Умирая, он забрызгал меня своей кровью, я чувствовала себя странным образом причастной к его смерти, даже ответственной за нее, что еще глубже погружало меня в кошмар последнего времени.
– Не повезло. Его заставили замолчать.
Возвращалась я на такси, потому что Гарсия сразу же решил снять охрану. Он полагал, что раз Урбано больше нет, никакая опасность мне не угрожает, хотя я его выводов не поняла.
– У меня есть подозрение, что он приставил к тебе охрану вовсе не для того, чтобы защитить, он просто использовал тебя как приманку, хотел схватить Урбано, если тот попытается войти в контакт с тобой, – сказал Феликс. – По правде говоря, не думаю, что ты вообще подвергалась опасности.
Возможно, но убийство грабителя доказывало, что эти люди убивают. Не только похищают, не только отрезают пальцы, но и убивают. Бедный Рамон. Хотя нет: бедная я. Потому что только теперь до меня начал доходить смысл телефонного разговора с убитым. Кто-то же сказал ему, что я ничего не знала. И еще эти слова: ничего личного. Получается, что ограбление в подъезде заказал Рамон? Но это полная нелепость и бессмыслица. Кто-то выдал себя за Рамона. Конечно. Это вполне возможно. Кто-то притворился другим человеком. Это легко сделать. Так часто бывает. Сколько человек представляются не теми, кто они есть на самом деле! Сегодня утром Адриан пришел завтракать очень поздно, было почти половина двенадцатого. Он объяснил, что провел очень беспокойную и бессонную ночь, а утром отсыпался. Долго объяснял и, может быть, слишком подробно. Слова, слова – чтобы прикрыть свое отсутствие и пустить дымовую завесу. Слова, которые скрывают, что он вполне мог поехать к тому дому, выстрелить из окна машины и убить человека.
* * *
Стоило бы задаться вопросом, почему Лусия так не доверяла Адриану. Почему она не подозревала Феликса, который, в конце концов, по собственному его признанию, был террористом и преступником? Или инспектора Хосе Гарсию, у которого такой зловещий взгляд и вообще облик киношного злодея? Однако ее недоверчивость касалась одного Адриана. Действительно, против него говорили некоторые странные совпадения, запутанный клубок обвинительных предположений. Но доказательства были ничтожные и, в общем, неубедительные. Их явно не хватало, чтобы объяснить ее отношение к Адриану.
Вероятно, страх Лусии проистекал из другого источника. Таким источником, например, могла быть молодость Адриана. Его привлекательность. Или такой основополагающий факт, что он принадлежал к мужскому полу. Молодость, чтобы идти по порядку, – свойство тревожащее. Некоторые думают, что молодость вообще невинна, понимая под невинностью инстинктивную предрасположенность к добру. Лусию же молодые, напротив, беспокоили своей неопределенностью: они были не невинными, а не устоявшимися, недооформившимися, они еще не имели возможности проявить свои наклонности к великодушию и низости, к солидарности и тирании. Но внутри они уже были такими, какими станут потом: посредственными эгоистами, или спасителями человечества, или серийными убийцами. Все это в них уже присутствовало, но они еще не совершили поступков, по которым бы всем стало ясно, что они собой представляют. И Гитлер был подростком, и Джек-потрошитель был подростком, и Сталин, наверное, в соответствующем возрасте сиял обаятельной улыбкой грузинского юноши. Молодые как бы сидят в засаде внутри самих себя, их личности скрыты и будут выстроены с течением жизни, высшей точкой которой становится старость. Поэтому Феликс не страшил Лусию – старик уже показал, кто он такой, уже завершил процесс метаморфоз. А Адриан оставался землей неизведанной. Кто знает, какое предательство, какое злодеяние, какая подлость может скрываться в его душе!
Но еще больше Лусия боялась в Адриане той опасности, которая таится в мужчине. Нет на свете женщины, которая не знала бы или подсознательно не ощущала той угрозы, которую несет с собой мужчина, того страдания, которое он может причинить; любовь – это своего рода смертельная зараза. Лусия вовсе не имела в виду нелюбовь любимого, или слезы разочарования, когда тебя любят не так, как тебе хотелось бы, или рыдания покинутой ради другой женщины. Это обычные сердечные страдания, хотя они и оставляют мучительные раны. Нет, на самом деле Лусия боялась мужчины как такового, всего того не выразимого словами, что составляет сущность противоположного пола, его непонятность, ту зеркальность, в которой не видишь своего отражения. Она боялась того, что в мужчине заложена способность покончить с женщиной.
Все мы носим внутри себя свой ад, свою собственную возможность падения, свой собственный проект личной катастрофы. Когда, почему и каким образом бродяга становится бродягой, неудачник – неудачником, алкоголик – отверженным? Конечно же, у всех у них есть отцы и матери, и, возможно, даже любящие; несомненно, все они когда-то верили в счастье и в будущее, были шаловливыми детишками и подростками с не менее сияющей улыбкой, чем у Сталина. Но однажды что-то в них сломалось, и они оказались ввергнутыми в хаос.
Личное падение – вещь коварная, оно живет в нас, как тропическая болезнь, скрытно и никак не проявляясь годами и даже десятилетиями, дожидаясь, пока мы снимем караул, пока оборонительные сооружения не обветшают, и тогда запускает механизм разрушения. Лусия не раз наблюдала, как любовь становится тем троянским конем, который обеспечивает победу внутреннему врагу. Именно этого и боялась она в мужчинах – боялась утраты самой себя, самоотчуждения. Это был страх вдвойне: мужчины, который безраздельно властвует, и женщины, которая позволяет собой властвовать. Боялась отдать мужчине все, в том числе и способность рассуждать здраво, при этом называя это разрушительное явление любовью. Боялась строить отношения на боли и зависеть от нее. Из-за этой темной туманности, пролегающей между полами, Лусия и боялась мужчин. И, возможно, поэтому она и подозревала Адриана: он был опасен, потому что был привлекателен.
Много лет назад, задолго до появления Рамона, в легкомысленную пору ее жизни, когда она меняла мужчин как перчатки, с ней произошла странная история. Вдруг она стала получать на автоответчик оскорбительные послания: «Шлюха, дрянь, потаскуха». Голос был женский и молодой, он произносил ругательства избитые, отнюдь не изощренные, в их постоянном повторении чудилась даже какая-то наивность. Случалось, кто-то звонил, когда Лусия была дома, она брала трубку, но ничего не слышала, точнее говоря, она слышала выжидающее, влажное молчание, насквозь пропитанное парами сдерживаемого дыхания, как всегда бывает, если на том конце линии кто-то есть. Так продолжалось недели три-четыре, Лусии было немного неприятно, но значения она этому не придавала, поскольку ни голос, ни сами сообщения тревоги не внушали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– Не повезло. Его заставили замолчать.
Возвращалась я на такси, потому что Гарсия сразу же решил снять охрану. Он полагал, что раз Урбано больше нет, никакая опасность мне не угрожает, хотя я его выводов не поняла.
– У меня есть подозрение, что он приставил к тебе охрану вовсе не для того, чтобы защитить, он просто использовал тебя как приманку, хотел схватить Урбано, если тот попытается войти в контакт с тобой, – сказал Феликс. – По правде говоря, не думаю, что ты вообще подвергалась опасности.
Возможно, но убийство грабителя доказывало, что эти люди убивают. Не только похищают, не только отрезают пальцы, но и убивают. Бедный Рамон. Хотя нет: бедная я. Потому что только теперь до меня начал доходить смысл телефонного разговора с убитым. Кто-то же сказал ему, что я ничего не знала. И еще эти слова: ничего личного. Получается, что ограбление в подъезде заказал Рамон? Но это полная нелепость и бессмыслица. Кто-то выдал себя за Рамона. Конечно. Это вполне возможно. Кто-то притворился другим человеком. Это легко сделать. Так часто бывает. Сколько человек представляются не теми, кто они есть на самом деле! Сегодня утром Адриан пришел завтракать очень поздно, было почти половина двенадцатого. Он объяснил, что провел очень беспокойную и бессонную ночь, а утром отсыпался. Долго объяснял и, может быть, слишком подробно. Слова, слова – чтобы прикрыть свое отсутствие и пустить дымовую завесу. Слова, которые скрывают, что он вполне мог поехать к тому дому, выстрелить из окна машины и убить человека.
* * *
Стоило бы задаться вопросом, почему Лусия так не доверяла Адриану. Почему она не подозревала Феликса, который, в конце концов, по собственному его признанию, был террористом и преступником? Или инспектора Хосе Гарсию, у которого такой зловещий взгляд и вообще облик киношного злодея? Однако ее недоверчивость касалась одного Адриана. Действительно, против него говорили некоторые странные совпадения, запутанный клубок обвинительных предположений. Но доказательства были ничтожные и, в общем, неубедительные. Их явно не хватало, чтобы объяснить ее отношение к Адриану.
Вероятно, страх Лусии проистекал из другого источника. Таким источником, например, могла быть молодость Адриана. Его привлекательность. Или такой основополагающий факт, что он принадлежал к мужскому полу. Молодость, чтобы идти по порядку, – свойство тревожащее. Некоторые думают, что молодость вообще невинна, понимая под невинностью инстинктивную предрасположенность к добру. Лусию же молодые, напротив, беспокоили своей неопределенностью: они были не невинными, а не устоявшимися, недооформившимися, они еще не имели возможности проявить свои наклонности к великодушию и низости, к солидарности и тирании. Но внутри они уже были такими, какими станут потом: посредственными эгоистами, или спасителями человечества, или серийными убийцами. Все это в них уже присутствовало, но они еще не совершили поступков, по которым бы всем стало ясно, что они собой представляют. И Гитлер был подростком, и Джек-потрошитель был подростком, и Сталин, наверное, в соответствующем возрасте сиял обаятельной улыбкой грузинского юноши. Молодые как бы сидят в засаде внутри самих себя, их личности скрыты и будут выстроены с течением жизни, высшей точкой которой становится старость. Поэтому Феликс не страшил Лусию – старик уже показал, кто он такой, уже завершил процесс метаморфоз. А Адриан оставался землей неизведанной. Кто знает, какое предательство, какое злодеяние, какая подлость может скрываться в его душе!
Но еще больше Лусия боялась в Адриане той опасности, которая таится в мужчине. Нет на свете женщины, которая не знала бы или подсознательно не ощущала той угрозы, которую несет с собой мужчина, того страдания, которое он может причинить; любовь – это своего рода смертельная зараза. Лусия вовсе не имела в виду нелюбовь любимого, или слезы разочарования, когда тебя любят не так, как тебе хотелось бы, или рыдания покинутой ради другой женщины. Это обычные сердечные страдания, хотя они и оставляют мучительные раны. Нет, на самом деле Лусия боялась мужчины как такового, всего того не выразимого словами, что составляет сущность противоположного пола, его непонятность, ту зеркальность, в которой не видишь своего отражения. Она боялась того, что в мужчине заложена способность покончить с женщиной.
Все мы носим внутри себя свой ад, свою собственную возможность падения, свой собственный проект личной катастрофы. Когда, почему и каким образом бродяга становится бродягой, неудачник – неудачником, алкоголик – отверженным? Конечно же, у всех у них есть отцы и матери, и, возможно, даже любящие; несомненно, все они когда-то верили в счастье и в будущее, были шаловливыми детишками и подростками с не менее сияющей улыбкой, чем у Сталина. Но однажды что-то в них сломалось, и они оказались ввергнутыми в хаос.
Личное падение – вещь коварная, оно живет в нас, как тропическая болезнь, скрытно и никак не проявляясь годами и даже десятилетиями, дожидаясь, пока мы снимем караул, пока оборонительные сооружения не обветшают, и тогда запускает механизм разрушения. Лусия не раз наблюдала, как любовь становится тем троянским конем, который обеспечивает победу внутреннему врагу. Именно этого и боялась она в мужчинах – боялась утраты самой себя, самоотчуждения. Это был страх вдвойне: мужчины, который безраздельно властвует, и женщины, которая позволяет собой властвовать. Боялась отдать мужчине все, в том числе и способность рассуждать здраво, при этом называя это разрушительное явление любовью. Боялась строить отношения на боли и зависеть от нее. Из-за этой темной туманности, пролегающей между полами, Лусия и боялась мужчин. И, возможно, поэтому она и подозревала Адриана: он был опасен, потому что был привлекателен.
Много лет назад, задолго до появления Рамона, в легкомысленную пору ее жизни, когда она меняла мужчин как перчатки, с ней произошла странная история. Вдруг она стала получать на автоответчик оскорбительные послания: «Шлюха, дрянь, потаскуха». Голос был женский и молодой, он произносил ругательства избитые, отнюдь не изощренные, в их постоянном повторении чудилась даже какая-то наивность. Случалось, кто-то звонил, когда Лусия была дома, она брала трубку, но ничего не слышала, точнее говоря, она слышала выжидающее, влажное молчание, насквозь пропитанное парами сдерживаемого дыхания, как всегда бывает, если на том конце линии кто-то есть. Так продолжалось недели три-четыре, Лусии было немного неприятно, но значения она этому не придавала, поскольку ни голос, ни сами сообщения тревоги не внушали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92