтовку хоть сто раз продавай.
– И что теперь будет с аулами?
– Осетин поселят. Не пойму только, зачем кударам отдавать, когда столько своих без крыши над головой. Ладно, за встречу. Ты-то как выкарабкался?..» – дочитала прамачеха и замолчала.
– Ну, что дальше-то? – нетерпеливо спросила Алла.
– Это все.
– Как – все? Точно?
– Как видишь. – Лина Ивановна протянула ей раскрытую тетрадь с недописанной страницей.
Алла с недоумением повертела ее в руках, еще раз перечитала про себя последний абзац. «Мы так не договаривались, останавливаться на всем скаку».
– Значит, аулы осетинам отдали? – пробормотала она, чтобы хоть как-то продлить резко оборвавшееся действо. – А если ингуши из ссылки вернутся, они осетин резать будут? Хотя осетины такие же безбашенные горцы. Они сами, наверно, кого хошь зарежут за свои дома. Дома, которые сложили казаки. Действительно, кровожадная земля там. Может, люди и не виноваты? Земля рассыпает споры насилия, люди поедают их с плодами этой земли? Может, она действительно кровью умывается? Как какая-то мифическая красавица? Поэтому и остается такой прекрасной и притягательной? Прекрасной горской вампиршей?
– А ты что, про пригородный район Владикавказа не слышала? – спросила прамачеха. – Это как раз там, где когда-то был Тарский хутор.
– Не-а.
– Про конфликт в пригородном районе в девяносто первом?
– Нет, мне тогда пять лет было.
– Ельцин подписал закон о репрессированных народах. Ингуши потянулись из Средней Азии на Кавказ…
– Почему из Средней Азии, их разве не на Север отправили?
– Нет, кого в Казахстан, кого в Туркмению…
– Эх, почему наших на лютый Север ссылали, а как кавказцев, так – на юга!
– Девочка! Там голая степь. Их выбросили без вещей, без еды. Там земля как камень, даже покойников не принимала. Целые семьи так и умирали на холодном ветру, а их тела обгладывали шакалы. Мне папа рассказывал.
– Не хочу про «умирали». Ладно, вернулись, и что?
– А осетины их не пустили. Ингуши стали селиться поблизости и плодиться, как кролики. Осетины испугались, что ингуши их перерожают. Они даже термин новый придумали – агрессивная рождаемость.
– Фигня, всех нас китайцы перерожают, – возразила Алла. Ей не хотелось связывать драматическую историю Антонины с современной жизнью. – К тому же сравнивать ингушей с кроликами не хорошо. Вот это и есть бытовой шовинизм, – поддела она Лину Ивановну. Алле приятно было поймать прамачеху на каком-нибудь промахе. Хотя на ингушей ей было наплевать так же, как и на осетин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153