– Проклятье, сдаются! Ратмир… туда!
Копье с раздвоенным, как змеиное жало, наконечником вонзилось в живот воину рядом с Доброгастом. Воин схватился за вывалившиеся внутренности, ахнул. Доброгаст прыгнул, вцепился в двуручный меч, повис на нем.
– Давран, Давран!.. Ны смы болгаре![28] – звенело в ушах.
Враги пустились на хитрость. Слева от Святослава полк дрогнул и побежал.
– Уррр-а-а! – увлеклось войско.
Князь приказал остановиться, но было поздно. Наткнувшись на засаду, гибли, повиснув на копьях, получая стремительные удары алебард.
Доброгаст тяжело дышал, мучила жажда, будто в горле билось сердце. Разговаривали мечи, железцы стрел царапали кольчуги, звенели щиты.
– За Русь! – кричали кругом, и Доброгаст кричал, чувствуя, что, перестань он кричать, как тут же упадет обессиленный. Клич объединял, заставлял чувствовать себя частью большого целого. Приходили на помощь товарищи, увлекали за собой в еще более яростные схватки, где уже не сила и не ловкость, а только отчаянное упорство спасало храбрецов, давало им победу.
В битву вступила последняя свежая тысяча, посланный в тыл воевода Волк не появлялся. Напрасно Святослав шарил глазами по дальним курганам: обозы, телеги, лошади виднелись там.
Удачней других действовало правое крыло – черниговцы и любечане под началом князя Синко. Они отбросили болгар далеко от берега и прижимали их к полку Ивана Тиверского.
В это время Волк, в сдвинутом на затылок круглом шеломе, потрясал кулаками, багровея, кричал:
– Борзее, мать честна! Проклятые бездельники!
Красный каблук с серебряной подковой стучал по доскам. Утомленные длинным переходом, с лицами, вспухшими от укусов мошкары, воины зверели, хватали оружие.
– Берите паруса! Кожи! В изгон, бездельники, живо!
Захрустели под ногами старые камыши, замокрели следы.
Не успели пробежать и двухсот шагов, как наткнулись на засевший отряд болгар. Завязалась сеча. Нужно было сверхъестественное мужество, чтобы сражаться, продираясь сквозь перевитые диким хмелем заросли, поднимая пудовые от налипшей грязи ноги. Многие погружались в трясину по колено, наносили удары вслепую – не давали смотреть тучи гнуса.
– Мостите мосты! – все больше багровел воевода. – Стелите полотна, бросайте кожи!
Паруса дырявились копьями, валили с ног дубленые кожи. Болгары изнемогали, посылали проклятия язычникам, теряли соображение.
Воевода Волк, покрытый грязью, как подводная коряга, шаг за шагом отвоевывал пространство. Перепрыгивая с трупа на труп, он добрался до предводителя, – вокруг того лежала куча тел.
– Тева! Тева! – звал военачальник, отбиваясь от наседавших.
– Пустите меня! Пустите! – пробился Волк.
Его кончар[29] столкнулся с мечом – посыпались искры. Ударили снова – осушили руки. Снова скрестили оружие, глянули друг другу в глаза.
– Давран, болгаре! – ощущая за спиной пустое место, закричал предводитель.
Он открыл рот, чтобы еще что-то крикнуть, но тут же повалился замертво.
Сопротивление было сломлено. Скашивая кончаром камыши, свирепый, как дикий кабан, воевода орал:
– В изгон, бездельники, живо! Вот я вас!
Он выбрался на дорогу и побежал, а в развороченных камышах над убитыми запорхали белые мотыльки, вылезли отовсюду лягушки, зеленые, словно из дорогого малахита, и беспечно затурчали.
… Святославу мнилось: Перун отвернулся от него. Заманчивые морские берега скрывались в тумане, вспять потек торговый Дунай, понеслась перед мысленным взором триумфальная императорская колесница…
«То-то обрадуются враги, отовсюду насядут на молодую Русь, придут полонить красных дев, грабить и убивать. Задымится в куреве пожаров беззащитная Русская земля, низко полетит над нею Дева-Обида. Ослабнуть сегодня, значит погибнуть завтра… Сгинуть, как обры,[30] исчезнувшие с лица земли». – Святослав чувствовал – ползла по спине холодная змея ужаса, а руки покрывались гусиною кожей.
– Нет, нет, – твердил он, – не ослабнут воины, не поникнет трава.
Князь уже не отдавал распоряжений, они были бы излишни. Все труднее становилось войску. Пали многие отважные воины. Пошатываясь, выбрался из битвы Иван Тиверский, прижимая меч к ране, подошел, вскинул отяжелевшую голову.
– Что шатаешься, Иване? – спокойно опросил Святослав, а у самого губы прыгали. – Говорил тебе, не пей крепкого меда.
Мутно глянул витязь, усмехнулся:
– Не крепкий мед тут повинен: угостили меня копьем под пазуху, князь.
Рухнул на землю в прохладную мяту и отошел.
Святослав спрыгнул с коня, поцеловал витязя в холодеющие губы.
Крепко стиснув друг другу руки, закостенели под ногами врагов в самой гуще битвы вятичские братья.
Знатный болгарин – нос дубинкою, на бритой голове две косы – занес меч, но Доброгаст выбил его из рук. Столкнулся с другим, глянул – Идар.
– Ничего, брат, ничего, – дыхнул в лицо тот, – крепись.
Рука сама заносила меч. Бросились в глаза оброненный кем-то сапог с дырявой подошвой и плоская фляга из обожженной глины. Неподалеку мелькал пурпурный пояс царя Петра.
Петр торжествовал. Окруженный блестящею свитой, он помахивал над головой золотым мечом.
– Победа! Победа! – ликовал царь. – Слава тебе, всемогущий господи!
Но он ликовал недолго. Вихрем примчался окровавленный всадник:
– Государь, язычники в тылу! Впереди них сам сатана!
Следом уже спешил другой:
– Батюшка царь! Руссы со спины заходят!
Петр вытянулся в стременах:
– Тысячу Таркана… свежую тысячу в битву! Скифский[31] полк в битву. Пусть им поможет Десница Божья!
Потянулись томительные минуты ожидания, когда ничего нельзя было разобрать – кто побеждает, а кто выдыхается. Хоругви, стяги, копья, секиры мелькали перед глазами и прямо на царя пятился чей-то испуганный конь.
Гонец крикнул издалека:
– Государь, полк протостратора Таркана отказывается идти в битву. Они кричат: «Кто служит царю, тот служит дьяволу!»
– Это ереси! Богомильские ереси! – взвизгнул Петр. – Ты слышишь? Скажи им, что они изменники; мерзких еретиков ждет геенна огненная! Объясни им, что Господь покарает их, «яко цари богом суть учинены…»
– Государь, – подскакал другой гонец, – скифы бросают оружие! Втыкают копья в землю и говорят, что они не будут биться с руссами… Что руссы им братья. «Мира нам», – кричат.
– Проклятые язычники… Я знал, что на них нельзя положиться… гоните их конницей, топчите их! Поистине, гнев господен обрушился на наше царство, – каждый третий или богомил, или предатель!
– Спасайся, государь!.. Измена!.. Сатана прорвал тыл!
Петр перекрестился, улыбнулся смиренно, кротко, как и подобало истому христианину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71