Он смотрел на часы, лежащие на тумбочке, — они всегда показывали то час, то два. Он лежал, не шевелясь, боясь включить лампу, чей тусклый свет нагонял на него тоску. Перед рассветом он засыпал, и его не будил даже шум собирающихся на службу обитателей большого дома. И так повторялось изо дня в день, каждую ночь. Просыпаясь, он брал часы, подносил к глазам кружок светящихся точек в надежде, что они покажут сегодня время хотя бы на час ближе к рассвету. И всякий раз он закуривал и садился, упираясь в спинку кровати, и сидел, готовясь провести без сна оставшиеся томительные часы предутреннего мрака. Он слушал пение водопроводных труб и тяжкое дыхание занимающихся любовью соседей за стеной — их сонные стоны и всхлипы, казавшиеся шепотками смерти, приглушенные вскрики сомнамбулической страсти и шум спускаемой в унитазе воды.
А потом раздавался тихий скрип половиц, какие-то щелчки, и дом погружался в сон. Иногда откуда-то издалека доносилось бормотание радиоприемника, потом кто-то громко звал кого-то, в коридоре слышались шаги, после чего под окнами раздавался женский смех. На рассвете Моска засыпал и просыпался лишь ближе к полудню в тихом, опустевшем доме и замечал на стенах бледно-лимонные лучики зимнего солнца.
В один из таких дней, две недели спустя после похорон, тишину дома нарушили чьи-то шаги на лестнице. В дверь постучали. Моска встал с постели и надел брюки. Он подошел к двери, отпер замок и распахнул дверь.
Перед ним стоял человек, чье лицо он видел лишь однажды, но не забыл. Лысый череп, обрамленный золотистой каймой волос, мясистый нос и обильные веснушки. Хонни. Улыбнувшись, он спросил:
— Позвольте войти?
Моска отступил в сторону, пропуская гостя в комнату, и закрыл дверь. Хонни поставил портфель на стол, огляделся и вежливо сказал:
— Извините, если разбудил вас.
— Я как раз собирался вставать, — ответил Моска.
Лысеющий блондин продолжал скорбно:
— Я очень опечален известием о кончине вашей жены, — и растерянно улыбнулся.
Моска отвернулся и двинулся к кровати.
— Мы не были женаты.
— Ах, вот как! — Хонни нервно потрогал рукой лысое темя и, похоже, успокоился, лишь когда нащупал золотистый шелк волос на затылке. — Я пришел сообщить вам нечто весьма важное.
Моска тут же предупредил его:
— У меня нет сигарет.
Хонни насупился.
— Я знаю, что у вас нет сигарет, ведь вы не управляющий армейским магазином. Мне это стало известно накануне отъезда Вольфганга в Америку.
Моска криво улыбнулся:
— Ну так что?
— Вы меня не поняли, — заторопился Хонни. — Я пришел сообщить вам кое-что о Йергене.
Пенициллин, который он достал для вас, он купил через меня. Я был посредником. — Он помолчал. — Йерген знал, что лекарство непригодно к употреблению, и заплатил лишь небольшую часть той суммы, которую должен был бы уплатить человеку, с которым я его свел. Вам ясно?
Моска опустился на кровать. Он схватился за шрам: у него заболел живот. Внезапно заломило в висках и запульсировала какая-то жилка. Йерген, это Йерген, думал он, тот самый Йерген, который так много сделал для них, для Геллы. Йерген, чью дочь так любила Гелла! Он ощутил невыносимое унижение при мысли, что Йерген мог проделать с ним такую хитрость, причинить ему такое горе.
Он спрятал лицо в ладонях. Хонни продолжал:
— Мне стало известно, что вы отказались участвовать в плане Вольфа. Я не глупец. Это означает, что вы спасли мне жизнь. Поверьте, если бы я знал, что Йерген достает пенициллин для вас, я бы не позволил ему этого сделать. Но я узнал об этом слишком поздно. Йерген хотел моей смерти, он хотел смерти вашей женщины.
Видя, что Моска неподвижно сидит на кровати, по-прежнему спрятав лицо в ладонях, он сказал еще тише:
— Но у меня есть хорошие новости. Йерген вернулся в Бремен, в свою квартиру. Ваша домохозяйка фрау Майер сообщила ему, что все в порядке и ему нечего бояться.
Моска встал и спросил едва слышно:
— Это правда?
— Это правда, — ответил Хонни. Его лицо стало мертвенно-бледным, и веснушки проступили на коже ярко, точно капельки грязного пота. — Потом вы поймете, что я вам сказал правду.
Моска подошел к шкафу и открыл дверцу. Он двигался быстро и почти бессознательно, и, хотя голова еще страшно болела, его охватила какая-то необъяснимая радость. Он достал из шкафа чековую книжку «Америкэн экспресс» и подписал пять чеков — каждый на сто долларов. Он показал чеки Хонни.
— Приведите ко мне сегодня вечером Йергена — и эти чеки ваши.
Хонни отшатнулся.
— Нет-нет! — сказал он. — Я не могу этого сделать. С чего это вы решили, что я на такое пойду?
Моска стал наступать на него, протягивая голубые чеки. Хонни попятился, шепча:
— Нет, я не могу.
Моска понял, что упрашивать бесполезно. Он взял со стола портфель и отдал его Хонни со словами:
— Во всяком случае, спасибо, что сказали.
Оставшись один, он долго стоял посреди комнаты. Его голова вздрагивала, словно с каждым ударом сердца кровь наполняла огромную вену.
Он почувствовал слабость и головокружение и вдруг стал задыхаться в спертом воздухе комнаты.
Он оделся и вышел из общежития.
Он тихо пробрался в квартиру на Курфюрстеналлее и встал перед дверью в гостиную. Он слышал легкий скрип детской коляски и, войдя, увидел, что фрау Заундерс катает коляску по полу. Она сидела на диване, в левой руке держала книгу, а правой ухватилась за кремовый бортик коляски.
Она сидела величественно и спокойно, с выражением стоического приятия горя. Ребенок спал. На его розовом лобике выделялись голубоватые жилки, и совсем крохотная жилка, точно хрупкий листик на ветке дерева, пульсировала на закрытом веке.
— Ребенок здоров? — спросил Моска.
— Все в порядке, — кивнула фрау Заундерс.
Она отложила книгу, отпустила коляску и сцепила ладони.
— Вы получили мою посылку? — спросил Моска. Неделю назад он послал ей большую коробку продуктов.
Она кивнула. Выглядела она постаревшей. В ее позе и в ее манере говорить Моске почудилось что-то знакомое.
Он спросил, отведя взгляд:
— Вы можете еще оставить у себя ребенка?
Я заплачу любую сумму. — У него опять заболела голова, и ему захотелось спросить, есть ли в доме аспирин.
Фрау Заундерс взяла книгу, но не раскрыла. На ее суровом лице не было ни тени присущего ей иронического добродушия.
— Герр Моска, — сказала она ледяным тоном, — если вы согласитесь, я могу усыновить вашего ребенка. Это решит все проблемы. — Она произнесла эти слова спокойно, но вдруг слезы брызнули у нее из глаз. Она уронила книгу на пол и стала вытирать струящиеся по щекам слезы.
Моска только теперь понял, что же в ее облике показалось ему таким знакомым: она вела себя в точности как его мать, когда он заставлял ее страдать.
Но она не была его матерью, и ее слезы не могли тронуть его до глубины души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74