Она начала медленно одеваться.
«Еще ты говорил: «Может, ты думаешь, что мне нравится тебя мучить, Эйприл, но я хочу, чтобы ты поняла: ради искусства надо отдать все. Недостаточно одной жертвы. Надо отдать все. Искусство ненасытно».
В то время она не смогла этого понять. Потом – да. Искусство требовало всего, потому что взамен оно давало тебе вечное наслаждение. Что по сравнению с этим значили тела? Тела агонизируют в больницах, истыканные резиновыми трубками, или их до слез хлещут кожаными ремнями, но искусство остается в веках, в далеких мирах неосязаемого. Она поняла и приняла это. До сих пор все шло хорошо. Теперь перед ней стояла страшная проблема, чудовищное несовершенство. Но она одержит победу и здесь.
«Ты очень хитер. Кто бы ты ни был, Художник или модель, признаю, ты хорош. Но я лучше тебя. Клянусь, я не допущу, чтобы ты уничтожил еще одно полотно ван Тисха. Клянусь, что буду охранять картины ван Тисха всеми своими силами. Клянусь, я не позволю, чтобы еще одна работа Мэтра погибла. Клянусь, я не допущу больше ни единой ошибки…»
Блузка, брюки, неизменные солнечные очки, короткие волосы с пробором направо. Ей удалось одеться.
Тогда она задумалась, что делать дальше.
От критиков не было никакой пользы, это очевидно. Вообще когда-нибудь от критиков была польза? Хороший вопрос, но плохой момент для ответа, сказала себе мисс Вуд. От художника пользы тоже не было. Однако полностью отказываться от плана неразумно. Необходимо выбрать одну картину. И она не могла позволить себе роскошь ошибиться: выбранная ею картина должна иметь все шансы на то, чтобы именно ее избрал Художник.
В ее пользу говорило только одно: она знала, что две уничтоженные работы были прямо связаны с жизнью ван Тисха, с его прошлым. Были все основания предполагать, что с третьей будет то же самое. Возможно, это и есть «Христос», но ей было нужно доказательство. Нечто, что подтвердит: ее выбор верен.
Необходимо было узнать прошлое ван Тисха. Быть может, в нем кроется информация, которую можно будет связать с одной из картин «Рембрандта».
Она сняла трубку и набрала номер.
Решение было принято. Она изучит прошлое Мэтра единственно возможным способом.
???
Самое худшее в работе роскошного украшения, по мнению Сьюзен Кэбот, это то, что всегда нужно быть в распоряжении заказчика. У картин обычно есть четкое расписание. Это, конечно, плюс, хоть многим и приходится работать больше десяти – двенадцати часов в день. Зато украшениям и утвари нужно всегда быть готовыми и бежать, куда им скажут, в ту самую минуту, когда им об этом скажут, не важно, день или ночь на дворе, идет ли дождь и хочется ли им этого. А если две недели сидишь взаперти, тем хуже для тебя.
Позвонили рано утром. Она не спала. Она лежала на кровати с зажженной лампой (не со своей лампой, а с лампой на тумбочке, скромной и неживой) и курила. Обычно она курила немного, но в последнее время начала несколько злоупотреблять – быть может, потому что нервничала. Да и причин для нервов хватало. Она уже больше двух недель сидела взаперти в таких номерах, как этот, без связи с внешним миром. Эти маленькие гостинички работали как склады для украшений, а управляли ими доверенные люди. Ей приносили еду и все необходимое. У нее был телевизор, книги и журналы (интересно, что газет никогда не приносили; она задумывалась почему и догадывалась, что очередные шишки считали газеты потенциально опасными). Конечно, проблем со всем необходимым для работы, включая тонны косметических и гигиенических продуктов, не было: она чуть лине каждый день получала их целыми коробками. Там были кремы омолаживающие, отшелушивающие, увлажняющие, смягчающие, отшлифовывающие, лаки, средства для натяжки и полировки. Там же были и гипотермические, гипертермические, защитные, повышающие гибкость и анестезирующие препараты. И, конечно же, запасные лампочки.
Сьюзен была «Лампой» работы Пьет Марудер. Лампочки ей были необходимы.
Она столько раз представляла себе звонок, что, когда в конце концов он раздался, он показался ей почти нереальным. Это случилось в пятницу рано утром. Часы на площади неподалеку ударами колокола придали этому неожиданному моменту какую-то торжественность.
– О черт.
Она вскочила, потушила сигарету, посмотрела в зеркало в ванной и, умыв лицо, решила, что так сгодится. Выбрала блузку и джинсы, естественно, без всякого нижнего белья. Проверила, чтобы в сумке было все необходимое. Несколько минут еще осталось.
За ней зашла низенькая женщина, говорившая с французским акцентом. Забравшись в заднюю часть большого фургона, она узнала нескольких украшений, которые работали с ней в «Обберлунде».
Они так быстро добрались, что Сьюзен заподозрила, что это Гаага или какой-нибудь другой, такой же близкий город. Когда они вышли из фургона на прохладный рассветный воздух, солнце еще не взошло. Они вошли в красивое просторное классическое здание («бегом, бегом, везде и всегда бегом, как солдаты»). Там их собрали в зале и дали основные инструкции. На них будут заглушки для ушей и наглазники. «По крайней мере это лучше, чем сидеть взаперти», – сказала она себе.
Через час она была готова. Сьюзен расположилась в одном конце залы в своей обычной позе: правая нога поднята вверх и удерживает привязанный к щиколотке светящийся шар, левая согнута под прямым углом, попка кверху. Эта поза заставляла ее выставлять напоказ половые органы, но первое, чему учится «Лампа» (еще бы, конечно), – это не чувствовать стыд. Ее зажгли в полдесятого. Краем глаза она заметила «Кресла» Опфульса и огромную «Люстру» Доминик дю Перрен из мужчины и женщины, которую только что подвесили к потолку. Совещание будет по высшему разряду.
Рассматривая из-за неестественной позы свои собственные бедра, Сьюзен думала о своем парне. Его звали Ральф, и он был «Стулом» работы Мордаеффа. В этот самый миг Ральф мог быть в любой точке Европы и удерживать на спине вес кого-то достаточно важного чтобы на нем сидеть. Из-за своих обязанностей по работе Ральф и Сьюзен почти не виделись, даже если вместе работали в одной зале. Она ему не завидовала: она тоже была раньше «Стулом», но теперь предпочитала держать на себе лампу, а не человека. Ее отец, южноафриканский инженер, работавший в Претории, хотел, чтобы Сьюзен получила блестящее образование. Как тебе четыреста ватт, папа? Блестящее некуда.
Когда к ней подошла какая-то девушка, еще не было половины двенадцатого. Это была не та коротышка с французским акцентом и, слава Богу, не та идиотка, которая расставляла их в «Обберлунде». Она надела на нее наглазники и прикрепила заглушки. Мир чувств для Сьюзен закрылся.
Единственным неживым украшением в этом зале (который, кстати, и очень большим-то не был) были толстые красные портьеры, за которыми виднелась броская пара гаагских небоскребов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138