ни крепости, ни частокол, ни ряды панцирных полков, а?
А если устоят крепости и частоколы, тогда что? А если высохнет эта река, что сейчас бушует на поляне? Тогда повсюду будет пустыня... Ни в чьей душе не зазеленеет семя бунта... Нет, нет, пусть эта поляна станет озером, из которого вытекут тысячи ручьев, пусть потоки будоражат панский покой, пусть поят водой жаждущих повсюду и везде. Разве сможет шляхта иссушить, перекрыть тысячи потоков?»
Аннычка видела, как Олекса делил толпу на отряды: были отряды большие и меньшие, были отряды из-под Перегинска и Бродов, были из-под Дрогобыча и Коломыи, во главе каждого отряда Олекса ставил верховода. Но не слышала Аннычка, как учил Довбуш пастухов и пахарей науке войны, как приказал верховодам творить панам и богатеям горькую жизнь: пусть их поместья-маетки запоют красными петухами, пусть их дни прошивают пули, пусть их ночи светятся бартками опришков.
— Когда будет вам трудно,— говорил Довбуш,— зовите меня, я всегда буду вас слышать. Когда же ко мне беда придет — я буду искать вашей помощи. Вы мои — я ваш. Себе я оставлю только пятьдесят парней. Не ведаю только, кто пойдет...
— Мы! — И выросли справа от Олексы триста хлопцев.
Олекса покачал головой:
— Подумайте. Со мной будет трудно: где огонь — там я. Где смерть — там я. Где покой и тишина — там меня не будет.
Триста хлопцев стояли как стена, Довбуш всматривался в лица, будто хотел высмотреть в стене гнилые кирпичи.
— Я начну вас испытывать,— молвил Довбуш.
— Мы готовы,— сказали триста хлопцев. Откуда они могли знать, как берется испытывать их Довбуш.
— Тогда подходи первый.
Первый с краю подошел ближе.
— Клади руку на колоду.
Первый парень положил.
Взлетела вверх, свистнула в воздухе золотая Довбушева бартка, убрал парень руку борзо, будто колода его припекла.
— Ты для меня слишком слаб,— нахмурился Довбуш,— иди прочь.
Подошел к колоде второй парень. Опять прорезала воздух бартка, и снова исчезла рука.
— Иди прочь...
Подошел третий. И опять:
— Иди прочь!
Положил руку четвертый. Острая бартка вгрызлась в колоду возле самой ладони, парень почувствовал ее холодную «щеку», но не шевельнулся, только обильный пот оросил ему чело.
И так вот всех желающих испытал Довбуш, из трех сотен осталось возле него две.
— Двести тоже для меня много,— молвил Довбуш и повел парней на край леса для нового испытания. Тут было ущелье, дна которого никто не видал, стены ощетинились пиками скал. Довбуш срубил елку, перебросил через бездну.
— Теперь я посмотрю, кто из вас смелый. Трус на кладку не ступит, ибо внизу смерть. Слышите?
Глубоко на дне ущелья стонал, ревел, ударяясь о скалы, поток.
Но первый парень не испугался, двинулся к кладке отважно, дерево под ним не качнулось, тело молодецкое не дрогнуло, ноги не выдали, будто шел он по широкому полю.
Довбуш довольно хлопнул в ладоши.
— Второй...
Перешел на ту сторону и второй, и третий, и стопятидесятый. Не решились только пятьдесят.
— А третьим испытанием будет...— Олекса не договорил о третьем испытании, будто случайно рассыпал горсть червонцев, червонцы заиграли золотом, раскатились и кого-то блеском своим ослепили, а кого звоном заворожили, и кто-то бросился их собирать, молодые парни и уважаемые мужи ползком рыскали в траве, вырывали с корнями кусты, пальцами взрывали кучи земли. Олекса уже не обращал на них внимания, было ему горько наблюдать человеческую слабость. Промолвил ищущим глухо:
— И вы подите прочь со своими червонцами. Мне нужны рыцари, к богатству не жадные.
Осталось с ним сто парней. А нового испытания придумать не мог.
Тогда пришла Олексе на помощь Аннычка. Она неожиданно появилась из леса, и была она обнаженной, как Ева, встала перед сотнею улыбающаяся,
сто парней вздохнули, сто пар глаз обцеловали ее тело.
— Аннычка! — ужаснулся Олекса. Заслонил лицо ладонью. Дивчина не слышала, двинулась медленно вдоль парней, на лице светилась манящая улыбка, а ноги подкашивались от стыда и страха. Она почти физически ощущала, как глаза мужчин поедом едят ее грудь, бедра, как обцеловывают ей плечи; ноги просились убежать, она же сдерживала себя, давая чарам своим заколдовать парней. И хлопцы сразу опьянели, толпой, как овечья отара, двинулись за Аннычкой, забыли молодцы, зачем пришли на эту поляну, они видели только влекущее белое девичье тело, которое можно обнять, и видели распущенные золотистые волосы, которыми можно забавляться, и видели маленькие груди, которые словно бы ждали их ладоней.
Аннычка ускорила шаг, и ватага за ней поспешила. Аннычка улыбалась им, и они по-глупому скалили зубы.
Только раз Аннычка оглянулась на Довбуша, он не отрывал ладоней от лица, будто плакал по ее стыдливости, когда же упали руки на колени, то увидал, что пятьдесят парней стояли возле него, остальных Аннычка вела за собой, слышала за плечами их тяжелое дыхание, ловила блеск их похотливых глаз, стало ей страшно, что сейчас десятки рук протянутся к ней и...
На краю поляны остановилась на миг, блеснул в руке пистоль, выстрел прорезал тишину.
— Гей, вы,— крикнула толпе,— остыньте! — А Олексе сказала: — Этих, любый мой, не бери, это бабники, за женским бедром на край света поплетутся.
Встали как вкопанные парни, Аннычка же исчезла за деревьями.
...К вечеру отряды разошлись. На поляне остался Довбуш и полсотни его побратимов. Этих не испугала ни Олексина бартка, ни острые скалы ущелья, не соблазнили червонцы и не зачаровала Аннычкина краса. Они обступили Довбуша, как пчелы матку, Олекса любовался ими, говорил:
— Нам вместе жить, а каждому в отдельности умирать!
Вечером, когда отряд сидел вокруг костра, Довбуш отправился искать Аннычку, почему-то казалось ему, что она должна прятаться поблизости, и он продирался сквозь чащу, завалы и потихоньку звал:
— Аннычка!
Он обошел вокруг весь древний лес, не прошел мимо ни одного дерева, ни куста, ни рощицы.
— Аннычка!
Древняя пуща ничем ему не могла помочь, и Довбуш вернулся к костру. Предводитель пристроился рядом с опришками, устремил глаза в жаркий огонь, из трепещущего пламени, из клубов дыма выходила, будто живая, Аннычка. Довбуш спрашивал ее:
«Зачем ты сегодня учинила такое?»
«Тебе стыдно за меня?»
«Нет. Жаль, ибо ты принадлежишь мне...»
«А у меня до сих пор лицо горит от стыда. Но я должна была... Зато ты имеешь товарищей верных, искренних, можешь на них положиться».
«Благодарю тебя, Аннычка!» — Олекса протянул руки, пламя жгуче облизало пальцы. Опомнился.
Аннычка благодарности не слышала, Аннычка была уже далеко, торопилась к ненавистным Кутам, наперед переживала допрос пузатого хозяина-армянина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
А если устоят крепости и частоколы, тогда что? А если высохнет эта река, что сейчас бушует на поляне? Тогда повсюду будет пустыня... Ни в чьей душе не зазеленеет семя бунта... Нет, нет, пусть эта поляна станет озером, из которого вытекут тысячи ручьев, пусть потоки будоражат панский покой, пусть поят водой жаждущих повсюду и везде. Разве сможет шляхта иссушить, перекрыть тысячи потоков?»
Аннычка видела, как Олекса делил толпу на отряды: были отряды большие и меньшие, были отряды из-под Перегинска и Бродов, были из-под Дрогобыча и Коломыи, во главе каждого отряда Олекса ставил верховода. Но не слышала Аннычка, как учил Довбуш пастухов и пахарей науке войны, как приказал верховодам творить панам и богатеям горькую жизнь: пусть их поместья-маетки запоют красными петухами, пусть их дни прошивают пули, пусть их ночи светятся бартками опришков.
— Когда будет вам трудно,— говорил Довбуш,— зовите меня, я всегда буду вас слышать. Когда же ко мне беда придет — я буду искать вашей помощи. Вы мои — я ваш. Себе я оставлю только пятьдесят парней. Не ведаю только, кто пойдет...
— Мы! — И выросли справа от Олексы триста хлопцев.
Олекса покачал головой:
— Подумайте. Со мной будет трудно: где огонь — там я. Где смерть — там я. Где покой и тишина — там меня не будет.
Триста хлопцев стояли как стена, Довбуш всматривался в лица, будто хотел высмотреть в стене гнилые кирпичи.
— Я начну вас испытывать,— молвил Довбуш.
— Мы готовы,— сказали триста хлопцев. Откуда они могли знать, как берется испытывать их Довбуш.
— Тогда подходи первый.
Первый с краю подошел ближе.
— Клади руку на колоду.
Первый парень положил.
Взлетела вверх, свистнула в воздухе золотая Довбушева бартка, убрал парень руку борзо, будто колода его припекла.
— Ты для меня слишком слаб,— нахмурился Довбуш,— иди прочь.
Подошел к колоде второй парень. Опять прорезала воздух бартка, и снова исчезла рука.
— Иди прочь...
Подошел третий. И опять:
— Иди прочь!
Положил руку четвертый. Острая бартка вгрызлась в колоду возле самой ладони, парень почувствовал ее холодную «щеку», но не шевельнулся, только обильный пот оросил ему чело.
И так вот всех желающих испытал Довбуш, из трех сотен осталось возле него две.
— Двести тоже для меня много,— молвил Довбуш и повел парней на край леса для нового испытания. Тут было ущелье, дна которого никто не видал, стены ощетинились пиками скал. Довбуш срубил елку, перебросил через бездну.
— Теперь я посмотрю, кто из вас смелый. Трус на кладку не ступит, ибо внизу смерть. Слышите?
Глубоко на дне ущелья стонал, ревел, ударяясь о скалы, поток.
Но первый парень не испугался, двинулся к кладке отважно, дерево под ним не качнулось, тело молодецкое не дрогнуло, ноги не выдали, будто шел он по широкому полю.
Довбуш довольно хлопнул в ладоши.
— Второй...
Перешел на ту сторону и второй, и третий, и стопятидесятый. Не решились только пятьдесят.
— А третьим испытанием будет...— Олекса не договорил о третьем испытании, будто случайно рассыпал горсть червонцев, червонцы заиграли золотом, раскатились и кого-то блеском своим ослепили, а кого звоном заворожили, и кто-то бросился их собирать, молодые парни и уважаемые мужи ползком рыскали в траве, вырывали с корнями кусты, пальцами взрывали кучи земли. Олекса уже не обращал на них внимания, было ему горько наблюдать человеческую слабость. Промолвил ищущим глухо:
— И вы подите прочь со своими червонцами. Мне нужны рыцари, к богатству не жадные.
Осталось с ним сто парней. А нового испытания придумать не мог.
Тогда пришла Олексе на помощь Аннычка. Она неожиданно появилась из леса, и была она обнаженной, как Ева, встала перед сотнею улыбающаяся,
сто парней вздохнули, сто пар глаз обцеловали ее тело.
— Аннычка! — ужаснулся Олекса. Заслонил лицо ладонью. Дивчина не слышала, двинулась медленно вдоль парней, на лице светилась манящая улыбка, а ноги подкашивались от стыда и страха. Она почти физически ощущала, как глаза мужчин поедом едят ее грудь, бедра, как обцеловывают ей плечи; ноги просились убежать, она же сдерживала себя, давая чарам своим заколдовать парней. И хлопцы сразу опьянели, толпой, как овечья отара, двинулись за Аннычкой, забыли молодцы, зачем пришли на эту поляну, они видели только влекущее белое девичье тело, которое можно обнять, и видели распущенные золотистые волосы, которыми можно забавляться, и видели маленькие груди, которые словно бы ждали их ладоней.
Аннычка ускорила шаг, и ватага за ней поспешила. Аннычка улыбалась им, и они по-глупому скалили зубы.
Только раз Аннычка оглянулась на Довбуша, он не отрывал ладоней от лица, будто плакал по ее стыдливости, когда же упали руки на колени, то увидал, что пятьдесят парней стояли возле него, остальных Аннычка вела за собой, слышала за плечами их тяжелое дыхание, ловила блеск их похотливых глаз, стало ей страшно, что сейчас десятки рук протянутся к ней и...
На краю поляны остановилась на миг, блеснул в руке пистоль, выстрел прорезал тишину.
— Гей, вы,— крикнула толпе,— остыньте! — А Олексе сказала: — Этих, любый мой, не бери, это бабники, за женским бедром на край света поплетутся.
Встали как вкопанные парни, Аннычка же исчезла за деревьями.
...К вечеру отряды разошлись. На поляне остался Довбуш и полсотни его побратимов. Этих не испугала ни Олексина бартка, ни острые скалы ущелья, не соблазнили червонцы и не зачаровала Аннычкина краса. Они обступили Довбуша, как пчелы матку, Олекса любовался ими, говорил:
— Нам вместе жить, а каждому в отдельности умирать!
Вечером, когда отряд сидел вокруг костра, Довбуш отправился искать Аннычку, почему-то казалось ему, что она должна прятаться поблизости, и он продирался сквозь чащу, завалы и потихоньку звал:
— Аннычка!
Он обошел вокруг весь древний лес, не прошел мимо ни одного дерева, ни куста, ни рощицы.
— Аннычка!
Древняя пуща ничем ему не могла помочь, и Довбуш вернулся к костру. Предводитель пристроился рядом с опришками, устремил глаза в жаркий огонь, из трепещущего пламени, из клубов дыма выходила, будто живая, Аннычка. Довбуш спрашивал ее:
«Зачем ты сегодня учинила такое?»
«Тебе стыдно за меня?»
«Нет. Жаль, ибо ты принадлежишь мне...»
«А у меня до сих пор лицо горит от стыда. Но я должна была... Зато ты имеешь товарищей верных, искренних, можешь на них положиться».
«Благодарю тебя, Аннычка!» — Олекса протянул руки, пламя жгуче облизало пальцы. Опомнился.
Аннычка благодарности не слышала, Аннычка была уже далеко, торопилась к ненавистным Кутам, наперед переживала допрос пузатого хозяина-армянина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91