И ни разу не остановился почтить бога, по земле которого мы шли.
Затем мы направились по тропинке, известной лишь жрецам, и я задумался, какому богатому хозяину понадобится обычный врач вроде меня, когда в его распоряжении – все высокопоставленные жрецы из Дома Жизни. Но я не стал расспрашивать самодовольного осла, которого за мной послали, ибо знал, что он не упустит возможности поставить меня на место. Пройдя через ворота в дальней стене, окружающей владения храма, мы погрузились во тьму, пока не добрались еще до одной стены, а затем – и до расположенной в ней сторожки караульного. Мой молчаливый спутник что-то крикнул, ворота распахнулись, и перед нами предстал величественный белый особняк – за свои двадцать два года я не видел ничего подобного. В свете факела он походил на трепещущую белую бабочку, распахнувшую крылья и парящую над цветочной клумбой. Когда мы приблизились к высокой средней части здания, на двойных дверях я увидел животных, символизирующих семерых богов сотворения, вырезанных по дереву и выложенных сердоликом, слоновой костью и черным деревом.
Мы вошли, и слуга провел меня через мрачную прихожую, освещенную лишь лампадами в многочисленных святилищах богов-хранителей домашнего очага, затем по длинному коридору, приведшему нас в просторную комнату с высокими потолками. Стены там были безупречно белыми. Так же, как и шесть колонн, растущих из бутонов лотоса и поддерживающих темные деревянные стропила, а там, наверху, был изображен небесный сад с цветными фигурами богов – все они танцевали и играли. Комната бесспорно отличалась изяществом, но больше всего меня зачаровало ощущение, что в ней бурлит жизнь, и в то же время чувствуется глубочайший покой; контраст этот рождал гармонию, а не противоборство или хаос.
Я все еще пытался раскрыть секрет этого парадокса, но тут у дальней стены комнаты с обитой скамьи поднялся мужчина и направился ко мне. Я дал бы ему лет тридцать пять, но из-под белой туники без рукавов видны были мускулистые руки, и казалось, что ему лет на десять меньше. Но не дом, не тонкая ткань и золотые браслеты, а именно манеры этого человека убедили меня, что между нами больше чем двенадцать-тринадцать лет разницы.
Лишь когда он прошел под лампой, подвешенной к одной из балок, я разглядел, что голова у него чисто выбрита. Тем не менее из-под длинного белого подола туники виднелись сандалии из красной кожи – еще один парадокс: редкие жрецы носят обувь.
– Ты врач Сенахтенра?
Я кивнул и сложил вместе ладони, не переставая смотреть в его глаза цвета послеобеденного неба.
– Повитуха моей госпожи и две прислужницы остались с ней, – сказал он мне без церемоний. – Остальных я услал. – Я поверить не мог, что такой человек позволит какой-либо из своих женщин, даже самой младшей наложнице, обойтись без заклинаний священников, и, как я полагаю, по мне это было видно. – Да, суну , слава о тебе идет впереди тебя, и дошла даже сюда. Но не преткнись о свою гордыню. Если тебе нужны какие-нибудь вещи или помощник, сообщи. Помимо этого прошу лишь воспринимать все, что произойдет здесь этой ночью, как видение, пришедшее во сне, как бесплотный свет Ра.
– Я отношусь так ко всем своим пациентам, мой господин. То, что тебе обо мне известно, идет из их уст, не из моих.
– Тогда иди к ней. И да направит тебя Амон, так же, как и моего ребенка. – Он кивнул слуге, ожидавшему в дверном проеме. – Пагош отведет тебя.
Я последовал за человеком, которого он назвал Пагошем, по лестнице в спальню дома, достойного даже богини, где жреческая госпожа лежала, свернувшись, как некогда в утробе матери. Подле лавки для родов, стоявшей в углу, ожидали две служанки, а у ложа с пологом сидела седовласая бабка, напевавшая унылую колыбельную.
Я подошел, она умолкла и приветствовала меня:
– Слава Амону ты пришел, суну . Я – Харва, повитуха Божественной Супруги Отца Божьего.
Это был неожиданный удар, словно в меня бросили палкой: мужчина, встретивший меня внизу, – жрец Рамос, смотритель земель Амона-Ра и всего того, что они дают, не говоря уж о преумножающейся золотой сокровищнице бога.
– Но я боюсь, что слишком поздно, даже для такого врача, как ты, – добавила она, – кто знает секреты самого великого Имхотепа, пусть ка его живет вечно. – Повитуха украдкой бросила взгляд на вздутую фигуру беременной бегемотихи, стоявшую рядом в стенной нише, но госпожа, лежавшая на ложе, даже не двигалась, не вертелась, как делают те, чей ах спит, в то время как демоны Преисподней мучают тело. Шевелился лишь младенец внутри, вероятно, протестуя против длительного заключения.
– Попробую что-нибудь сделать, – пробормотал я, даже для вида не заглядывая в свои свитки, хотя и подписываясь на благоприятный исход: если у меня не получится, это будет настоящее преступление. Я приложил пальцы к кровеносному сосуду на шее госпожи, потом – на основание горла. И там я ощущал лишь легкую дрожь, похожую на шелест крыл мотылька теплой летней ночью. Тогда я понял, что она не родит вообще, тем паче – сидя на кирпичах, если я не укреплю ее сердце.
Я извлек из сумки пакет с сушеным языком гиены и велел одной служанке принести мне кувшин с пивом.
– А ты, – сказал я другой, указывая на таз, стоявший на жаровне в углу, – вылей это и наполни чистой водой. – Затем я положил руку госпоже на живот, чтобы уловить тот миг, когда мышцы начнут напрягаться. Когда из горла ее вырвался хриплый стон, я впервые посмотрел ей в лицо – и отдернул руку, как от огня.
Некоторое время я не мог отвести глаз от лица, которое, как я полагал, уже не увидишь в этой жизни, кроме как идущей по пилону перед храмом Ра-Хорахте. Но на лице этой женщины лежала еще и тень ее царственного отца – в миндалевидных глазах и выступающей челюсти, и хотя я старался не доверять своим глазам, в глубине души я знал, кто она. Нефертити. Прекрасная. Дочь Аменхотепа Великолепного. Великая Царская Жена Еретика Эхнатона. Царица Двух Земель. А потом, ближе к концу, Нефер-неферу-атон Сменхкара, Гор на Земле.
Даже сейчас, без величественной синей боевой короны, с лицом, бледным, как покров, на котором она лежала, она обладала той же неземной красотой. Но она больше не была ни Царицей, ни Царем, и я даже не знал, как обращаться к ней в своих мыслях.
Зато я знал, что это не первый ее ребенок, так что причина, по которой он отказывается появляться на свет, в чем-то другом.
– Почему не зажгли фимиам, чтобы воздух благоухал? – спросил я у повитухи: после зловонных ритуалов, проведенных жрецами, побывавшими здесь до меня, щипало глаза, словно от дыма.
– Ее величество… – начала Харва, но осеклась. – Моя госпожа жалуется, что дым жжет ей глаза.
– Все равно зажги, – приказал я, дабы она поняла, что теперь я здесь главный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Затем мы направились по тропинке, известной лишь жрецам, и я задумался, какому богатому хозяину понадобится обычный врач вроде меня, когда в его распоряжении – все высокопоставленные жрецы из Дома Жизни. Но я не стал расспрашивать самодовольного осла, которого за мной послали, ибо знал, что он не упустит возможности поставить меня на место. Пройдя через ворота в дальней стене, окружающей владения храма, мы погрузились во тьму, пока не добрались еще до одной стены, а затем – и до расположенной в ней сторожки караульного. Мой молчаливый спутник что-то крикнул, ворота распахнулись, и перед нами предстал величественный белый особняк – за свои двадцать два года я не видел ничего подобного. В свете факела он походил на трепещущую белую бабочку, распахнувшую крылья и парящую над цветочной клумбой. Когда мы приблизились к высокой средней части здания, на двойных дверях я увидел животных, символизирующих семерых богов сотворения, вырезанных по дереву и выложенных сердоликом, слоновой костью и черным деревом.
Мы вошли, и слуга провел меня через мрачную прихожую, освещенную лишь лампадами в многочисленных святилищах богов-хранителей домашнего очага, затем по длинному коридору, приведшему нас в просторную комнату с высокими потолками. Стены там были безупречно белыми. Так же, как и шесть колонн, растущих из бутонов лотоса и поддерживающих темные деревянные стропила, а там, наверху, был изображен небесный сад с цветными фигурами богов – все они танцевали и играли. Комната бесспорно отличалась изяществом, но больше всего меня зачаровало ощущение, что в ней бурлит жизнь, и в то же время чувствуется глубочайший покой; контраст этот рождал гармонию, а не противоборство или хаос.
Я все еще пытался раскрыть секрет этого парадокса, но тут у дальней стены комнаты с обитой скамьи поднялся мужчина и направился ко мне. Я дал бы ему лет тридцать пять, но из-под белой туники без рукавов видны были мускулистые руки, и казалось, что ему лет на десять меньше. Но не дом, не тонкая ткань и золотые браслеты, а именно манеры этого человека убедили меня, что между нами больше чем двенадцать-тринадцать лет разницы.
Лишь когда он прошел под лампой, подвешенной к одной из балок, я разглядел, что голова у него чисто выбрита. Тем не менее из-под длинного белого подола туники виднелись сандалии из красной кожи – еще один парадокс: редкие жрецы носят обувь.
– Ты врач Сенахтенра?
Я кивнул и сложил вместе ладони, не переставая смотреть в его глаза цвета послеобеденного неба.
– Повитуха моей госпожи и две прислужницы остались с ней, – сказал он мне без церемоний. – Остальных я услал. – Я поверить не мог, что такой человек позволит какой-либо из своих женщин, даже самой младшей наложнице, обойтись без заклинаний священников, и, как я полагаю, по мне это было видно. – Да, суну , слава о тебе идет впереди тебя, и дошла даже сюда. Но не преткнись о свою гордыню. Если тебе нужны какие-нибудь вещи или помощник, сообщи. Помимо этого прошу лишь воспринимать все, что произойдет здесь этой ночью, как видение, пришедшее во сне, как бесплотный свет Ра.
– Я отношусь так ко всем своим пациентам, мой господин. То, что тебе обо мне известно, идет из их уст, не из моих.
– Тогда иди к ней. И да направит тебя Амон, так же, как и моего ребенка. – Он кивнул слуге, ожидавшему в дверном проеме. – Пагош отведет тебя.
Я последовал за человеком, которого он назвал Пагошем, по лестнице в спальню дома, достойного даже богини, где жреческая госпожа лежала, свернувшись, как некогда в утробе матери. Подле лавки для родов, стоявшей в углу, ожидали две служанки, а у ложа с пологом сидела седовласая бабка, напевавшая унылую колыбельную.
Я подошел, она умолкла и приветствовала меня:
– Слава Амону ты пришел, суну . Я – Харва, повитуха Божественной Супруги Отца Божьего.
Это был неожиданный удар, словно в меня бросили палкой: мужчина, встретивший меня внизу, – жрец Рамос, смотритель земель Амона-Ра и всего того, что они дают, не говоря уж о преумножающейся золотой сокровищнице бога.
– Но я боюсь, что слишком поздно, даже для такого врача, как ты, – добавила она, – кто знает секреты самого великого Имхотепа, пусть ка его живет вечно. – Повитуха украдкой бросила взгляд на вздутую фигуру беременной бегемотихи, стоявшую рядом в стенной нише, но госпожа, лежавшая на ложе, даже не двигалась, не вертелась, как делают те, чей ах спит, в то время как демоны Преисподней мучают тело. Шевелился лишь младенец внутри, вероятно, протестуя против длительного заключения.
– Попробую что-нибудь сделать, – пробормотал я, даже для вида не заглядывая в свои свитки, хотя и подписываясь на благоприятный исход: если у меня не получится, это будет настоящее преступление. Я приложил пальцы к кровеносному сосуду на шее госпожи, потом – на основание горла. И там я ощущал лишь легкую дрожь, похожую на шелест крыл мотылька теплой летней ночью. Тогда я понял, что она не родит вообще, тем паче – сидя на кирпичах, если я не укреплю ее сердце.
Я извлек из сумки пакет с сушеным языком гиены и велел одной служанке принести мне кувшин с пивом.
– А ты, – сказал я другой, указывая на таз, стоявший на жаровне в углу, – вылей это и наполни чистой водой. – Затем я положил руку госпоже на живот, чтобы уловить тот миг, когда мышцы начнут напрягаться. Когда из горла ее вырвался хриплый стон, я впервые посмотрел ей в лицо – и отдернул руку, как от огня.
Некоторое время я не мог отвести глаз от лица, которое, как я полагал, уже не увидишь в этой жизни, кроме как идущей по пилону перед храмом Ра-Хорахте. Но на лице этой женщины лежала еще и тень ее царственного отца – в миндалевидных глазах и выступающей челюсти, и хотя я старался не доверять своим глазам, в глубине души я знал, кто она. Нефертити. Прекрасная. Дочь Аменхотепа Великолепного. Великая Царская Жена Еретика Эхнатона. Царица Двух Земель. А потом, ближе к концу, Нефер-неферу-атон Сменхкара, Гор на Земле.
Даже сейчас, без величественной синей боевой короны, с лицом, бледным, как покров, на котором она лежала, она обладала той же неземной красотой. Но она больше не была ни Царицей, ни Царем, и я даже не знал, как обращаться к ней в своих мыслях.
Зато я знал, что это не первый ее ребенок, так что причина, по которой он отказывается появляться на свет, в чем-то другом.
– Почему не зажгли фимиам, чтобы воздух благоухал? – спросил я у повитухи: после зловонных ритуалов, проведенных жрецами, побывавшими здесь до меня, щипало глаза, словно от дыма.
– Ее величество… – начала Харва, но осеклась. – Моя госпожа жалуется, что дым жжет ей глаза.
– Все равно зажги, – приказал я, дабы она поняла, что теперь я здесь главный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113