Казалось невероятным, что Герардо намекнул на склонности своего коллеги, чтобы оправдать свои собственные ошибки.
– Нам нужно было создать вокруг тебя атмосферу постоянных приставаний, – продолжал Герардо. – Сексуального шантажа и слежки. С того самого времени, как тебя наняли в Мадриде, отдел искусства старался, чтобы ты ощущала, что за тобой следят. Мы с Юстусом по очереди ходили по ночам к дому и заглядывали в окно спальни. Мы шумели, чтобы ты проснулась и нас увидала. У отдела по уходу за картинами были указания давать тебе другие объяснения, более успокаивающие. Так у нас был фактор неожиданности на тот случай, когда мы решим, как сегодня, провести по тебе более резкий мазок. Потом по утрам мы разыгрывали ссоры, чтобы ты поверила, что Юстус – противный тип, злоупотребляющий своим положением с женщинами-полотнами. На самом деле Уль – прекраснейший человек… Все это тесно связано с той картиной, которую мы тобой пишем. Это полотно Рембрандта, только я не могу сказать какое…
– Указания поступили прямо от Мэтра, правда? – Клара не сводила с глаз Герардо свои желтоватые загрунтованные, безбровые глаза без ресниц. – По поводу сегодняшнего «прыжка в пустоту». Ван Тисх хотел добыть из меня какое-то выражение, так ведь? – От отчаяния и злости она едва могла говорить. Сделала передышку и набрала воздуха. – И ты запорол весь рисунок. Все запорол. Я уже выходила утром… Я была уже почти нарисована, почти готова, а ты!.. Ты взял меня, смял, превратил в комок бумаги и выбросил ко всем чертям!
Она подумала, что плачет, но заметила, что глаза сухи. Лицо Герардо стало похоже на бледную маску. Дрожа от злости, Клара Добавила:
– Поздравляю, дружочек.
Она развернулась и зашагала к дому. Теперь ветер ударял ее в другой бок. Она услышала его голос, он был все дальше и дальше, все тоньше и тоньше:
– Клара!.. Клара, пожалуйста, постой!.. Послушай!..
Она, не оглядываясь, ускорила шаг, пока наконец голос не пропал. Многоугольные облака затягивали раннее солнце. Когда она подошла к дому, Уль стоял на крыльце. Он остановил ее жестом и спросил, где Герардо.
– Идет сзади, – неохотно отозвалась она.
И тогда заметила, как на нее смотрел Уль. Его маленькие, искаженные по законам геометрической оптики стеклянными темницами глаза часто моргали. Клара поняла, что он очень взволнован. Художник медленно заговорил по-испански:
– Секретарь ван Тисха звонить только что… Ван Тисх едет сюда.
Она чувствовала жуткий холод. Сильно терла руки, но холод не проходил. Она знала, что холод никак не связан с тем, что на ней только короткий халатик, еле закрывающий бедра: ее загрунтовали защитным слоем с бело-желтой основой, и, как любое профессиональное полотно, она привыкла переносить самую неприятную температуру. Холод шел изнутри, он был напрямую связан с только что полученным известием.
Ван Тисх. Едет. Его приезда ждут с минуты на минуту.
Трудно описать переживания полотна в преддверии приезда великого мастера. Клара старалась придумать какое-нибудь сравнение, но в голову ничего не приходило: актера не сшибает с ног тень великого режиссера; никогда никакой ученик не будет испытывать такой дрожи перед учителем, которым он восхищается.
Боже мой, она вся дрожала. Чтобы Уль не видел, что она стучит зубами, она вошла в дом, походила по гостиной, сняла халат и встала в простую эскизную позу, почти войдя в состояние «покоя».
Там, перед ней, была фотография мужчины со спины.
О том, как выглядел ван Тисх, люди узнавали только по его изменчивым снимкам в журналах и репортажах. О его характере Клара тоже толком ничего не знала. Художники и полотна много говорили о нем, но на самом деле их мнения не имели под собой никакой основы. Однако она чудесно помнила впечатления тех, кто действительно его видел. Вики, например, которая ходила на некоторые из его классических лекций, утверждала, что было впечатление, будто перед тобой – автомат, нечто, лишенное собственной жизни, чудовище Франкенштейна, созданное самим чудовищем. «Но его создатель забыл наделить его жизнью», – добавляла она. Два года назад в Бильбао ей удалось познакомиться с Густаво Онфретти, одним из самых значительных полотен-мужчин в мире. Выставлявшийся в баскском музее «Гуггенхейм» в картине «Святой Себастьян» работы Ферручолли Онфретти прошел через руки ван Тисха в другой религиозной картине – «Святой Стефан». Она спросила его о встречах с великим художником в Эденбурге. Аргентинская модель окинула ее бездонным мрачным взглядом, а потом сказала только: «Ван Тисх – твоя тень».
Ван Тисх. Мэтр. Тень. Едет сюда.
Она отвела глаза от снимка и посмотрела на стены. Углы потолка были сглажены, и Клара предположила, что в них и спрятаны камеры. Она представила, как ван Тисх всматривается в экран, нажимает на клавиши, оценивает ее выражение и ее ценность как полотна. Она упрекнула себя в том, что раньше не подумала о вероятности скрытых камер. Их использовали многие художники: Брентано, Хоббер, Ферручолли… Если бы она знала или подозревала о них, она бы приложила больше усилий, чтобы полностью выложиться. Хотя, ясное дело, это не очень бы помогло после того, как Герардо все испортил. А если ван Тисх едет, чтобы ее прогнать? А если он скажет ей (если только он обратится к ней, а не к своим лакеям, потому что, в конце концов, она всего лишь материал): «Прости, я передумал, ты для этой картины не подходишь»?
«Успокойся. Пусть будет как будет».
Уль и Герардо вошли в гостиную и стали собирать краски и прятать их в сумки. Клара вышла из позы эскиза и посмотрела на них.
– Уходите? – спросила она по-английски. Ей не нравилась перспектива остаться в доме одной и ждать великого гения.
– Нет, нам нельзя уходить, мы должны его дождаться, – сказал Уль. – Мы немного приберем, чтобы произвести хорошее впечатление, – прибавил он, или по крайней мере Клара поняла его так. По-английски Уль говорил очень быстро. – Нам нужно его дождаться, чтобы знать, продолжать нам в том же духе или нет. Может, он захочет поработать над тобой лично. А может… – Тут он выдал поток слов, которые сбили Клару с толку. – Кто его знает. Нам нужно быть готовыми. Иногда… – Он поднял брови, сделал жест руками и одновременно фыркнул, словно говоря, что ван Тисх непредсказуем и следует ожидать худшего. Она не очень поняла, что он хотел сказать, и побоялась углубляться в тему. – Понимаешь?
– Да, – солгала она по-английски.
– Спокойно, – сказал Уль по-испански. – Все в порядке.
«В ответ врет мне по-испански», – подумала она.
Тень.
Точки, линии, многоугольники, тела. И в последнюю очередь – тень, подчеркивающая контур и придающая объемность окончательной форме.
Когда мы ждем появления кого-то, кого не знаем, мы представляем его как возвышающийся перед нами силуэт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
– Нам нужно было создать вокруг тебя атмосферу постоянных приставаний, – продолжал Герардо. – Сексуального шантажа и слежки. С того самого времени, как тебя наняли в Мадриде, отдел искусства старался, чтобы ты ощущала, что за тобой следят. Мы с Юстусом по очереди ходили по ночам к дому и заглядывали в окно спальни. Мы шумели, чтобы ты проснулась и нас увидала. У отдела по уходу за картинами были указания давать тебе другие объяснения, более успокаивающие. Так у нас был фактор неожиданности на тот случай, когда мы решим, как сегодня, провести по тебе более резкий мазок. Потом по утрам мы разыгрывали ссоры, чтобы ты поверила, что Юстус – противный тип, злоупотребляющий своим положением с женщинами-полотнами. На самом деле Уль – прекраснейший человек… Все это тесно связано с той картиной, которую мы тобой пишем. Это полотно Рембрандта, только я не могу сказать какое…
– Указания поступили прямо от Мэтра, правда? – Клара не сводила с глаз Герардо свои желтоватые загрунтованные, безбровые глаза без ресниц. – По поводу сегодняшнего «прыжка в пустоту». Ван Тисх хотел добыть из меня какое-то выражение, так ведь? – От отчаяния и злости она едва могла говорить. Сделала передышку и набрала воздуха. – И ты запорол весь рисунок. Все запорол. Я уже выходила утром… Я была уже почти нарисована, почти готова, а ты!.. Ты взял меня, смял, превратил в комок бумаги и выбросил ко всем чертям!
Она подумала, что плачет, но заметила, что глаза сухи. Лицо Герардо стало похоже на бледную маску. Дрожа от злости, Клара Добавила:
– Поздравляю, дружочек.
Она развернулась и зашагала к дому. Теперь ветер ударял ее в другой бок. Она услышала его голос, он был все дальше и дальше, все тоньше и тоньше:
– Клара!.. Клара, пожалуйста, постой!.. Послушай!..
Она, не оглядываясь, ускорила шаг, пока наконец голос не пропал. Многоугольные облака затягивали раннее солнце. Когда она подошла к дому, Уль стоял на крыльце. Он остановил ее жестом и спросил, где Герардо.
– Идет сзади, – неохотно отозвалась она.
И тогда заметила, как на нее смотрел Уль. Его маленькие, искаженные по законам геометрической оптики стеклянными темницами глаза часто моргали. Клара поняла, что он очень взволнован. Художник медленно заговорил по-испански:
– Секретарь ван Тисха звонить только что… Ван Тисх едет сюда.
Она чувствовала жуткий холод. Сильно терла руки, но холод не проходил. Она знала, что холод никак не связан с тем, что на ней только короткий халатик, еле закрывающий бедра: ее загрунтовали защитным слоем с бело-желтой основой, и, как любое профессиональное полотно, она привыкла переносить самую неприятную температуру. Холод шел изнутри, он был напрямую связан с только что полученным известием.
Ван Тисх. Едет. Его приезда ждут с минуты на минуту.
Трудно описать переживания полотна в преддверии приезда великого мастера. Клара старалась придумать какое-нибудь сравнение, но в голову ничего не приходило: актера не сшибает с ног тень великого режиссера; никогда никакой ученик не будет испытывать такой дрожи перед учителем, которым он восхищается.
Боже мой, она вся дрожала. Чтобы Уль не видел, что она стучит зубами, она вошла в дом, походила по гостиной, сняла халат и встала в простую эскизную позу, почти войдя в состояние «покоя».
Там, перед ней, была фотография мужчины со спины.
О том, как выглядел ван Тисх, люди узнавали только по его изменчивым снимкам в журналах и репортажах. О его характере Клара тоже толком ничего не знала. Художники и полотна много говорили о нем, но на самом деле их мнения не имели под собой никакой основы. Однако она чудесно помнила впечатления тех, кто действительно его видел. Вики, например, которая ходила на некоторые из его классических лекций, утверждала, что было впечатление, будто перед тобой – автомат, нечто, лишенное собственной жизни, чудовище Франкенштейна, созданное самим чудовищем. «Но его создатель забыл наделить его жизнью», – добавляла она. Два года назад в Бильбао ей удалось познакомиться с Густаво Онфретти, одним из самых значительных полотен-мужчин в мире. Выставлявшийся в баскском музее «Гуггенхейм» в картине «Святой Себастьян» работы Ферручолли Онфретти прошел через руки ван Тисха в другой религиозной картине – «Святой Стефан». Она спросила его о встречах с великим художником в Эденбурге. Аргентинская модель окинула ее бездонным мрачным взглядом, а потом сказала только: «Ван Тисх – твоя тень».
Ван Тисх. Мэтр. Тень. Едет сюда.
Она отвела глаза от снимка и посмотрела на стены. Углы потолка были сглажены, и Клара предположила, что в них и спрятаны камеры. Она представила, как ван Тисх всматривается в экран, нажимает на клавиши, оценивает ее выражение и ее ценность как полотна. Она упрекнула себя в том, что раньше не подумала о вероятности скрытых камер. Их использовали многие художники: Брентано, Хоббер, Ферручолли… Если бы она знала или подозревала о них, она бы приложила больше усилий, чтобы полностью выложиться. Хотя, ясное дело, это не очень бы помогло после того, как Герардо все испортил. А если ван Тисх едет, чтобы ее прогнать? А если он скажет ей (если только он обратится к ней, а не к своим лакеям, потому что, в конце концов, она всего лишь материал): «Прости, я передумал, ты для этой картины не подходишь»?
«Успокойся. Пусть будет как будет».
Уль и Герардо вошли в гостиную и стали собирать краски и прятать их в сумки. Клара вышла из позы эскиза и посмотрела на них.
– Уходите? – спросила она по-английски. Ей не нравилась перспектива остаться в доме одной и ждать великого гения.
– Нет, нам нельзя уходить, мы должны его дождаться, – сказал Уль. – Мы немного приберем, чтобы произвести хорошее впечатление, – прибавил он, или по крайней мере Клара поняла его так. По-английски Уль говорил очень быстро. – Нам нужно его дождаться, чтобы знать, продолжать нам в том же духе или нет. Может, он захочет поработать над тобой лично. А может… – Тут он выдал поток слов, которые сбили Клару с толку. – Кто его знает. Нам нужно быть готовыми. Иногда… – Он поднял брови, сделал жест руками и одновременно фыркнул, словно говоря, что ван Тисх непредсказуем и следует ожидать худшего. Она не очень поняла, что он хотел сказать, и побоялась углубляться в тему. – Понимаешь?
– Да, – солгала она по-английски.
– Спокойно, – сказал Уль по-испански. – Все в порядке.
«В ответ врет мне по-испански», – подумала она.
Тень.
Точки, линии, многоугольники, тела. И в последнюю очередь – тень, подчеркивающая контур и придающая объемность окончательной форме.
Когда мы ждем появления кого-то, кого не знаем, мы представляем его как возвышающийся перед нами силуэт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138