Когда я писала мужу о рождении еще одной девочки, у меня дрожала рука. Я знала, что он будет разочарован. Мужчине нужны сыновья, способные помочь ему на поле боя, при дворе и в маноре. Но в его ответе не было и намека на разочарование. Муж радовался новости, писал, что ждет не дождется возможности увидеть свою красавицу дочь и надеется, что на границе наступит затишье, которое позволит ему приехать в Борроу-Грин. Я прижала его письмо к губам и невольно вздохнула. Все эти годы Джон оставался один, без мальчиков, которые могли бы ему помочь.
«Теперь, когда он близко и приезжает домой чаще, у нас впереди еще много времени, чтобы родить сыновей», – напомнила я себе.
Я приняла решение переехать в Нортумбрию в прошлом, 1462 году, потому что в Кембриджшире мы видели Джона редко. Он всегда был на севере, охранял шотландскую границу и сражался с остатками ланкастерцев, еще не сложивших оружие. Чтобы с корнем выкорчевать эту заразу и избавить королевство от угрозы, Джон осадил принадлежавшие ланкастерцам замки Алнуик, Дунстанберг и Бамберг. Поняв, что могу не увидеть его несколько месяцев, я перевезла своих домочадцев из Борроу-Грин в укрепленный манор Ситон-Делаваль на дальнем севере Нортумберленда, конфискованный у рода Делавалей и пожалованный нам королем Эдуардом.
Мы отправились на север, как только я оправилась после родов Мэгги, состоявшихся в сентябре. По пути до нас дошла новость о смерти графини Алисы. Я была рада, что ее страдания закончились, но ощущала гнетущее чувство потери и думала о Джоне; мне хотелось оказаться рядом с мужем и утешить его.
Когда мы уезжали из Мидленда, там только начинали желтеть листья, но в неприветливом Нортумберленде уже дули ледяные ветры, а землю покрывал иней. Пастбища пустовали, на дорогах почти не было путников, потому что скот загнали в сараи, а умные люди в такую погоду на улицу не выходили. Мы рысью проезжали нортумберлендские пустоши, холмы и долины, минуя бесконечные сараи и хутора, а иногда одинокого путника, которого выгнала из дому нужда. В конце поездки дорога так круто пошла в гору, что мы видели впереди только небо; казалось, каменистая тропа ведет прямо на Небеса. Я сочла это добрым предзнаменованием.
Наконец мы добрались до сонной деревушки Ситон-Делаваль, миновали ее и выехали в поля, окружавшие манор; тот был заметен издалека по колокольне старой саксонской церкви. Привратник начал опускать ржавый подъемный мост; жуткий скрежет распугал живших во рву лебедей и цапель, и те с диким хлопаньем крыльев взвились в воздух. Пока лошади, стуча копытами, поднимались к сторожке, я велела себе не забыть смазать мост. У встретившего нас управляющего был тревожный вид; несомненно, он боялся за свою судьбу при новых хозяевах из числа сторонников Йорка. Два uрума приняли у нас лошадей; мы спешились и пошли осматривать свой новый дом.
Через сад протекал ручей; надутые полотняные крылья ветряной мельницы напоминали паруса корабля. Вокруг голубятни летали голуби, оглашавшие воздух громким воркованием; разгуливавшие по двору гуси, утки и куропатки гоготали, крякали и трубили. Нас провели в крыло с просторной кухней, судомойней, пивоварней и пекарней, из которой доносился запах свежего хлеба. В животе урчало от голода, горло пересохло от жажды. Я с трудом подавила вздох. Пришедший в упадок манор требовал больших затрат. Голубятня покосилась, крепостной вал зарос сорняками, деревянный коровник наполовину сгнил, а полотняные крылья мельницы совсем прохудились. «Потребуется много труда; для ремонта хозяйственных построек придется нанять странствующих мастеров», – подумала я.
Потом мы вошли в главное здание и по скрипучей деревянной лестнице поднялись в жилые покои. Здесь стояло множество ведер, куда стекала вода, просачивавшаяся сквозь дыры в черепичной крыше, но главный зал был обит панелями и имел красивый балкон для музыкантов. Из его окон открывался вид на прекрасную саксонскую часовню с той самой высокой колокольней, которую я заметила издалека. Мы прибыли в полдень, и в зале стояла суета. На столах, накрытых чистыми скатертями, стояла оловянная посуда; слуги несли солонки и столовые приборы и раскладывали их в заранее отведенных местах.
В конце экскурсии мне показали хозяйскую спальню. К моему удовольствию, из нее открывался вид на окрестные поля и сады. Здесь имелось отхожее место с канделябрами по обе стороны стрельчатого окна. Я сменила забрызганный грязью дорожный костюм, умылась и пошла в большой зал, где была накрыта трапеза. Все домочадцы уже собрались там и ждали меня. Я предложила им сесть, кивнула кравчему, и на столы поставили тазики с водой, в которой можно было вымыть руки перед чтением молитвы.
Следующие два месяца все мои силы уходили на приведение дома в порядок; чтобы оплачивать ремонт, приходилось экономить на всем. Мы с управляющим ломали себе голову, пытаясь придумать, как сократить расходы на вино, пряности, раздачу милостыни, одежду и еду для слуг, заказ месс и церковных служб, мытье окон и полов, дрова, свечи, масло для светильников и даже на нянь, присматривавших за детьми. Сэкономленные деньги шли не только на ремонт, но и на приобретение таких необходимых вещей, как гобелены. Мои усилия оказались не напрасными; к Святкам дом стал выглядеть куда более уютным и гостеприимным.
Решение переехать в Ситон-Делаваль оказалось правильным. Джон приезжал домой при первой возможности. Конечно, его визиты были короткими, но приносили огромную радость не только мне, но всем обитателям манора.
Пока мы готовились к встрече нового, 1463 года, осада Алнуика и Дунстанберга шла так успешно, что в Рождество Сомерсет сдал Джону оба замка. Теперь в руках ланкастерцев оставался только Бамберг. На Двенадцатую ночь в Ситон-Делаваль приехал Джон и привез с собой дорогого гостя.
– Посмотри, кого я тебе привел! – Темно-синие глаза мужа сияли.
– Дядя! – воскликнула я и бросилась в его объятия с пылом, неприличным для леди. – Ох, дядя, как я рада тебя видеть! – Я хотела отвести его в дом, но тут позади раздался знакомый голос. Обернувшись, я увидела Сомерсета со связанными впереди руками, спешивавшегося с помощью воина. Какое-то мгновение он стоял и смотрел на меня. Я уставилась на герцога во все глаза; до меня не дошло, что, сдав замки, он сдался и сам.
– Приветствую вас, миледи Монтегью, – учтиво сказал он.
– Милорд Сомерсет… – Я осеклась, не найдя подходящих слов, и вежливо поклонилась, чувствуя на себе странный взгляд мужа. Потом Джон кивнул воину, и Сомерсета быстро увели. За ним последовали и другие пленники.
– Что с ними будет? – спросила я, выразив свои мысли вслух.
– Они изменники, – ответил дядя. – Дитя мое, как, по-твоему, с ними поступят?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
«Теперь, когда он близко и приезжает домой чаще, у нас впереди еще много времени, чтобы родить сыновей», – напомнила я себе.
Я приняла решение переехать в Нортумбрию в прошлом, 1462 году, потому что в Кембриджшире мы видели Джона редко. Он всегда был на севере, охранял шотландскую границу и сражался с остатками ланкастерцев, еще не сложивших оружие. Чтобы с корнем выкорчевать эту заразу и избавить королевство от угрозы, Джон осадил принадлежавшие ланкастерцам замки Алнуик, Дунстанберг и Бамберг. Поняв, что могу не увидеть его несколько месяцев, я перевезла своих домочадцев из Борроу-Грин в укрепленный манор Ситон-Делаваль на дальнем севере Нортумберленда, конфискованный у рода Делавалей и пожалованный нам королем Эдуардом.
Мы отправились на север, как только я оправилась после родов Мэгги, состоявшихся в сентябре. По пути до нас дошла новость о смерти графини Алисы. Я была рада, что ее страдания закончились, но ощущала гнетущее чувство потери и думала о Джоне; мне хотелось оказаться рядом с мужем и утешить его.
Когда мы уезжали из Мидленда, там только начинали желтеть листья, но в неприветливом Нортумберленде уже дули ледяные ветры, а землю покрывал иней. Пастбища пустовали, на дорогах почти не было путников, потому что скот загнали в сараи, а умные люди в такую погоду на улицу не выходили. Мы рысью проезжали нортумберлендские пустоши, холмы и долины, минуя бесконечные сараи и хутора, а иногда одинокого путника, которого выгнала из дому нужда. В конце поездки дорога так круто пошла в гору, что мы видели впереди только небо; казалось, каменистая тропа ведет прямо на Небеса. Я сочла это добрым предзнаменованием.
Наконец мы добрались до сонной деревушки Ситон-Делаваль, миновали ее и выехали в поля, окружавшие манор; тот был заметен издалека по колокольне старой саксонской церкви. Привратник начал опускать ржавый подъемный мост; жуткий скрежет распугал живших во рву лебедей и цапель, и те с диким хлопаньем крыльев взвились в воздух. Пока лошади, стуча копытами, поднимались к сторожке, я велела себе не забыть смазать мост. У встретившего нас управляющего был тревожный вид; несомненно, он боялся за свою судьбу при новых хозяевах из числа сторонников Йорка. Два uрума приняли у нас лошадей; мы спешились и пошли осматривать свой новый дом.
Через сад протекал ручей; надутые полотняные крылья ветряной мельницы напоминали паруса корабля. Вокруг голубятни летали голуби, оглашавшие воздух громким воркованием; разгуливавшие по двору гуси, утки и куропатки гоготали, крякали и трубили. Нас провели в крыло с просторной кухней, судомойней, пивоварней и пекарней, из которой доносился запах свежего хлеба. В животе урчало от голода, горло пересохло от жажды. Я с трудом подавила вздох. Пришедший в упадок манор требовал больших затрат. Голубятня покосилась, крепостной вал зарос сорняками, деревянный коровник наполовину сгнил, а полотняные крылья мельницы совсем прохудились. «Потребуется много труда; для ремонта хозяйственных построек придется нанять странствующих мастеров», – подумала я.
Потом мы вошли в главное здание и по скрипучей деревянной лестнице поднялись в жилые покои. Здесь стояло множество ведер, куда стекала вода, просачивавшаяся сквозь дыры в черепичной крыше, но главный зал был обит панелями и имел красивый балкон для музыкантов. Из его окон открывался вид на прекрасную саксонскую часовню с той самой высокой колокольней, которую я заметила издалека. Мы прибыли в полдень, и в зале стояла суета. На столах, накрытых чистыми скатертями, стояла оловянная посуда; слуги несли солонки и столовые приборы и раскладывали их в заранее отведенных местах.
В конце экскурсии мне показали хозяйскую спальню. К моему удовольствию, из нее открывался вид на окрестные поля и сады. Здесь имелось отхожее место с канделябрами по обе стороны стрельчатого окна. Я сменила забрызганный грязью дорожный костюм, умылась и пошла в большой зал, где была накрыта трапеза. Все домочадцы уже собрались там и ждали меня. Я предложила им сесть, кивнула кравчему, и на столы поставили тазики с водой, в которой можно было вымыть руки перед чтением молитвы.
Следующие два месяца все мои силы уходили на приведение дома в порядок; чтобы оплачивать ремонт, приходилось экономить на всем. Мы с управляющим ломали себе голову, пытаясь придумать, как сократить расходы на вино, пряности, раздачу милостыни, одежду и еду для слуг, заказ месс и церковных служб, мытье окон и полов, дрова, свечи, масло для светильников и даже на нянь, присматривавших за детьми. Сэкономленные деньги шли не только на ремонт, но и на приобретение таких необходимых вещей, как гобелены. Мои усилия оказались не напрасными; к Святкам дом стал выглядеть куда более уютным и гостеприимным.
Решение переехать в Ситон-Делаваль оказалось правильным. Джон приезжал домой при первой возможности. Конечно, его визиты были короткими, но приносили огромную радость не только мне, но всем обитателям манора.
Пока мы готовились к встрече нового, 1463 года, осада Алнуика и Дунстанберга шла так успешно, что в Рождество Сомерсет сдал Джону оба замка. Теперь в руках ланкастерцев оставался только Бамберг. На Двенадцатую ночь в Ситон-Делаваль приехал Джон и привез с собой дорогого гостя.
– Посмотри, кого я тебе привел! – Темно-синие глаза мужа сияли.
– Дядя! – воскликнула я и бросилась в его объятия с пылом, неприличным для леди. – Ох, дядя, как я рада тебя видеть! – Я хотела отвести его в дом, но тут позади раздался знакомый голос. Обернувшись, я увидела Сомерсета со связанными впереди руками, спешивавшегося с помощью воина. Какое-то мгновение он стоял и смотрел на меня. Я уставилась на герцога во все глаза; до меня не дошло, что, сдав замки, он сдался и сам.
– Приветствую вас, миледи Монтегью, – учтиво сказал он.
– Милорд Сомерсет… – Я осеклась, не найдя подходящих слов, и вежливо поклонилась, чувствуя на себе странный взгляд мужа. Потом Джон кивнул воину, и Сомерсета быстро увели. За ним последовали и другие пленники.
– Что с ними будет? – спросила я, выразив свои мысли вслух.
– Они изменники, – ответил дядя. – Дитя мое, как, по-твоему, с ними поступят?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105