А вдалеке кричала
верблюдица Дашка, боясь молний - вот корни неба! - сурово взрывающих тьму.
"Технология рассказа" была уже написана.
"Понять новое бывает трудно и в науке, и в искусстве. Как издевались
современники над "Тристрамом Шенди" Стерна, как пожимали плечами над
"Шумом и яростью" Фолкнера! Новое рождается в борьбе со старым, старое
сопротивляется новому, а поскольку талантливое в литературе - это всегда
нечто новое, то естественно, если оно поначалу встречает противодействие,
отрицание, замалчивание, насмешки. Писатель всегда должен быть готов к
непониманию и хуле. Должен исполниться стойкости, веры в себя, терпения.
Оценка же окончательно выносится лишь историей. И "Повести Белкина",
и "Герой нашего времени", и "Красное и черное", и "Гамлет", весьма низко
расцененные при появлении, обрели признание не скоро. Такова судьба всего,
что опережает свое время, определяя пути развития культуры.
Хотя заслуженная и скорая прижизненная слава тоже нередка."
Кстати о славе.
Эти валентности еще не были у меня заняты, когда однажды, к изумлению
моей жены, я получил письмо из сибирского городка Т., в котором когда-то
прошло мое детство. Группа "Поиск" из школы v2, которую я закончил лет
тридцать назад, сообщала, что члены этой группы давно и упорно разыскивают
всех знаменитых людей, которых судьба когда-либо забрасывала в эту школу.
И неважно, как они учились. Эйнштейн ведь, известно, был в школе
тугодумом, а французский писатель Эмиль Золя буквально вынужден был
бороться за каждую удовлетворительную оценку по литературе. Великого
микробиолога Луи Пастера его учитель химии называл серой
посредственностью, ну и так далее. Так что дело не в том, как человек
занимался, а в том, кем он стал.
Это меня утешило.
Неплохая компания, сказал я своей жене, намекая на Золя и Эйнштейна.
Вот меня в школу приглашают на традиционный вечер. Пишут, в школе есть
литературный музей, в нем собраны мои книги. А еще они пишут, в музее
собрано все, что так или иначе связано с моим именем.
- А что там связано с твоим именем? - удивилась жена.
Я замялся.
Почему-то мне вспомнилось чучело филина, всегда стоявшее на шкафу в
физкабинете, а еще скелет из папье-маше, на голый череп которого мы
набрасывали кепку или шапку, в зависимости от сезона... Они прочли все мои
книги, нерешительно объяснил я. Надо бы съездить, встретиться...
- Ну поезжай, - загадочно сказала моя мудрая жена и, потрясенный ее
благородством, я взял билет и в означенный день выехал поездом в Т.,
определенно зная - меня там ждут.
Звездный час.
Поезд трясло, хлопали двери. Я ничего этого не замечал. Грустная
штука жизнь. Когда-то мы зачитывались романами Ник.Шпанова и Хаджи-Мурата
Мугуева, а теперь вот - "зачитываемся вашими книгами". Новое поколение.
Значит, не все так плохо. Значит, работали мы не зря.
Не знаю почему, от волнения наверное, перед мысленным моим взором
явился маршал Ворошилов, единственный знаменитый человек, которого мне
посчастливилось увидеть в детстве. Сперва на портрете - он висел в актовом
зале и был украшен изречением: "Прежде всего надо быть честным, умелым,
добросовестным работником, на какой бы работе ты ни находился". Хорошая
мысль, навсегда запомнилась. А где-то в середине 50-х маршал возвращался
из Монголии и нас гоняли на перрон с цветами, чтобы и маршал увидел нас -
вот какие мы растем! И мы, это правда, волновались. По крайней мере, такое
сильное волнение я позже пережил всего только раз - когда через Т. везли в
вагоне индийских слонов Рави и Шаши.
Старый корпус школы давно отдали милиции. Судя по решеткам, в моем
бывшем классе находилось КПЗ, таким этот класс всегда и считался. Новый
корпус выглядел привлекательней - в просторном холле стояли столики, на
них картонки - "Регистрация". Под картонками уточнялось - выпускники
такого-то и такого-то годов. Я автоматически попал в группу - "Выпускники
1922-1959 годов". Похоже, выжил я один, ни одного знакомого я не встретил.
Дивные девушки в хитрых прическах глядели на меня как на заплутавшего
динозавра:
- Фамилия?
Я негромко назвался. Не хотел привлекать всеобщего внимания - вот,
дескать, писатель приехал, автографы... Но фамилию мою, переспросив
несколько раз, записали все же с ошибкой, я вынужден был ее исправить. Не
все ли равно? - удивились девушки, и это меня насторожило.
В просторном кабинете, куда я поднялся по указанию девушек, молодой
директор школы громко кричал в телефонную трубку:
- Милиция? Какого черта? Почему один наряд? Пришлите хотя бы
усиленный!
- Зачем? - спросил я, когда директор повесил трубку.
- Ну как же! - радостно объяснил он. - Ну как же, товарищ писатель!
После двенадцати у нас драка! Половина ребят придет из прошлогоднего
выпуска, а уж они пить умеют! - Он дружески подмигнул мне: - Мы потом тоже
отдохнем. У нас выпивка по талонам, но выкручиваемся, все свои!
Поднимитесь пока в музей, у нас ведь еще Чивилихин учился, а я поработаю.
Полный тревожных предчувствий я поднялся на третий этаж.
А вдруг правда в музее чучело филина, скелет в старой кепке?..
Я облегченно вздохнул, увидев, что литературным музеем в щколе v2
называли коридорный тупик, украшенный по стенам двумя стендами. Один был
посвящен В.Чивилихину, другой мне. Писатели мы разные, но здесь судьба нас
объединила. Фотографии, вырезки из газет и журналов, а еще обложки,
аккуратно срезанные с книг и навечно приклеенные к фанере.
И краткие машинописные жития.
Чивилихинское житие я читать не стал, но со своим ознакомился.
"Геннадий Мартович Прашкевич, - говорилось в этом житие, - рос тихим
сосредоточенным ребенком, учился только на твердое хорошо и незаметно для
окружающих стал известным советским писателем."
Не слабо.
Учился я дерьмово, честно скажу. Если меня считали посредственностью,
то глубокой. Твердых хорошо для меня просто не существовало, разве что по
географии. А насчет тихого сосредоточенного ребенка, это было не просто
ложью, это было самой наглой, самой беззастенчивой ложью. Тихим и
сосредоточенным в нашей школе был скелет из папье-маше и чучело филина.
"Незаметно для окружающих..."
Незаметно для окружающих я спустился в холл, где вовсю ревели
спаренные магнитофоны. Протолкавшись сквозь толпу ребят, от которых
многообещающе попахивало водкой, я нашел пустую неосвещенную столовую,
закурил и встал у окна, в которое таинственно и волшебно, как в детстве,
падал лунный свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
верблюдица Дашка, боясь молний - вот корни неба! - сурово взрывающих тьму.
"Технология рассказа" была уже написана.
"Понять новое бывает трудно и в науке, и в искусстве. Как издевались
современники над "Тристрамом Шенди" Стерна, как пожимали плечами над
"Шумом и яростью" Фолкнера! Новое рождается в борьбе со старым, старое
сопротивляется новому, а поскольку талантливое в литературе - это всегда
нечто новое, то естественно, если оно поначалу встречает противодействие,
отрицание, замалчивание, насмешки. Писатель всегда должен быть готов к
непониманию и хуле. Должен исполниться стойкости, веры в себя, терпения.
Оценка же окончательно выносится лишь историей. И "Повести Белкина",
и "Герой нашего времени", и "Красное и черное", и "Гамлет", весьма низко
расцененные при появлении, обрели признание не скоро. Такова судьба всего,
что опережает свое время, определяя пути развития культуры.
Хотя заслуженная и скорая прижизненная слава тоже нередка."
Кстати о славе.
Эти валентности еще не были у меня заняты, когда однажды, к изумлению
моей жены, я получил письмо из сибирского городка Т., в котором когда-то
прошло мое детство. Группа "Поиск" из школы v2, которую я закончил лет
тридцать назад, сообщала, что члены этой группы давно и упорно разыскивают
всех знаменитых людей, которых судьба когда-либо забрасывала в эту школу.
И неважно, как они учились. Эйнштейн ведь, известно, был в школе
тугодумом, а французский писатель Эмиль Золя буквально вынужден был
бороться за каждую удовлетворительную оценку по литературе. Великого
микробиолога Луи Пастера его учитель химии называл серой
посредственностью, ну и так далее. Так что дело не в том, как человек
занимался, а в том, кем он стал.
Это меня утешило.
Неплохая компания, сказал я своей жене, намекая на Золя и Эйнштейна.
Вот меня в школу приглашают на традиционный вечер. Пишут, в школе есть
литературный музей, в нем собраны мои книги. А еще они пишут, в музее
собрано все, что так или иначе связано с моим именем.
- А что там связано с твоим именем? - удивилась жена.
Я замялся.
Почему-то мне вспомнилось чучело филина, всегда стоявшее на шкафу в
физкабинете, а еще скелет из папье-маше, на голый череп которого мы
набрасывали кепку или шапку, в зависимости от сезона... Они прочли все мои
книги, нерешительно объяснил я. Надо бы съездить, встретиться...
- Ну поезжай, - загадочно сказала моя мудрая жена и, потрясенный ее
благородством, я взял билет и в означенный день выехал поездом в Т.,
определенно зная - меня там ждут.
Звездный час.
Поезд трясло, хлопали двери. Я ничего этого не замечал. Грустная
штука жизнь. Когда-то мы зачитывались романами Ник.Шпанова и Хаджи-Мурата
Мугуева, а теперь вот - "зачитываемся вашими книгами". Новое поколение.
Значит, не все так плохо. Значит, работали мы не зря.
Не знаю почему, от волнения наверное, перед мысленным моим взором
явился маршал Ворошилов, единственный знаменитый человек, которого мне
посчастливилось увидеть в детстве. Сперва на портрете - он висел в актовом
зале и был украшен изречением: "Прежде всего надо быть честным, умелым,
добросовестным работником, на какой бы работе ты ни находился". Хорошая
мысль, навсегда запомнилась. А где-то в середине 50-х маршал возвращался
из Монголии и нас гоняли на перрон с цветами, чтобы и маршал увидел нас -
вот какие мы растем! И мы, это правда, волновались. По крайней мере, такое
сильное волнение я позже пережил всего только раз - когда через Т. везли в
вагоне индийских слонов Рави и Шаши.
Старый корпус школы давно отдали милиции. Судя по решеткам, в моем
бывшем классе находилось КПЗ, таким этот класс всегда и считался. Новый
корпус выглядел привлекательней - в просторном холле стояли столики, на
них картонки - "Регистрация". Под картонками уточнялось - выпускники
такого-то и такого-то годов. Я автоматически попал в группу - "Выпускники
1922-1959 годов". Похоже, выжил я один, ни одного знакомого я не встретил.
Дивные девушки в хитрых прическах глядели на меня как на заплутавшего
динозавра:
- Фамилия?
Я негромко назвался. Не хотел привлекать всеобщего внимания - вот,
дескать, писатель приехал, автографы... Но фамилию мою, переспросив
несколько раз, записали все же с ошибкой, я вынужден был ее исправить. Не
все ли равно? - удивились девушки, и это меня насторожило.
В просторном кабинете, куда я поднялся по указанию девушек, молодой
директор школы громко кричал в телефонную трубку:
- Милиция? Какого черта? Почему один наряд? Пришлите хотя бы
усиленный!
- Зачем? - спросил я, когда директор повесил трубку.
- Ну как же! - радостно объяснил он. - Ну как же, товарищ писатель!
После двенадцати у нас драка! Половина ребят придет из прошлогоднего
выпуска, а уж они пить умеют! - Он дружески подмигнул мне: - Мы потом тоже
отдохнем. У нас выпивка по талонам, но выкручиваемся, все свои!
Поднимитесь пока в музей, у нас ведь еще Чивилихин учился, а я поработаю.
Полный тревожных предчувствий я поднялся на третий этаж.
А вдруг правда в музее чучело филина, скелет в старой кепке?..
Я облегченно вздохнул, увидев, что литературным музеем в щколе v2
называли коридорный тупик, украшенный по стенам двумя стендами. Один был
посвящен В.Чивилихину, другой мне. Писатели мы разные, но здесь судьба нас
объединила. Фотографии, вырезки из газет и журналов, а еще обложки,
аккуратно срезанные с книг и навечно приклеенные к фанере.
И краткие машинописные жития.
Чивилихинское житие я читать не стал, но со своим ознакомился.
"Геннадий Мартович Прашкевич, - говорилось в этом житие, - рос тихим
сосредоточенным ребенком, учился только на твердое хорошо и незаметно для
окружающих стал известным советским писателем."
Не слабо.
Учился я дерьмово, честно скажу. Если меня считали посредственностью,
то глубокой. Твердых хорошо для меня просто не существовало, разве что по
географии. А насчет тихого сосредоточенного ребенка, это было не просто
ложью, это было самой наглой, самой беззастенчивой ложью. Тихим и
сосредоточенным в нашей школе был скелет из папье-маше и чучело филина.
"Незаметно для окружающих..."
Незаметно для окружающих я спустился в холл, где вовсю ревели
спаренные магнитофоны. Протолкавшись сквозь толпу ребят, от которых
многообещающе попахивало водкой, я нашел пустую неосвещенную столовую,
закурил и встал у окна, в которое таинственно и волшебно, как в детстве,
падал лунный свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27