Тем не менее, учитывая его молодость и принадлежность к западному миру, то есть двойное невежество, оставим на сей раз без последствий это проявление явной невоспитанности со стороны нашего гостя. Честно говоря, ваш покорный слуга уже забыл об этом инциденте.
Я скорее почувствовала, нежели увидела, как запылало лицо Адриана; от него в самом деле исходил жар, и к тому же он издавал какие-то нечленораздельные звуки, напоминающие затихающее урчание моторчика перед полной остановкой.
– Извините, – с трудом выдавил он.
– Еще чаю? – предложил Ли Чао безукоризненно вежливым тоном.
Мы усердно закивали головами. Наш хозяин наполнил чашки. Я заметила, что он действует одной левой рукой. Правую он с самого начала держал под столом. Может быть, у него протез, подумала я. Или же он сжимает в ней пистолет? Левая же рука, которой он все делал, иссохшая и морщинистая, была покрыта коричневыми пятнами, а костяшки пальцев изуродованы артрозом. Семьдесят. Ли Чао должно быть никак не меньше семидесяти лет. Если не восемьдесят. Это была рука глубокого старика.
– Я хороший друг моих друзей, а вы друзья моего друга, – продолжил китаец, завершив неторопливый ритуал с чашками. – Я был бы рад помочь вам. Но между нами существует конфликт, ибо мы хотим противоположных вещей. Слушать и молчать. Знать и утаивать. Впрочем, жизнь всегда такова, ведь верно? Мы называем жизнью сложное равновесие, рождающееся из столкновения противоположностей. Действительность всегда парадоксальна. Вещи определяются по тому, чем они являются, но также и по тому, чем они не являются; ничто не может существовать без другого. Свет нельзя понять без тьмы, мужское начало без женского, инь без ян. Добро без зла.
Он опустил голову на грудь и вновь закрыл глаза. Прошла минута, показавшаяся нескончаемой. Феликс, наверное, знал бы, что делать в этой необычной и запутанной ситуации, уж он бы отыскал верные слова, чтобы вывести китайца из столбняка и выудить из него что-то полезное. Но Феликс в эти минуты лежал на больничной койке и, может быть, умирал. Жизнь не существует без смерти.
– Мои собратья и я знаем, что зло является частью добра, а добро – частью зла. Человек добродетельный понимает это и способствует всемирной гармонии, достижению согласия между противоположностями. На протяжении тысячелетий мои собратья и я являемся скромными служителями великого колеса жизни. Мы управляем злом, и благодаря нам существует добро. Это высоконравственный и очень тяжелый труд. Попробую изложить это по-другому, чтобы даже вы, со своими крохотными западными мозгами, смогли понять суть. Приведу такой пример: Испания, год тысяча девятьсот девяносто второй. Всемирная выставка, Олимпийские игры… Вас не удивило, что все тогда обошлось без единой террористической вылазки? И выставка в Севилье, и игры в Барселоне были настолько масштабными событиями, что обеспечить повсеместно надежную охрану не представлялось возможным. Благодаря нынешним технологиям любой может подложить пакет с взрывчаткой в мусорную корзину. Гарантировать безопасность на подобных мероприятиях – невыполнимая задача. Тем не менее ничего не произошло. Вы никогда не задавались вопросом: почему?
Я была вынуждена признать, что нет, не задавалась.
– Потому что там, где есть традиции и организация, царит порядок. В вашей стране действует ЭТА, мощная организация подпольного мира. Правительство было вынуждено тайно заплатить ей в обмен на перемирие в течение нескольких месяцев; кроме того, ЭТА обязалась не допустить нарушения пакта со стороны чужаков. Вот это порядок. Вот это гармония. В китайских кварталах больших западных городов нет преступности. Вы могли бы в любое время дня и ночи прогуляться вместе с вашим покорным слугой по улицам Чайнатауна в Нью-Йорке, и, уверяю, с вами не случилось бы ничего плохого. Потому что мои собратья и я об этом позаботились. Это и есть порядок. Это и есть гармония. Однако…
Ли Чао прервал свой монолог и едва заметно вздрогнул. По его желтым отвислым щекам пробежала легкая дрожь.
– Однако хаос наступает, беспорядок пожирает нас. Но это не космический хаос, из которого рождается порядок, а смятение умов, необязательность, нежелание знать свое место, бессодержательность. Традиции утрачиваются, память разрушается. Небытие наступает на нас.
С этими словами Ли Чао неожиданно двинул правой рукой и положил ее на стол. Мне стоило немалого труда сдержать возглас ужаса. Моим глазам предстала обугленная кисть, в которой с трудом можно было распознать человеческую руку, судорожно сжатую в кулак, – настолько все обгорело и превратилось в бесформенную массу; по всей видимости, руку поджаривали на медленном огне
– Вы друзья моего друга, а я верный друг моих друзей, так что кое-что я вам все-таки сообщу. Две маленькие детали. Две мелочи. Во-первых, «Оргульо обреро» – это одно из имен беспорядка. Во-вторых, разговаривая на эти темы, вам следует соблюдать осторожность. Потому что кто-то из вашего окружения в этом замешан.
– Кто?
Ли Чао улыбнулся, сделав вид, что не слышал вопроса.
– Я предложил бы вам еще чаю, но он остыл. А потчевать гостей холодным чаем – непростительная невоспитанность. Впрочем, в беседе забываешь о времени. Надеюсь, вы простите вашего покорного слугу за допущенную оплошность.
– Это мы должны просить у вас прощения, – сказала я, поняв намек. – Мы отняли у вас чересчур много времени. Спасибо за теплый прием.
Я произносила слова благодарности, а мои глаза как магнитом притягивало к изувеченной руке, оголенным сухожилиям, истерзанной плоти. Ли Чао перехватил мой взгляд, заставив меня покраснеть.
– Я замечаю, ваше внимание привлекает состояние моей руки. Это тоже следствие беспорядка.
Он приподнял культю: казалось, пальцы, или то, что от них осталось, сплавлены между собой.
– Однако боль – это один из элементов всемирного равновесия. Так же, как насилие. Или месть.
После этих слов он с усилием разжал обезображенный кулак: на том месте, где когда-то была ладонь, я увидела маленький пузырек из прозрачного стекла, заполненный какой-то жидкостью, похожей на воду; в ней, как рыбка в миниатюрном аквариуме, плавал мягкий, круглый, набухший человеческий глаз.
Я выбежала из «Седьмого неба», с трудом сдерживая подступающую к горлу тошноту: пулей пролетев по все еще пустому залу, рывком распахнула дверь и, оказавшись на улице, жадно вдохнула холодный воздух. Адриан же в это время трещал без умолку и все не мог остановиться. Иногда такое с ним случалось на нервной почве.
– Сукин сын, ну и мрачный же тип; когда он заговорил про Конфуция, я думал: еще немного, и он перережет мне глотку, а ведь это было еще до того, как он продемонстрировал глаз, гадость страшная, а рука, это же ужас, и еще этот кошмарный розовый свет и…
– Как мы теперь выберемся отсюда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Я скорее почувствовала, нежели увидела, как запылало лицо Адриана; от него в самом деле исходил жар, и к тому же он издавал какие-то нечленораздельные звуки, напоминающие затихающее урчание моторчика перед полной остановкой.
– Извините, – с трудом выдавил он.
– Еще чаю? – предложил Ли Чао безукоризненно вежливым тоном.
Мы усердно закивали головами. Наш хозяин наполнил чашки. Я заметила, что он действует одной левой рукой. Правую он с самого начала держал под столом. Может быть, у него протез, подумала я. Или же он сжимает в ней пистолет? Левая же рука, которой он все делал, иссохшая и морщинистая, была покрыта коричневыми пятнами, а костяшки пальцев изуродованы артрозом. Семьдесят. Ли Чао должно быть никак не меньше семидесяти лет. Если не восемьдесят. Это была рука глубокого старика.
– Я хороший друг моих друзей, а вы друзья моего друга, – продолжил китаец, завершив неторопливый ритуал с чашками. – Я был бы рад помочь вам. Но между нами существует конфликт, ибо мы хотим противоположных вещей. Слушать и молчать. Знать и утаивать. Впрочем, жизнь всегда такова, ведь верно? Мы называем жизнью сложное равновесие, рождающееся из столкновения противоположностей. Действительность всегда парадоксальна. Вещи определяются по тому, чем они являются, но также и по тому, чем они не являются; ничто не может существовать без другого. Свет нельзя понять без тьмы, мужское начало без женского, инь без ян. Добро без зла.
Он опустил голову на грудь и вновь закрыл глаза. Прошла минута, показавшаяся нескончаемой. Феликс, наверное, знал бы, что делать в этой необычной и запутанной ситуации, уж он бы отыскал верные слова, чтобы вывести китайца из столбняка и выудить из него что-то полезное. Но Феликс в эти минуты лежал на больничной койке и, может быть, умирал. Жизнь не существует без смерти.
– Мои собратья и я знаем, что зло является частью добра, а добро – частью зла. Человек добродетельный понимает это и способствует всемирной гармонии, достижению согласия между противоположностями. На протяжении тысячелетий мои собратья и я являемся скромными служителями великого колеса жизни. Мы управляем злом, и благодаря нам существует добро. Это высоконравственный и очень тяжелый труд. Попробую изложить это по-другому, чтобы даже вы, со своими крохотными западными мозгами, смогли понять суть. Приведу такой пример: Испания, год тысяча девятьсот девяносто второй. Всемирная выставка, Олимпийские игры… Вас не удивило, что все тогда обошлось без единой террористической вылазки? И выставка в Севилье, и игры в Барселоне были настолько масштабными событиями, что обеспечить повсеместно надежную охрану не представлялось возможным. Благодаря нынешним технологиям любой может подложить пакет с взрывчаткой в мусорную корзину. Гарантировать безопасность на подобных мероприятиях – невыполнимая задача. Тем не менее ничего не произошло. Вы никогда не задавались вопросом: почему?
Я была вынуждена признать, что нет, не задавалась.
– Потому что там, где есть традиции и организация, царит порядок. В вашей стране действует ЭТА, мощная организация подпольного мира. Правительство было вынуждено тайно заплатить ей в обмен на перемирие в течение нескольких месяцев; кроме того, ЭТА обязалась не допустить нарушения пакта со стороны чужаков. Вот это порядок. Вот это гармония. В китайских кварталах больших западных городов нет преступности. Вы могли бы в любое время дня и ночи прогуляться вместе с вашим покорным слугой по улицам Чайнатауна в Нью-Йорке, и, уверяю, с вами не случилось бы ничего плохого. Потому что мои собратья и я об этом позаботились. Это и есть порядок. Это и есть гармония. Однако…
Ли Чао прервал свой монолог и едва заметно вздрогнул. По его желтым отвислым щекам пробежала легкая дрожь.
– Однако хаос наступает, беспорядок пожирает нас. Но это не космический хаос, из которого рождается порядок, а смятение умов, необязательность, нежелание знать свое место, бессодержательность. Традиции утрачиваются, память разрушается. Небытие наступает на нас.
С этими словами Ли Чао неожиданно двинул правой рукой и положил ее на стол. Мне стоило немалого труда сдержать возглас ужаса. Моим глазам предстала обугленная кисть, в которой с трудом можно было распознать человеческую руку, судорожно сжатую в кулак, – настолько все обгорело и превратилось в бесформенную массу; по всей видимости, руку поджаривали на медленном огне
– Вы друзья моего друга, а я верный друг моих друзей, так что кое-что я вам все-таки сообщу. Две маленькие детали. Две мелочи. Во-первых, «Оргульо обреро» – это одно из имен беспорядка. Во-вторых, разговаривая на эти темы, вам следует соблюдать осторожность. Потому что кто-то из вашего окружения в этом замешан.
– Кто?
Ли Чао улыбнулся, сделав вид, что не слышал вопроса.
– Я предложил бы вам еще чаю, но он остыл. А потчевать гостей холодным чаем – непростительная невоспитанность. Впрочем, в беседе забываешь о времени. Надеюсь, вы простите вашего покорного слугу за допущенную оплошность.
– Это мы должны просить у вас прощения, – сказала я, поняв намек. – Мы отняли у вас чересчур много времени. Спасибо за теплый прием.
Я произносила слова благодарности, а мои глаза как магнитом притягивало к изувеченной руке, оголенным сухожилиям, истерзанной плоти. Ли Чао перехватил мой взгляд, заставив меня покраснеть.
– Я замечаю, ваше внимание привлекает состояние моей руки. Это тоже следствие беспорядка.
Он приподнял культю: казалось, пальцы, или то, что от них осталось, сплавлены между собой.
– Однако боль – это один из элементов всемирного равновесия. Так же, как насилие. Или месть.
После этих слов он с усилием разжал обезображенный кулак: на том месте, где когда-то была ладонь, я увидела маленький пузырек из прозрачного стекла, заполненный какой-то жидкостью, похожей на воду; в ней, как рыбка в миниатюрном аквариуме, плавал мягкий, круглый, набухший человеческий глаз.
Я выбежала из «Седьмого неба», с трудом сдерживая подступающую к горлу тошноту: пулей пролетев по все еще пустому залу, рывком распахнула дверь и, оказавшись на улице, жадно вдохнула холодный воздух. Адриан же в это время трещал без умолку и все не мог остановиться. Иногда такое с ним случалось на нервной почве.
– Сукин сын, ну и мрачный же тип; когда он заговорил про Конфуция, я думал: еще немного, и он перережет мне глотку, а ведь это было еще до того, как он продемонстрировал глаз, гадость страшная, а рука, это же ужас, и еще этот кошмарный розовый свет и…
– Как мы теперь выберемся отсюда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92