Со стен рявкнула пушка. За ней вторая. И третья. Ядра рвали воздух со свистом и воем. Первое ядро не долетело. Второе перелетело. Третье... Третье ядро схватил Довбуш. Полковник не поверил своим собственным глазам. Это было невероятно. Дико. Он протер глаза. Протерли глаза пушкари. Лучники. Не все они успели в своей жизни понюхать пороху, но полковник познал славу не в одной битве, видел немало героев, но такого... Это дьявол, а не человек.
Минутным замешательством обороняющихся воспользовались опришки: они рассеялись между обломков скал, и стрелять по ним из пушек было равнозначно — стрелять по воробьям.
Но орудия били...
И свистели стрелы.
И взвизгивали пули.
И падал то один из нападающих, то другой. Несколько воинов из Довбушева войска побежало назад. Но остальные наступали. Безгласно. Молча. Перебегая от скалы к скале. Ползли. Довбуш шел открыто. Сотни пуль и сотни стрел тучей устремлялись к нему, а он будто и не замечал их и, потрясая барткой, звал за собою войско:
— Братья, вперед!
Полковник считал убитых врагов. Насчитал до двадцати и... и вдруг ощутил, как его сковывает страх. На поле боя он видел врагов во сто крат больше, и никогда не сжималось его сердце. Но там он разгадывал намерения неприятеля, знал его конечную цель, а тут... Какая цель у злодеев? Они спешат к стенам с лопатами, кайлами, топорами, а то и просто с дубинами, будто и вправду хотят разрушить стены, по которым можно скакать верхом.
А может, это и есть их цель — разрушить стены, раскатать крепость по камням? Невероятно... Невероятно... И вестовые помчались к принципалам с приказом: голытьбу к стенам не подпускать!
Полковнику приказать легко. Труднее приказы исполнять. Опришки не знали страха и, несмотря ни на что, подобрались к стенам. Теперь им не страшны ни пушки, ни фузеи, ни луки. Страшной для них была лишь смола. И смола черными струйками полилась вниз. Дымилась. Шипела. Кто-то вопил, обожженный. Кто-то яростно ругался. Кто-то просил у бога спасения. Отряды то отскакивали от стен, то налетали на них, грызли кайлами, рубили камень топорами, поднимали гранитные глыбы дрючками. На взгляд пана полковника то был напрасный труд, ибо не каждому топору удавалось даже отщербить от стены хоть маленький кусочек камня. Однако Довбуш не ослаблял натиска. Довбуш? Где он, кстати? Может, какая-нибудь пуля нашла все-таки у него хоть какую-то ахиллесову пяту, а? А может, сварился в потоке смолы? Невелика, само собой разумеется, честь для него, отягощенного рыцарской славой старого командира, мериться силой с гуцульской швалью, но, черт побери, было бы приятно, если б шляхта могла сказать: «Гарнизон Збигнева Лясковского доконал злодея. Честь, честь старому воину!!»
Довбуш, однако, ни умирать, ни приумножать славу полковника не собирался. Воспользовавшись тем, что весь крепостной гарнизон, как он и рассчитывал перед нападением, сосредоточил свое внимание на обороне северной стены, он с ватагой испытанных опришков обошел Воронье Гнездо с тыла и ударил по южной стене. Ударил по-богатырски, могуче, ударил, как гром, и вздрогнула каменная громада, стена треснула, будто была она сложена из горшков. Довбуш надавил на нее раз, другой и третий, оставшиеся глыбы разбросал руками.
— Взгляните, вашмосць! — одеревеневшими губами прошептал джура Якуб и ткнул пальцем в сторону южной стены.
Полковник обернулся. Обмер. На руинах остатков стены стоял Довбуш. Стоял и смеялся. Стоял и издевался:
— Гей, панове-ляхи, слушать меня и мотать на ус! Разве не говорил я вам, что гнездо ваше превращу в руины? Последнее слово к вам: я не пришел убивать. Я пришел разбросать Воронье Гнездо. По-доброму предупреждаю: бросайте оружие, я отпущу вас с миром!
Наступила тишина. В тишине лихорадочно работали умы. В тишине люди бросали на чаши весов свою жизнь и свою смерть.
...Где-то стучал хронометр, давний трофей старого полковника.
...Где-то под камнем умирал молоденький гуцул.
...Где-то гулко, будто молот, билось чье-то сердце. «Чье? Мое? Ах, рядом стоит верный Якуб. Что ты скажешь, верный Якуб, теперь?»
— Пан полковник,— джура схватил Лясковского за обе руки.— Делайте что-нибудь... Наше Великое Таинство...
Полковник опомнился.
— Вот тебе ключ. Беги в мою спальню. Над кроватью портрет моего деда. Надави крюк, на котором висит портрет. Стена подастся, и ты увидишь дверь. Отвори ее и беги... Скажи: Великое Таинство в опасности. Пусть поспешат на помощь... Мы будем стоять здесь насмерть. Ну! — Они торопливо обнялись.
Сорвался с места старый джура. Выхватил из ножен саблю старый полководец. И бросился вниз. Голос его налился звоном:
— Сыны польские! Бросайте стены, спешите ко мне, на Круглую башню!
Его услышали.
И бросились солдаты к своему полковнику. И где они пробегали, там скрещивались сабли, трещали пистоли и ружья, там высекали искры мечи, там падали трупы, там брызгала кровь. Но что могли они сделать против людского половодья, распаленного боем, беспрепятственно вливавшегося на крепостной двор — белыми сорочками, кафтанами вышитыми, блеском топоров, лопат, взмахами палок, ревом разнузданным,— затопляющего крепость. Поединки вспыхивали повсюду, поединки порой и без оружия, когда в ход пускали пальцы, зубы, ноги.
Но что мог сделать с группкой храбрецов полковник Збигнев Лясковский, когда их приперли к кованым дверям Круглой Башни, за которыми находилось Великое Таинство? Руки их млели от сабель. Жилы рвались от напряжения. А пот и кровь заливали глаза. Несколько минут облегчения подарил им джура Якуб. Старик так и не сумел воспользоваться заветным ключом. Сорвал со стены обоюдоострый меч, тяжелый, старинный (откуда только и сила взялась у маленького, иссушенного годами, как пенек, дедка?!), и пошел косить направо и налево, и снопы падали и справа, и слева, а страшный косарь пробивался к своему командиру, пробивался и просил:
— Держись, вашмосць!
Он упал от пули опришка, упал таким же кровавым снопом, полковник видел его мужественную смерть.
Упали и защитники Круглой башни под ударами топоров и лопат. И по их телам плясали распаленные боем гуцулы. Кто-то выбил из рук полковника оружие. Кто-то замахнулся на него мечом...
— Стойте! — прозвучал в этот миг крик Довбуша.—Негоже убивать безоружного рыцаря!
Он подошел к полковнику. Храбрый старик горбун был весь окровавлен. Глаза его еще пылали боевым задором. Седые волосы развевались по ветру. Старик ожидал хлопского глумления, насмешек, бесчестья, а Довбуш... а Довбуш поклонился ему.
— Ты бился по-рыцарски, тебе и солдатам твоим честь и слава, но мы должны были победить. Должны. Прости, ваша ясновельможность... Ибо земля эта наша, и стены эти нашими предками сложены, и солнце наше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91