Мечта была близка к осуществлению. Только бы привесить к бедру меч, ощутить его тяжесть, опереться на рукоять – совсем другая осанка появится. С ним ничего не страшно. Мечом можно достигнуть всего: славы, знатности, богатства, им защищаются, грозят, нападают. Клятве на нем верят, как священной. С ним живут, с ним сходят в могилу.
Доброгаст ног под собой не чувствовал. Неужто в самом деле придет конец всем его мучениям и можно будет свободно, не боясь быть пойманным, ходить по улицам города? Неужели свалится наконец с души этот камень, это проклятие и Доброгаст снова обретет себя… свободного человека? Нет же, не поймать его Блуду! Как он тогда вел себя при князе – изгибался, выставляя розовую лысину, улыбался так, что, казалось, вот-вот из глаз мед потечет, а ведь не взглянул на него Святослав, совсем его не заметил. Умница князь! И как далеко смотрит.
Доброгаст остановился на Шуткинском мосту – сюда, по уговору, должна была прийти Судислава. Милая, ясноглазая! И смех у нее серебряный, колокольчиковый… Прижаться щекою к ее щеке, все на свете станет таким светлым, притихнет Днепр, вспорхнет ветер – лети, лети себе туда, где темные леса, где реки с обрывистыми берегами и волоки, где не бывал никогда.
Со стороны детинца показался всадник. Доброгаст не поверил глазам – она! Судислава ловко сидела в седле, сорочинский тонконогий иноходец под ней кособочил, прядал ушами. Вот он уже застучал копытами по доскам моста. Дивясь собственной смелости, Доброгаст схватил коня под уздцы. Девушка мгновенно подняла над головою плеть, но остановилась:
– Доброгаст… я не узнала тебя! Скорее на торг… я говорила с воеводой Волком. Он согласен.
Она закусила губу, отвернулась.
– Что с тобой? – забеспокоился Доброгаст.
– Так… когда вернешься из похода, на тебе будет кафтан сотского… парчовый воротник, отороченный лентой. Только когда это будет? – проговорила сквозь слезы девушка. – А я опять сирота. Вся моя жизнь – сиротская.
– Не плачь, Судислава…
– Приходи же на торг… народ заглядывается, – перебила его девушка и, хлестнув коня, поскакала.
Улицы опустели, по оставшимся без присмотра сырым кирпичам под камышовым навесом прыгали козы, копытили их. Хлопая ножнами по крупу коня, проскакал запоздалый воин. Все кругом – и дома, и деревья, и само небо – казалось Доброгасту обновленным, необыкновенно красивым. Не заметил, как пришел на торг.
Толпы народа наводняли Бабин торжок. Вокруг степени[16] стояли всадники, всадники без числа. Сверкали шеломы, латы, позванивали сбруи, лошади били копытами.
Несмотря ни на что, шла бойкая торговля. У свернутых ковров сидели какие-то смуглолицые, невозмутимые люди. Рядом ладожане продавали связки-сороки лисьих шкур и рыбий зуб с далекого Студеного моря.
– Здесь бронзовые зеркала! Пряслица! – кричали лотошники. – Ларцы разновеликие, костяные гребни!
– Братина дутая! Древолазные шипы – недорого! Чернолаковый грецкий сосуд – лак не сходит пять тыщ лет, ручаюсь головой! – слышались отдельные выкрики.
– Ко-о-му хо-о-лодной воды!
– Брыластый, купи сокола с рукавицей… совсем новая рукавица, золотом продернута… краденая рукавица, честно слово!
– Здесь продаются восковые свечи из великокняжеских хором! Великий князь уходит в поход, и хоромы погружаются во мрак. Кому свечи?
– За пять резаней[17] отдаю пузо соли, – предлагал упитанный купец.
– А свою ненасытную утробу за сколько продашь? – под общий смех шутил старый, похожий на высушенный гриб, гончар.
Доброгаст узнал Гусиную лапку. Он пританцовывал около расставленных для продажи горшков, поводил плечами, потрясал тощим задом, будто что тормошило его изнутри.
– Воевать будем – богатыми будем! – приговаривал он.
– Кто воевать будет? – спрашивали из толпы.
– Мы будем воевать, – не задумываясь, бросал гончар.
– А богатыми кто будет? – снова спрашивали хохочущие.
– Бояре именитые, – не знаешь сам?.. Горшки!.. Кому горшки?.. Сам лепил, в печи томил, в кислых щах топил.
– Ну, потешный-ить! Ай да Гусиная лапка!
– Дедко, не шуми, – урезонивал его внук, мальчик лет девяти, – здесь воевода ездит, заберет!
Поодаль несколько загостившихся персов перебрасывали с рук на руки яркие куски материи, и на солнце они становились еще ярче, еще привлекательнее для глаза. На Доброгаста ловко набросили кусок, в одно мгновение опутали до ног. Держа ножницы у самой земли, один из персов спросил:
– Рэзить или не рэзить?
Доброгаст скосил глаза, увидел на плече золотого сирина, полюбовался им с минуту и, тяжело вздохнув, сбросил парчу.
– В походе добудем! – сказал кто-то рядом.
– Как бы не так, – возразил другой голос, – князь не допустит пограблений в Болгарии.
– Что так?
– Поскольку на Дунае сплошь русские города нашего воздвижения, с нашим народом – добычи никакой быть не может.
– Зачем же тогда война? – снова спросил прежний голос.
– А затем, чтобы слиться с болгарами, – вмешался пожилой воин, опиравшийся на зазубренную секиру, – Днепр впадает в море и Дунай впадает в море и то море зовется Русским. Так и два языка сольются воедино.
– Больно мудрено чего-то, не пойму… – протянул простоволосый парень с гребенкой и стальным кресалом у пояса.
– Чего там! Толкуй так: восхотел князь покончить с греками раз и навсегда, – сказал старик с посохом.
В конце торжища послышались громкие голоса, шум, пьяные выкрики.
«Что это?.. Неужто? Ну да, они гогочут, точно гуси, они – храбры с заставы на Десне. Так и плывет толпа мимо Улеба, будто река под каменной башней. А вот и Волчий хвост, и Бурчимуха, и Тороп. А где же Яромир? Неужто… Но нет, вот и его желтокудрая голова мелькает. Только что же случилось? Почему все кругом так смеются?» – Доброгаст продрался сквозь толпу.
Окруженный тесным кольцом зевак, Буслай поднимал с земли камни, взвешивал их на могучей ладони и бросал поверх голов, приговаривая:
– В этой избе меня на пиру обнесли… в этой – мне в чару плюнули… а в этой – под бока кулаками совали, белы рученьки крутили, по двору волочили, носом землю пахать заставляли… Получите, бояре, сполна, долг платежом красен!
Камни грохотали по черепичным крышам боярских изб, будто гром в грозу.
– Лови петухов, бедный люд, – не унимался Буслай, – щипли их! Пусть по всему Киеву перья летят!
Недолго потешался храбр.
– Дорогу! Дорогу! – раздалось позади, и перед буяном появился верховой – воевода Волк. Толстощекое лицо выражало недовольство.
– Что здесь?.. Кто кого?
Мужчины быстро расходились, женщины наперебой затараторили.
– Умолкните, проклятые бабы, цыц! – тряхнул рукавом Волк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Доброгаст ног под собой не чувствовал. Неужто в самом деле придет конец всем его мучениям и можно будет свободно, не боясь быть пойманным, ходить по улицам города? Неужели свалится наконец с души этот камень, это проклятие и Доброгаст снова обретет себя… свободного человека? Нет же, не поймать его Блуду! Как он тогда вел себя при князе – изгибался, выставляя розовую лысину, улыбался так, что, казалось, вот-вот из глаз мед потечет, а ведь не взглянул на него Святослав, совсем его не заметил. Умница князь! И как далеко смотрит.
Доброгаст остановился на Шуткинском мосту – сюда, по уговору, должна была прийти Судислава. Милая, ясноглазая! И смех у нее серебряный, колокольчиковый… Прижаться щекою к ее щеке, все на свете станет таким светлым, притихнет Днепр, вспорхнет ветер – лети, лети себе туда, где темные леса, где реки с обрывистыми берегами и волоки, где не бывал никогда.
Со стороны детинца показался всадник. Доброгаст не поверил глазам – она! Судислава ловко сидела в седле, сорочинский тонконогий иноходец под ней кособочил, прядал ушами. Вот он уже застучал копытами по доскам моста. Дивясь собственной смелости, Доброгаст схватил коня под уздцы. Девушка мгновенно подняла над головою плеть, но остановилась:
– Доброгаст… я не узнала тебя! Скорее на торг… я говорила с воеводой Волком. Он согласен.
Она закусила губу, отвернулась.
– Что с тобой? – забеспокоился Доброгаст.
– Так… когда вернешься из похода, на тебе будет кафтан сотского… парчовый воротник, отороченный лентой. Только когда это будет? – проговорила сквозь слезы девушка. – А я опять сирота. Вся моя жизнь – сиротская.
– Не плачь, Судислава…
– Приходи же на торг… народ заглядывается, – перебила его девушка и, хлестнув коня, поскакала.
Улицы опустели, по оставшимся без присмотра сырым кирпичам под камышовым навесом прыгали козы, копытили их. Хлопая ножнами по крупу коня, проскакал запоздалый воин. Все кругом – и дома, и деревья, и само небо – казалось Доброгасту обновленным, необыкновенно красивым. Не заметил, как пришел на торг.
Толпы народа наводняли Бабин торжок. Вокруг степени[16] стояли всадники, всадники без числа. Сверкали шеломы, латы, позванивали сбруи, лошади били копытами.
Несмотря ни на что, шла бойкая торговля. У свернутых ковров сидели какие-то смуглолицые, невозмутимые люди. Рядом ладожане продавали связки-сороки лисьих шкур и рыбий зуб с далекого Студеного моря.
– Здесь бронзовые зеркала! Пряслица! – кричали лотошники. – Ларцы разновеликие, костяные гребни!
– Братина дутая! Древолазные шипы – недорого! Чернолаковый грецкий сосуд – лак не сходит пять тыщ лет, ручаюсь головой! – слышались отдельные выкрики.
– Ко-о-му хо-о-лодной воды!
– Брыластый, купи сокола с рукавицей… совсем новая рукавица, золотом продернута… краденая рукавица, честно слово!
– Здесь продаются восковые свечи из великокняжеских хором! Великий князь уходит в поход, и хоромы погружаются во мрак. Кому свечи?
– За пять резаней[17] отдаю пузо соли, – предлагал упитанный купец.
– А свою ненасытную утробу за сколько продашь? – под общий смех шутил старый, похожий на высушенный гриб, гончар.
Доброгаст узнал Гусиную лапку. Он пританцовывал около расставленных для продажи горшков, поводил плечами, потрясал тощим задом, будто что тормошило его изнутри.
– Воевать будем – богатыми будем! – приговаривал он.
– Кто воевать будет? – спрашивали из толпы.
– Мы будем воевать, – не задумываясь, бросал гончар.
– А богатыми кто будет? – снова спрашивали хохочущие.
– Бояре именитые, – не знаешь сам?.. Горшки!.. Кому горшки?.. Сам лепил, в печи томил, в кислых щах топил.
– Ну, потешный-ить! Ай да Гусиная лапка!
– Дедко, не шуми, – урезонивал его внук, мальчик лет девяти, – здесь воевода ездит, заберет!
Поодаль несколько загостившихся персов перебрасывали с рук на руки яркие куски материи, и на солнце они становились еще ярче, еще привлекательнее для глаза. На Доброгаста ловко набросили кусок, в одно мгновение опутали до ног. Держа ножницы у самой земли, один из персов спросил:
– Рэзить или не рэзить?
Доброгаст скосил глаза, увидел на плече золотого сирина, полюбовался им с минуту и, тяжело вздохнув, сбросил парчу.
– В походе добудем! – сказал кто-то рядом.
– Как бы не так, – возразил другой голос, – князь не допустит пограблений в Болгарии.
– Что так?
– Поскольку на Дунае сплошь русские города нашего воздвижения, с нашим народом – добычи никакой быть не может.
– Зачем же тогда война? – снова спросил прежний голос.
– А затем, чтобы слиться с болгарами, – вмешался пожилой воин, опиравшийся на зазубренную секиру, – Днепр впадает в море и Дунай впадает в море и то море зовется Русским. Так и два языка сольются воедино.
– Больно мудрено чего-то, не пойму… – протянул простоволосый парень с гребенкой и стальным кресалом у пояса.
– Чего там! Толкуй так: восхотел князь покончить с греками раз и навсегда, – сказал старик с посохом.
В конце торжища послышались громкие голоса, шум, пьяные выкрики.
«Что это?.. Неужто? Ну да, они гогочут, точно гуси, они – храбры с заставы на Десне. Так и плывет толпа мимо Улеба, будто река под каменной башней. А вот и Волчий хвост, и Бурчимуха, и Тороп. А где же Яромир? Неужто… Но нет, вот и его желтокудрая голова мелькает. Только что же случилось? Почему все кругом так смеются?» – Доброгаст продрался сквозь толпу.
Окруженный тесным кольцом зевак, Буслай поднимал с земли камни, взвешивал их на могучей ладони и бросал поверх голов, приговаривая:
– В этой избе меня на пиру обнесли… в этой – мне в чару плюнули… а в этой – под бока кулаками совали, белы рученьки крутили, по двору волочили, носом землю пахать заставляли… Получите, бояре, сполна, долг платежом красен!
Камни грохотали по черепичным крышам боярских изб, будто гром в грозу.
– Лови петухов, бедный люд, – не унимался Буслай, – щипли их! Пусть по всему Киеву перья летят!
Недолго потешался храбр.
– Дорогу! Дорогу! – раздалось позади, и перед буяном появился верховой – воевода Волк. Толстощекое лицо выражало недовольство.
– Что здесь?.. Кто кого?
Мужчины быстро расходились, женщины наперебой затараторили.
– Умолкните, проклятые бабы, цыц! – тряхнул рукавом Волк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71