Кровь приливает мне в голову.
— Ну и что?
Астг не замечает волнения в моем голосе.
— А ничего. Она и глянуть на него не желает! — Астг оборачивается и гневно смотрит вслед удаляющейся женщине.—У, чертовка, пусть проклятье обернется на тебя!
Из глубины сада доносится голос девочки, той, что поила меня «кусачей» водой:
— Мам, Хачик дерется!..
Это новый поселок, здесь создают море, чтоб напоить распростертые от горизонта до горизонта земли Ладанных и других полей, извечно стонущих от жажды и безводья.
Это новое поселение: с электрической цепью в туннеле, со стеклянным кафе, со своим сельсоветом и председательницей Астг, которая не желает замечать влюбленного в нее начальника.
Фруктовый мед течет из сосков молодых деревьев нового поселка. Деревья запрокинули свои кроны на крыши, обвили стены.
Я вхожу в контору поселкового Совета. Моя Астг — председатель Совета. Есть ли у меня дело к ней? Нет у меня дел, но я вхожу. Может, раньше, чем я, войдет тот начальник? А вдруг Астг согласится стать его женой!
В конторе люди: бурильщик без традиционных усов и бороды, но в шляпе, женщина в туфлях на высоких каблуках, в нарядной блузке, подросток с сигаретой в зубах и...
«Радуйся и ликуй».
Это она! Та, что блистала в синем зеркале озерца, та, что вскочила на коня и, разбрасывая вокруг искры, исчезла, унеся с собой свет...
Сомнений нет. Это она. Но где же Астг, почему нет ее? Неужели и на этот раз нам не суждено встретиться? Наберусь ли я смелости еще прийти сюда?
Женщина сидит за письменным столом и, часто встряхивая самописку, что-то строчит, склонившись над бумагой.
Мне хочется, чтобы она подняла голову.
«Да услышу я голос твоей радости».
Но женщина продолжает писать. Что это? В ее темных волосах белые нити? Сердце в груди снова бешено колотится. В крепко сжатых губах ее молчаливое торжество, а глаза, опущенные на лист бумаги, мечут черные лучики с кончиков ресниц.
Но вот она протянула бумагу бурильщику:
— Отдашь Граче. Он выполнит твою просьбу.
Сказала и так посмотрела на меня, будто давно уже
знает о моем здесь присутствии.
Передо мной была Астг. Слышите, моя Астг!..
«Не покинешь, нет?»
Передо мной была моя Астг, да, да, моя Астг! Смуглолицая, черноглазая, чернобровая.
Все во мне кричало: «Я это, я!»
Господи! Как же я сразу не узнал ее! Вот и черная родинка в уголке рта, и ямочка на подбородке...
«Не покинешь, нет?..»
Астг! Звезда моих юношеских дней, звезда моей жизни! Как же я не узнал ее? Все тот же свет в больших глазах, только словно бы чуть повлажнели они. А я-то думал, годы унесли с собой все!
— Слушаю вас, товарищ.
Я мгновенно пришел в себя.
Она улыбнулась. Снисходительно, как ребенку.
Я не знал, что сказать ей в ответ, Что привело меня сюда сегодня? Не страх ли перед неведомым начальником, что домогался ее руки?
Глаза Астг спокойны. В них нет сочувствия и, кажется, нет и огня. Передо мной словно бы не солнечный луч, а лунный свет.
«Радуйся и ликуй...»
Астг продолжает смотреть на меня. Убийственно, что в уголках ее губ и в глазах мне чудится ироническая улыбка.
Астг не выдает себя. Но глаза и особенно губы говорят, что я узнан, и, может, еще вчера...
— Слушаю вас, товарищ.
Я должен что-то сказать. Господи, откуда такой страх?
— Знаете что,— наконец отважился я.— Вообще-то, может, к вам это и не относится, тогда извините, товарищ председатель, но...
Я смог добраться только до этого «но». А дальше? Что дальше? Я уже чувствовал, как она с трудом сдерживает порыв. Порыв неизбывной женской нежности.
Ах, спасите меня! Люди, горы! Спасите!
И я вдруг вспомнил Цицернаванк, кустарник, впившийся в него, и каменную молитву: «Да услышу я голос твоей радости». Вспомнил и обрел дар речи.
— Может, к вам это и не относится, но я должен сказать. Цицернаванк ведь в ваших владениях. На его притолоке начертано...
Астг, кажется, улыбнулась и сказала:
— «Радуйся и ликуй...»
— Вот именно,— приободрился я.— Но Цицернаванк вовсе и не радостен, он какой-то заброшенный.
Астг прервала меня и, как мне показалось, вздохнула.
— А кто рад одиночеству? — лицо ее вновь омрачилось, и я вспомнил, какие молнии метал взгляд Астг, когда она сердилась.— Все покинули Цицернаванк, Только куст-разрушитель цепко впился в его камни. Я понимаю! Вы хотите, чтобы я вырвала с корнем этого непрошенного кровопийцу? Что ж, я услышала голос радости...
Она вдруг улыбнулась и поднялась с места.
Ушла женщина в туфлях на высоких каблуках. Ушел и подросток с сигаретой.
— Вы купались вечером там, в лесном озере?..
Уши мои загорелись.
— Нет, я не подсматривал за вами, когда вы купались!..
Она снова рассмеялась, теперь уже с грустью.
— А хоть бы и подсмотрели. Не грех.— И почти шепотом сказала: — Я всю ночь думала о вас... — Голос ее задрожал, но только на миг. Она тотчас взяла себя в руки.— Честно говоря, боялась, как бы не угодили в лапы медведю. Они у нас здесь свирепые.
Астг взяла со стола пачку сигарет. Курит! Давно ли? Взяла кнут с рукоятью из слоновой кости. Его я видел в руках у Хачипапа в те далекие дни моего детства.
— Я велю вырвать этот бесстыжий куст из груди Цицернаванка, чтобы не разрушал свидетеля былых людских радостей и печалей...
«Радуйся и ликуй».
Она ушла, оставив меня одного...
«Не покинешь, нет?..»
Я вышел.
Из открытого окна слышался голос Астг. Она говорила по телефону уже из другой комнаты.
— Эй, Граче. Да услышу я голос твоей радости...— Зазвенел раскатистый смех.— Притолока Цицернаванка рушится. Ты слышишь меня?.. Пришли людей, пусть вырвут куст. Да чтобы с корнем. Чужие приезжают посмотреть поселок и твое море и жалеют, когда видят, что храм рушится. А мы не жалеем свою красу...
Я заткнул уши.
«Чужой!..»
О господи, как она жестока, звезда моего счастья!
В этом новом светлом поселке я вдруг сразу почувствовал себя никому не нужным, как та порода, которую другая Астг вывозит из туннеля и сваливает в ущелье.
«Радуйся и ликуй».
Я кинулся к кладбищу старого села.
— Поднимись из могилы, Хачипап...
«ТЫ НЕ ПОКИНЕШЬ... НЕТ?»
В ущелье Лорагета и зимой можно отыскать цветок. Найдешь его в расщелине скалы на дереве кизила, что греется под солнцем, найдешь и у ердика овчарни,
откуда бьет теплое дыхание овец, согревающее и камень и росток.
Сорвавшаяся с родников горы Татан река, приближаясь к Цицернаванку, чуть утихает и становится прозрачной, как зеркало. С желтым песком и с пляской кармрахайтов на дне.
Короток путь Лорагета. От истока до слияния с Воротаном золотисто-алый кармрахайт, резвясь, добирается за день. Рыбка бросается с водопада вниз, в пенную радугу воды, и больше не поднимается в свое гнездо, что прячется в красных корнях ивы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24