Все необычной формы и необычных, ярких красок. В руках моих младших братьев другой, чужой мир, который занесли сюда эти пугающие нас люди. Они, как хозяева, едут по дороге, а мы сторонимся, тащимся по обочине. Мне хочется крикнуть моим несмышленым братьям: «Бросьте эту гадость! Сейчас же бросьте!» Но мое извечное мальчишечье любопытство подводит меня. В моих руках самая красивая картонная коробочка, и я вслух читаю:
— «Цигареттен». Это у них папиросы такие... Борюсь с искушением оставить себе эту маленькую,
ладную коробочку. В ней могли бы разместиться теперешние «спички»: кресало, кремень и трут — все вместе. Удобная коробочка. Но я перебарываю себя и отбрасываю ее. Сережка бежит, чтобы поднять коробочку. Мой окрик останавливает его:
— Брось! Брось сейчас же все!
Серега недоуменно смотрит сначала на меня, потом на маму, ища у нее защиты. Но я уже ору, не помня себя:
— Брось! Брось! Заразу всякую собираешь!
Сергей испуганно бросает под ноги все богатство. То же делает Вадик.
...Мы долго тащим двуколку молча. Ребята, присмиревшие, идут рядом, я видел, как они несколько раз оглядывались на брошенные ими коробки и баночки, и глаза у них в это время были «на мокром месте».
Ничего, переживут свое горе. А то слишком веселые стали, забыли, что вокруг творится. Дрожь во мне уже почти прошла. Я вижу дорогу, а то шел как в бреду. Теперь способен рассуждать спокойно. Надо будет объяснить ребятам. Вот придем к дедушке, и я им все объясню. Надо обязательно, а то они наделают глупостей.
Мне показалось', что мы миновали уже больше половины пути к хутору Цибенко, когда на дороге началась паника. Она всех нас насмешила, и мы потом еще долго смеялись. Неожиданно машины и подводы начали сворачивать с дороги и, как тараканы, разбегаться по степи. Нас чуть не сбил и не истоптал лошадьми здоровенный детина в серо-зеленой шинели. Обозники в карьер гнали лошадей по степи, а потом бросили свои повозки и смешно, как рыжие прусаки, разбежались, прячась под сусличьи бугорки.
В небе появились два наших «ястребка». Они шли невысоко, в стороне от нас и, видно, не собирались обстреливать или бомбить ют обоз и машины. Самолеты, отвернув влево, стали бить из пулеметов куда-то за бугор, а потом километрах в пяти от нас бросили несколько малых бомб. Нам же пока не было видно, кому они там «дают шороху».
Остановились и смотрели на переполох, поднявшийся на дороге. Это от двух-то самолетов! Ну и вояки! А если бы на них налетел десяток самолетов или столько, сколько налетало на нас? Куда бы они бежали и что делали?
Я даже взобрался на узлы нашей двуколки и смотрел в сторону удалявшихся «ястребков». Но мне видны были только несколько столбов рыжей пыли от взорвавшихся бомб.
— Наверное, Короватку бомбят,— поднимаясь на носки и вытягивая шею, радостно сказала мама.— Смотри, смотри, опять туда поворачивают. Может, там Витя наш... Где-то ж он летает...— Она умолкла, и мы все смотрели в небо до тех пор, пока там совсем не растаяли темные точки.— А может, и в живых давно нет,— грустно вздохнула она.— Сколько их сгорело, сколько полегло...
Теперь наша двуколка, казалось, бежала сама, а мы только и говорили о «ястребках» и о том, «как они им поддали жару».
— А этот, этот,— хохотал Сергей,— фуражка с него слетела. А он голову — за бугорок, а сам весь снаружи.
— И штаны у него красные,— вместе со всеми радостно повизгивал Вадик.
— Где ты видел красные? — спросил Сергей.
— Видел, красные...
— Он что, генерал? — засмеялся я.
— Он генерал,— повторил за мною Вадик и тоже засмеялся.
— Да он не знает, какой цвет красный,— отозвался Сергей,— на желтый говорит — красный.
— Знаю, знаю,— зачастил Вадик и перестал смеяться.— Я знаю и желтый, и красный, и всякий.
— Он знает, знает,— заступилась за сына тетя Надя, и Вадик удержался от слез, которые вот-вот должны бы ли хлынуть из-под его подрагивающих белесых век.
Нам всем было весело. Нет, это не мы у немцев, а они у нас. Мы стояли и никуда не бежали, не прятались, а они, как крысы, разбежались по степи. Суслики и те стояли у своих норок на задних лапках, столбиками, а они врассыпную и ползут, как ужи, на животе. Смех, да и только.
Позже мы все убедились, что Сергей напрасно обидел Вадика недоверием. Дети, оказывается, часто видят больше и острее, чем взрослые.
Солнце клонилось к закату. Мы тащились уже пятый час, а мама недавно сказала, что прошли половину.
Что-то мама просчиталась со своими двадцатью километрами, и я сказал ей об этом.
— По пять километров в час никто не ходит,— ответила за нее тетя Надя.— Это бежать надо. А потом мы же не по дороге, по-за дорогой и по-за дорогой, как зайцы, петляем...
Стали втягиваться в лощину.
— Вот от нее,— мама показала рукой вдоль лощины налево, к горизонту,— пойдет Короватка.
Я знал, что этим странным словом называется цепь почти высыхающих летом озерков, а может, и прудов на дне неглубокой, почти сглаженной балки. В некоторых местах эта балка угадывалась только по более темному цвету травы, хотя к осени она и здесь вся выгорала.
— Гляньте, гляньте,— заерзал на узлах Вадик. (Он устал, и мама опять его подсадила на двуколку, к Люсе.) Вадик смотрел в лощину и заметил там, наверное, такое, что рам еще не было видно.
Когда спустились в лощину, я обмер: тут был целый город. Вдоль пологих склонов, с обеих сторон, тянулись блиндажи и огромные, широченные окопы, в которых вровень с землей стояли автомашины, транспортеры, лежали штабеля ящиков, какое-то барахло, дымились кухни, тянулись вереницы канистр (позже я узнал, что в них немцы возили воду). Сколько успел охватить мой взгляд за короткое время, пока мы рысью пересекали лощину (здесь стояло несколько солдат, и они подгоняли беженцев), я увидел, что лощина вся сплошь забита людьми и техникой. А сколько понастроено и понарыто? Вот где надо фомбить! Вот куда они позалезали, как клопы в щели.
Пересекли лощину и приуныли. Потом на нашем пути лежало еще несколько балок, хотя и не таких больших, но все они также были сплошь изрыты блиндажами, окопами, ямами. Кругом люди и техника, люди и техника.
«Так вот кто прет на наш город,— стучало у меня в голове,— вот сколько их... Неужели наши не знают про эти муравейники? Неужели? Не может быть».
Сюда прилетали те два «ястребка» Мы уже еле плелись и все чаще останавливались.
— Надо хоть потихонечку, а идти,— говорила мама,— отдыхать хуже...
Но через двадцать — тридцать шагов ноги останавливались сами. Быстро темнело, и мне казалось, что мы начинаем втягиваться во вчерашнюю страдшую ночь. Я, как и вчера, стал засыпать на ходу...
Где-то за нами загудела степь, и я вначале не мог понять, что это. Гул быстро нарастал, и скоро в нем можно было различить натужное пофыркивание дизелей, скрежет и лязг гусениц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— «Цигареттен». Это у них папиросы такие... Борюсь с искушением оставить себе эту маленькую,
ладную коробочку. В ней могли бы разместиться теперешние «спички»: кресало, кремень и трут — все вместе. Удобная коробочка. Но я перебарываю себя и отбрасываю ее. Сережка бежит, чтобы поднять коробочку. Мой окрик останавливает его:
— Брось! Брось сейчас же все!
Серега недоуменно смотрит сначала на меня, потом на маму, ища у нее защиты. Но я уже ору, не помня себя:
— Брось! Брось! Заразу всякую собираешь!
Сергей испуганно бросает под ноги все богатство. То же делает Вадик.
...Мы долго тащим двуколку молча. Ребята, присмиревшие, идут рядом, я видел, как они несколько раз оглядывались на брошенные ими коробки и баночки, и глаза у них в это время были «на мокром месте».
Ничего, переживут свое горе. А то слишком веселые стали, забыли, что вокруг творится. Дрожь во мне уже почти прошла. Я вижу дорогу, а то шел как в бреду. Теперь способен рассуждать спокойно. Надо будет объяснить ребятам. Вот придем к дедушке, и я им все объясню. Надо обязательно, а то они наделают глупостей.
Мне показалось', что мы миновали уже больше половины пути к хутору Цибенко, когда на дороге началась паника. Она всех нас насмешила, и мы потом еще долго смеялись. Неожиданно машины и подводы начали сворачивать с дороги и, как тараканы, разбегаться по степи. Нас чуть не сбил и не истоптал лошадьми здоровенный детина в серо-зеленой шинели. Обозники в карьер гнали лошадей по степи, а потом бросили свои повозки и смешно, как рыжие прусаки, разбежались, прячась под сусличьи бугорки.
В небе появились два наших «ястребка». Они шли невысоко, в стороне от нас и, видно, не собирались обстреливать или бомбить ют обоз и машины. Самолеты, отвернув влево, стали бить из пулеметов куда-то за бугор, а потом километрах в пяти от нас бросили несколько малых бомб. Нам же пока не было видно, кому они там «дают шороху».
Остановились и смотрели на переполох, поднявшийся на дороге. Это от двух-то самолетов! Ну и вояки! А если бы на них налетел десяток самолетов или столько, сколько налетало на нас? Куда бы они бежали и что делали?
Я даже взобрался на узлы нашей двуколки и смотрел в сторону удалявшихся «ястребков». Но мне видны были только несколько столбов рыжей пыли от взорвавшихся бомб.
— Наверное, Короватку бомбят,— поднимаясь на носки и вытягивая шею, радостно сказала мама.— Смотри, смотри, опять туда поворачивают. Может, там Витя наш... Где-то ж он летает...— Она умолкла, и мы все смотрели в небо до тех пор, пока там совсем не растаяли темные точки.— А может, и в живых давно нет,— грустно вздохнула она.— Сколько их сгорело, сколько полегло...
Теперь наша двуколка, казалось, бежала сама, а мы только и говорили о «ястребках» и о том, «как они им поддали жару».
— А этот, этот,— хохотал Сергей,— фуражка с него слетела. А он голову — за бугорок, а сам весь снаружи.
— И штаны у него красные,— вместе со всеми радостно повизгивал Вадик.
— Где ты видел красные? — спросил Сергей.
— Видел, красные...
— Он что, генерал? — засмеялся я.
— Он генерал,— повторил за мною Вадик и тоже засмеялся.
— Да он не знает, какой цвет красный,— отозвался Сергей,— на желтый говорит — красный.
— Знаю, знаю,— зачастил Вадик и перестал смеяться.— Я знаю и желтый, и красный, и всякий.
— Он знает, знает,— заступилась за сына тетя Надя, и Вадик удержался от слез, которые вот-вот должны бы ли хлынуть из-под его подрагивающих белесых век.
Нам всем было весело. Нет, это не мы у немцев, а они у нас. Мы стояли и никуда не бежали, не прятались, а они, как крысы, разбежались по степи. Суслики и те стояли у своих норок на задних лапках, столбиками, а они врассыпную и ползут, как ужи, на животе. Смех, да и только.
Позже мы все убедились, что Сергей напрасно обидел Вадика недоверием. Дети, оказывается, часто видят больше и острее, чем взрослые.
Солнце клонилось к закату. Мы тащились уже пятый час, а мама недавно сказала, что прошли половину.
Что-то мама просчиталась со своими двадцатью километрами, и я сказал ей об этом.
— По пять километров в час никто не ходит,— ответила за нее тетя Надя.— Это бежать надо. А потом мы же не по дороге, по-за дорогой и по-за дорогой, как зайцы, петляем...
Стали втягиваться в лощину.
— Вот от нее,— мама показала рукой вдоль лощины налево, к горизонту,— пойдет Короватка.
Я знал, что этим странным словом называется цепь почти высыхающих летом озерков, а может, и прудов на дне неглубокой, почти сглаженной балки. В некоторых местах эта балка угадывалась только по более темному цвету травы, хотя к осени она и здесь вся выгорала.
— Гляньте, гляньте,— заерзал на узлах Вадик. (Он устал, и мама опять его подсадила на двуколку, к Люсе.) Вадик смотрел в лощину и заметил там, наверное, такое, что рам еще не было видно.
Когда спустились в лощину, я обмер: тут был целый город. Вдоль пологих склонов, с обеих сторон, тянулись блиндажи и огромные, широченные окопы, в которых вровень с землей стояли автомашины, транспортеры, лежали штабеля ящиков, какое-то барахло, дымились кухни, тянулись вереницы канистр (позже я узнал, что в них немцы возили воду). Сколько успел охватить мой взгляд за короткое время, пока мы рысью пересекали лощину (здесь стояло несколько солдат, и они подгоняли беженцев), я увидел, что лощина вся сплошь забита людьми и техникой. А сколько понастроено и понарыто? Вот где надо фомбить! Вот куда они позалезали, как клопы в щели.
Пересекли лощину и приуныли. Потом на нашем пути лежало еще несколько балок, хотя и не таких больших, но все они также были сплошь изрыты блиндажами, окопами, ямами. Кругом люди и техника, люди и техника.
«Так вот кто прет на наш город,— стучало у меня в голове,— вот сколько их... Неужели наши не знают про эти муравейники? Неужели? Не может быть».
Сюда прилетали те два «ястребка» Мы уже еле плелись и все чаще останавливались.
— Надо хоть потихонечку, а идти,— говорила мама,— отдыхать хуже...
Но через двадцать — тридцать шагов ноги останавливались сами. Быстро темнело, и мне казалось, что мы начинаем втягиваться во вчерашнюю страдшую ночь. Я, как и вчера, стал засыпать на ходу...
Где-то за нами загудела степь, и я вначале не мог понять, что это. Гул быстро нарастал, и скоро в нем можно было различить натужное пофыркивание дизелей, скрежет и лязг гусениц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107