Ту же неловкость, видно, испытывали и другие родители, да и сами учителя. И лишь Лицо завуча было непроницаемое.
Директор (поспешно). Хорошо, Сережа, мы тебе верим...
Мать Сергея вздохнула так, словно от нее отвели непоправимую беду. Вздохнули и мы.
Завуч. Вот теперь твоя очередь, Колчин. Объясни педсовету и родителям, как ты дошел до такой жизни?
Колчин. До какой жизни?
Завуч. Это тебе лучше знать. Хулиганишь на переменах, срываешь уроки, плохо учишься, отказываешься от дежурства.
Колчин, Уроков не срывал.
— Саша, ты действительно стал плохо вести себя,— вмешалась АП — учительница физики Анна Павловна, сухонькая и черная, как галчонок, старушка.
Она это сделала, ВИДНО, затем, чтобы разрядить гнетущую обстановку. Добрый, мудрый человек. Не зря ее любили ребята. Лет пять назад АП проводили на пенсию. Но в конце года одна «физичка» уехала с мужем-дипломатом за границу, и Анну Павловну попросили «довести год». Она довела. Потом упросили «начать год», потому что другая молодая учительница, теперь уже учительница математики, должна была уйти в декретный отпуск. Она осталась и еще проработала год.
А затем ей самой было жалко бросать на полпути свои классы. «Вот так и осталась я в школе после торжественных проводов на пенсию»,— подсмеивалась над собой АП. А своим ученикам говорила: «Ваш девятый «А» последний в моей жизни. Хочу, чтобы он не был последним в школе».
Завуч. Должен дать обещание педсовету, родителям, дать слово комсомольца, что наконец изменишь свое поведение, свое отношение к учебе. А не сдержишь слово, пеняй на себя! Нам надоело уговаривать.
Саша поднимает голову, чуть бледнеет, он весь напружинился, готовый сорваться с места.
Колчин. Я обещаю... Больше не будет...
Завуч (обращаясь ко всем ребятам). Имейте в виду, вы даете слово комсомольца.
При этих словах Андрей метнул взгляд на Сашу, потом на завуча и опять опустил голову.
Директор. Ты что, Чупров, не согласен с Колчиным?
Андрей. А если он забалуется на уроке, тогда что? А если все ребята решат по-другому?
Андрей смешно, как петух, нахохлился, даже подался вперед. Татьяна Сергеевна, не сдержавшись, коротко засмеялась, быстро достала платок и начала откашливаться.
Завуч. Ну что ж ты, Чупров, замолчал?
Андрей. Сразу за все я не могу дать слово... Могу пообещать, что не буду...— он запнулся, смешно потупился,— со мной больше не будет такого, как случилось с этой стенкой.
Татьяна Сергеевна отвернулась и никак не могла сдержать смех. Меня тоже развеселили слова Андрея, но под осуждающими взглядами завуча и директора пришлось сдержаться. Представляю, что сейчас обо мне они подумали!
Завуч. Так ты, Чупров, не можешь дать слова? Может, ты не считаешь себя виноватым?
Андрей. Считаю...
Завуч. Так в чем же дело?
Андрей. А если не сдержу слова? Получу двойку или еще что...
3 а в у ч. А что еще может быть с тобой?
А н д р е й. С кем-нибудь подерусь.
Директор. Ты, Андрей, поражаешь меня. И потом, случилось не со стенкой, а с тобой.
Она широко и откровенно улыбнулась, и я понял, что лицо ее совсем не злое, а открытое и доброе, а все, что я видел до этого, было маской, привычной маской, какую она много лет носит, чтобы приструнить сотни мальчишек и девчонок своей школы.
Последние слова Андрея развеселили всех, и напряжение немного спало. И только завуч не поддалась общему настроению.
Завуч. Так кто же за тебя, Чупров, будет отвечать педсовету? Может быть, твой отец?
Андрей метнул на меня тревожный взгляд. Я молчал: «Решай сам». Минутная растерянность скользнула по его лицу, потом он выпрямился и стал «колючим». Таким он становится, когда его не хотят понять.
Андрей (резко к завучу). Я, Клавдия Тимофеевна, боюсь нарушить честное комсомольское.
Директор. А это потому, что у тебя слабая воля.
Андрей. Ну и пусть слабая...
И Андрей, как это часто бывает с ним в такие минуты, наглухо «закрылся». Он словно ушел под панцирь, сквозь который не удавалось пробиться никому. Директор и завуч молча глядели в мою сторону: «Что же он у вас такой? Воздействуйте».
Но теперь воздействовать на него не мог и я. Андрей перехватил взгляды учителей и пришел мне на выручку.
Андрей. Перед шефами извиняюсь, больше такого не будет. Честное комсомольское даю... А чтобы никогда и ничего не случалось, пообещать не могу...
В комнате стало так тихо, что я, казалось, услышал дыхание сына, тяжелое и сбивчивое.
Завуч. Спасибо и на том, что правду говоришь.
Андрей молчал. По тому, как сжались его губы и сошлись у переносья дуги бровей, я понял, что он больше ничего не скажет.
Завуч сердито метнула взгляд на Андрея, потом на меня. Ее чуть прищуренные сухие глаза спрашивали: «Что ж, отвечайте вы, если сын такой». Мальчишки замерли. Первым моим порывом было встать и возмутиться тем, что здесь происходит, но благоразумнее было просто выйти, чтобы не вступать в спор при учениках. И я уже был готов уйти. Но меня остановил взгляд доброй и мудрой АП: «Не делайте глупостей, не делайте...»
Надежда Петровна рассерженно подняла голову, подчеркнуто утратив ко мне интерес. И только завуч продолжала осуждающе смотреть на меня.
Наконец ребят отпустили, и сразу поднялась Татьяна Сергеевна.
— Мне стыдно... Я не понимаю, что здесь происходит, Надежда Петровна...— Разгоряченное лицо ее заливала краска. Она приложила ладони к щекам и тут же отдернула их, словно обожглась.— Как же мы воспитываем? Разве так можно? — Голос дрогнул, она растерянно глянула на родителей и тут же умолкла.
— Татьяна Сергеевна, что с вами? — встревоженно повернулась к ней директор.— Успокойтесь, голубушка... Ну что вы...
— Я понимаю: они виноваты, виновата и я как клас-ный руководитель, но почему так судилище?
— Надежда Петровна,— сказала завуч,— давайте отпустим родителей. У нас еще много вопросов, чего же их держать.
Мы неторопливо и как-то пристыженно вышли.
Тихо переговаривались, тревожно поглядывая в конец коридора, где маячили фигуры наших сыновей. Школа непривычно и сиротливо затихла, только негромкий говорок женщин рядом да шарканье ног мальчишек в дальнем углу.
Вся эта затея с педсоветом показалась мне ненужной. Я не оправдываю мальчишек. Они виноваты и заслуживают наказания.
Но сегодня все было не так. Одни ребята хитрили и лгали, другие ершились, упрямились. Между учителями и учениками потерялся контакт? Ведь еще недавно слово учителя для них было все. «Так сказала учительница»,— упрямо повторял Андрей, и никакие силы не могли переубедить его, что может быть по-иному.
Выхожу из школы — Андрей ждет.
Как он воспринял этот педсовет и каким будет у нас сейчас разговор? Мне не по себе. Иду медленно, хочется собраться с мыслями, но во мне все еще клокочет возмущение происшедшим. Волны знакомого чувства, кажется, перекатываются через меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Директор (поспешно). Хорошо, Сережа, мы тебе верим...
Мать Сергея вздохнула так, словно от нее отвели непоправимую беду. Вздохнули и мы.
Завуч. Вот теперь твоя очередь, Колчин. Объясни педсовету и родителям, как ты дошел до такой жизни?
Колчин. До какой жизни?
Завуч. Это тебе лучше знать. Хулиганишь на переменах, срываешь уроки, плохо учишься, отказываешься от дежурства.
Колчин, Уроков не срывал.
— Саша, ты действительно стал плохо вести себя,— вмешалась АП — учительница физики Анна Павловна, сухонькая и черная, как галчонок, старушка.
Она это сделала, ВИДНО, затем, чтобы разрядить гнетущую обстановку. Добрый, мудрый человек. Не зря ее любили ребята. Лет пять назад АП проводили на пенсию. Но в конце года одна «физичка» уехала с мужем-дипломатом за границу, и Анну Павловну попросили «довести год». Она довела. Потом упросили «начать год», потому что другая молодая учительница, теперь уже учительница математики, должна была уйти в декретный отпуск. Она осталась и еще проработала год.
А затем ей самой было жалко бросать на полпути свои классы. «Вот так и осталась я в школе после торжественных проводов на пенсию»,— подсмеивалась над собой АП. А своим ученикам говорила: «Ваш девятый «А» последний в моей жизни. Хочу, чтобы он не был последним в школе».
Завуч. Должен дать обещание педсовету, родителям, дать слово комсомольца, что наконец изменишь свое поведение, свое отношение к учебе. А не сдержишь слово, пеняй на себя! Нам надоело уговаривать.
Саша поднимает голову, чуть бледнеет, он весь напружинился, готовый сорваться с места.
Колчин. Я обещаю... Больше не будет...
Завуч (обращаясь ко всем ребятам). Имейте в виду, вы даете слово комсомольца.
При этих словах Андрей метнул взгляд на Сашу, потом на завуча и опять опустил голову.
Директор. Ты что, Чупров, не согласен с Колчиным?
Андрей. А если он забалуется на уроке, тогда что? А если все ребята решат по-другому?
Андрей смешно, как петух, нахохлился, даже подался вперед. Татьяна Сергеевна, не сдержавшись, коротко засмеялась, быстро достала платок и начала откашливаться.
Завуч. Ну что ж ты, Чупров, замолчал?
Андрей. Сразу за все я не могу дать слово... Могу пообещать, что не буду...— он запнулся, смешно потупился,— со мной больше не будет такого, как случилось с этой стенкой.
Татьяна Сергеевна отвернулась и никак не могла сдержать смех. Меня тоже развеселили слова Андрея, но под осуждающими взглядами завуча и директора пришлось сдержаться. Представляю, что сейчас обо мне они подумали!
Завуч. Так ты, Чупров, не можешь дать слова? Может, ты не считаешь себя виноватым?
Андрей. Считаю...
Завуч. Так в чем же дело?
Андрей. А если не сдержу слова? Получу двойку или еще что...
3 а в у ч. А что еще может быть с тобой?
А н д р е й. С кем-нибудь подерусь.
Директор. Ты, Андрей, поражаешь меня. И потом, случилось не со стенкой, а с тобой.
Она широко и откровенно улыбнулась, и я понял, что лицо ее совсем не злое, а открытое и доброе, а все, что я видел до этого, было маской, привычной маской, какую она много лет носит, чтобы приструнить сотни мальчишек и девчонок своей школы.
Последние слова Андрея развеселили всех, и напряжение немного спало. И только завуч не поддалась общему настроению.
Завуч. Так кто же за тебя, Чупров, будет отвечать педсовету? Может быть, твой отец?
Андрей метнул на меня тревожный взгляд. Я молчал: «Решай сам». Минутная растерянность скользнула по его лицу, потом он выпрямился и стал «колючим». Таким он становится, когда его не хотят понять.
Андрей (резко к завучу). Я, Клавдия Тимофеевна, боюсь нарушить честное комсомольское.
Директор. А это потому, что у тебя слабая воля.
Андрей. Ну и пусть слабая...
И Андрей, как это часто бывает с ним в такие минуты, наглухо «закрылся». Он словно ушел под панцирь, сквозь который не удавалось пробиться никому. Директор и завуч молча глядели в мою сторону: «Что же он у вас такой? Воздействуйте».
Но теперь воздействовать на него не мог и я. Андрей перехватил взгляды учителей и пришел мне на выручку.
Андрей. Перед шефами извиняюсь, больше такого не будет. Честное комсомольское даю... А чтобы никогда и ничего не случалось, пообещать не могу...
В комнате стало так тихо, что я, казалось, услышал дыхание сына, тяжелое и сбивчивое.
Завуч. Спасибо и на том, что правду говоришь.
Андрей молчал. По тому, как сжались его губы и сошлись у переносья дуги бровей, я понял, что он больше ничего не скажет.
Завуч сердито метнула взгляд на Андрея, потом на меня. Ее чуть прищуренные сухие глаза спрашивали: «Что ж, отвечайте вы, если сын такой». Мальчишки замерли. Первым моим порывом было встать и возмутиться тем, что здесь происходит, но благоразумнее было просто выйти, чтобы не вступать в спор при учениках. И я уже был готов уйти. Но меня остановил взгляд доброй и мудрой АП: «Не делайте глупостей, не делайте...»
Надежда Петровна рассерженно подняла голову, подчеркнуто утратив ко мне интерес. И только завуч продолжала осуждающе смотреть на меня.
Наконец ребят отпустили, и сразу поднялась Татьяна Сергеевна.
— Мне стыдно... Я не понимаю, что здесь происходит, Надежда Петровна...— Разгоряченное лицо ее заливала краска. Она приложила ладони к щекам и тут же отдернула их, словно обожглась.— Как же мы воспитываем? Разве так можно? — Голос дрогнул, она растерянно глянула на родителей и тут же умолкла.
— Татьяна Сергеевна, что с вами? — встревоженно повернулась к ней директор.— Успокойтесь, голубушка... Ну что вы...
— Я понимаю: они виноваты, виновата и я как клас-ный руководитель, но почему так судилище?
— Надежда Петровна,— сказала завуч,— давайте отпустим родителей. У нас еще много вопросов, чего же их держать.
Мы неторопливо и как-то пристыженно вышли.
Тихо переговаривались, тревожно поглядывая в конец коридора, где маячили фигуры наших сыновей. Школа непривычно и сиротливо затихла, только негромкий говорок женщин рядом да шарканье ног мальчишек в дальнем углу.
Вся эта затея с педсоветом показалась мне ненужной. Я не оправдываю мальчишек. Они виноваты и заслуживают наказания.
Но сегодня все было не так. Одни ребята хитрили и лгали, другие ершились, упрямились. Между учителями и учениками потерялся контакт? Ведь еще недавно слово учителя для них было все. «Так сказала учительница»,— упрямо повторял Андрей, и никакие силы не могли переубедить его, что может быть по-иному.
Выхожу из школы — Андрей ждет.
Как он воспринял этот педсовет и каким будет у нас сейчас разговор? Мне не по себе. Иду медленно, хочется собраться с мыслями, но во мне все еще клокочет возмущение происшедшим. Волны знакомого чувства, кажется, перекатываются через меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107