Они молчали и не двигались. Наконец полулысая сказала:
— Ну, давай, что ли…
— Подожди, — вяло ответил мужчина. — Я так не возбуждаюсь. Сними верх…
— Лень, — ответила женщина, садясь обратно в кресло. Мужчина стоял, теребя свой маленький членик. Верия громко храпел, Антонина во фраке еле слышно читала какие-то возвышенные стихи. Тут осторожный просительный голосок раздался откуда-то справа — это был Иван Петрович Лебедев. Подобострастно блестя глазами, он выговорил:
— А… Можно… Мне…
— Валяйте, — сказала Ольга Викторовна Шульман. И тут, словно выстреливающая пуля, Иван Петрович выскочил из своих штанов и прочей одежды, громко взвизгнул, словно лишающийся невинности молодой хряк, и бросился на полулысую Ольгу Викторовну наперевес, будто желая проткнуть ее и кончить прямо тут. «Ух!» — выдохнула она, принимая такое в саму себя. Тут же они замелькали, как персонажи порнофильмов на видеомагнитофоне, включенном на убыстренную перемотку, и невозможно было уследить, что случается и происходит, лишь слышались ритмические женские вопли и трудолюбивое пыхтенье Ивана Петровича. Глядя сверху, можно было подумать, что к его тазовой части приделали отбойный молоток, настолько по-ударному, с дробью совершался любовный процесс. Потом все заволокло огромным общим криком, и, наконец, завершилось. Иван Петрович страстно, взасос, поцеловал свою даму и оторвался от нее в восторге. Она лежала, все еще дрожа и издавая стоны, а потом медленно прошептала:
— Любимый мой…
Разбуженный Верия открыл глаза и спросил:
— Что, уже все?
— Аа-х!.. — ответила ему Ольга Викторовна, потом выгнулась какой-то дугой, снова вздрогнула, и тут же одним решительным движением порвала свою золотую блузку, из которой немедленно вывалилась прекрасная грудь. Иван Петрович встал на ноги, откланялся и сел на свое место.
— Чудесно! — вскричал Семен Верия совершенно бодрым голосом, неожиданно для всех. — Ну, а теперь, товарищи, близится завершение нашего вечера, нашей службы… наших актов… Самое главное!
— Что это? — спросил Миша Оно, с завистью поглядывая на умиротворенно курившего Ивана Петровича.
— Это — смысл, товарищи! А смысл — это смерть. Сейчас мы совершим жертвоприношение.
Все молчали, только Афанасий Чай в своей шубе дико засмеялся.
— Одного из нас сейчас нужно убить, товарищи, и вы наглядно увидите, как он полностью, до конца сдохнет и никуда не переродится. А убьем мы сегодня… — тут Верия задумчиво осмотрел все общество, задержав взгляд на Мишином лице, — пожалуй, вас, Иван Петрович.
— Что? — спросил тот. — Нет, я не могу… Мне сегодня нельзя.
— Тем лучше! — крикнул Верия. — Вы — человек пожилой, но еще не старый, не младенец, поэтому приносить вас в жертву нелогично. Кроме того, вы — не муддист. Значит, именно вы — лучшая кандидатура.
— Не надо, стойте… — пробормотал Лебедев, пятясь к двери.
— Держать его!
Тут же двое мужчин, проявив неожиданную быстроту и смекалку, схватили Ивана Петровича под мышки, ударили его несколько раз по морде, удовлетворенно отметив выступившую из губы кровь, и прислонили к стенке с черным кругом, не отпуская мм на миг.
— Не стоит! — жалобно проговорил Иван Петрович, слегка шепелявя из-за крови внутри рта.
— Необходимо. — заботливо сказал Семей Верни, доставая
длинный тонкий нож, похожий на спицу. — Сейчас мы все, товарищи, будем наблюдать сцену умирания. Вообще чрезвычайно любопытная сцена, надо вам сказать! Я где-то читал, что главный смысл состоит именно в моменте умирания, а особенно хорошо это видно при публичной казни. Тогда кто-то может успеть «схватить», «поймать» переход, эту грань; для этого и существуют казни, чтобы «протащить» момент смерти в реальную для нас действительность. Но он ускользает от нас, уходит, как рыба из протянутой к ней в воде ладони, как нечто не существующее и никогда не бывшее, как воспоминание о разгаданной тайне. А?
— Ну конечно, — сказал Миша Оно.
Во время этих рассуждений Верия твердо сжимал свой нож, постоянно готовый осуществить данную ножу миссию в этом мире. Иван Петрович плакал и шептал:
— Не надо убивать меня, я создан только что, я люблю свою жизнь!
— Верь в то, что не воскреснешь! — торжественно сказал Верия.
— Верую!
И Семен Верия медленно-медленно вонзил свой нож в сердце Ивана Петровича. При этом он говорил:
— Вы видите его лицо, ему все хуже и хуже, кажется, что есть некий переход, боль, кошмар; он будто становится жидкостью, чтобы после газообразной стадии стать бесплотным эфиром; он словно видит все тайны, весь мир и истинных богов; видит картинки всей своей жизни, некий лиловый блеск где-то внизу; черную трубу, угасание, выход, и… Смерть! Все кончено, это был простой физиологический обман; его больше не существует. Слава Великой Мудде!
Верия гордо выдернул нож из мертвого тела. Он отступил, убитый упал лицом вперед, и на черном бумажном кругу остались пятна крови. Все остальные стояли молча, думая о тайнах и смыслах, и что-то высшее роилось в. их душах и сущностях, словно приобщая их к себе.
Миша Оно отвернулся и стал тихо плакать. Потом он сказал:
— Я не верю вам, он не исчез, он вернулся к себе!
— Посмотрите сюда! — жестко сказал Верня. — Его нет здесь. Это просто мертвое тело!
— Да. — ответил Миша. — Но я знаю, кто он теперь. Его зовут Леопольд Эльясовнч Узюк, и он не в вашей власти.
— Это чепуха! — насмешливо заявил Верня. — Иван Петрович Лебедев умер.
§
И так все происходило. Посреди размалеванной настоящими символами комнаты, наполненной сумасбродными набожными людьми, стоял Миша Оно и сладостно грустил, вспоминая свою предшествующую пустоту и настоящее непонимание серьезности всех вещей, что были вокруг него. Он, наверное, был абсолютно правоверен и предан обязательной для всех идее, поскольку не чувствовал ни страха, ни особенного интереса к своему наличному бытию; и лишь грусть сейчас охватывала его от только что совершенного умерщвления друга, который так недавно насладительно крутил руль в машине на длинной пустой дороге. Миша совершил вдруг совершенно четкий поворот «кругом» и медленно пошел в сторону коридора и двери, желая покинуть это время и место своей истории, чтобы нечто новое, приготовленное ему где-нибудь еще, поскорее приняло бы его в свои неизвестные объятия. У двери человеческие руки схватили его плечи, Миша повернулся и увидел Афанасия Чая в шубе, который проникновенно улыбался и, кажется, был так же грустен и элегичен.
— Пойдемте быстрее отсюда, мне это надоело, сейчас приедут органы охраны порядка, а мы не в том состоянии, чтобы завершить день в камере, пахнущей сыростью и несвободой. Я предлагаю вам вместо этого небольшое развлечение, пойдемте, пойдемте, пойдемте…
— Эй, вы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Ну, давай, что ли…
— Подожди, — вяло ответил мужчина. — Я так не возбуждаюсь. Сними верх…
— Лень, — ответила женщина, садясь обратно в кресло. Мужчина стоял, теребя свой маленький членик. Верия громко храпел, Антонина во фраке еле слышно читала какие-то возвышенные стихи. Тут осторожный просительный голосок раздался откуда-то справа — это был Иван Петрович Лебедев. Подобострастно блестя глазами, он выговорил:
— А… Можно… Мне…
— Валяйте, — сказала Ольга Викторовна Шульман. И тут, словно выстреливающая пуля, Иван Петрович выскочил из своих штанов и прочей одежды, громко взвизгнул, словно лишающийся невинности молодой хряк, и бросился на полулысую Ольгу Викторовну наперевес, будто желая проткнуть ее и кончить прямо тут. «Ух!» — выдохнула она, принимая такое в саму себя. Тут же они замелькали, как персонажи порнофильмов на видеомагнитофоне, включенном на убыстренную перемотку, и невозможно было уследить, что случается и происходит, лишь слышались ритмические женские вопли и трудолюбивое пыхтенье Ивана Петровича. Глядя сверху, можно было подумать, что к его тазовой части приделали отбойный молоток, настолько по-ударному, с дробью совершался любовный процесс. Потом все заволокло огромным общим криком, и, наконец, завершилось. Иван Петрович страстно, взасос, поцеловал свою даму и оторвался от нее в восторге. Она лежала, все еще дрожа и издавая стоны, а потом медленно прошептала:
— Любимый мой…
Разбуженный Верия открыл глаза и спросил:
— Что, уже все?
— Аа-х!.. — ответила ему Ольга Викторовна, потом выгнулась какой-то дугой, снова вздрогнула, и тут же одним решительным движением порвала свою золотую блузку, из которой немедленно вывалилась прекрасная грудь. Иван Петрович встал на ноги, откланялся и сел на свое место.
— Чудесно! — вскричал Семен Верия совершенно бодрым голосом, неожиданно для всех. — Ну, а теперь, товарищи, близится завершение нашего вечера, нашей службы… наших актов… Самое главное!
— Что это? — спросил Миша Оно, с завистью поглядывая на умиротворенно курившего Ивана Петровича.
— Это — смысл, товарищи! А смысл — это смерть. Сейчас мы совершим жертвоприношение.
Все молчали, только Афанасий Чай в своей шубе дико засмеялся.
— Одного из нас сейчас нужно убить, товарищи, и вы наглядно увидите, как он полностью, до конца сдохнет и никуда не переродится. А убьем мы сегодня… — тут Верия задумчиво осмотрел все общество, задержав взгляд на Мишином лице, — пожалуй, вас, Иван Петрович.
— Что? — спросил тот. — Нет, я не могу… Мне сегодня нельзя.
— Тем лучше! — крикнул Верия. — Вы — человек пожилой, но еще не старый, не младенец, поэтому приносить вас в жертву нелогично. Кроме того, вы — не муддист. Значит, именно вы — лучшая кандидатура.
— Не надо, стойте… — пробормотал Лебедев, пятясь к двери.
— Держать его!
Тут же двое мужчин, проявив неожиданную быстроту и смекалку, схватили Ивана Петровича под мышки, ударили его несколько раз по морде, удовлетворенно отметив выступившую из губы кровь, и прислонили к стенке с черным кругом, не отпуская мм на миг.
— Не стоит! — жалобно проговорил Иван Петрович, слегка шепелявя из-за крови внутри рта.
— Необходимо. — заботливо сказал Семей Верни, доставая
длинный тонкий нож, похожий на спицу. — Сейчас мы все, товарищи, будем наблюдать сцену умирания. Вообще чрезвычайно любопытная сцена, надо вам сказать! Я где-то читал, что главный смысл состоит именно в моменте умирания, а особенно хорошо это видно при публичной казни. Тогда кто-то может успеть «схватить», «поймать» переход, эту грань; для этого и существуют казни, чтобы «протащить» момент смерти в реальную для нас действительность. Но он ускользает от нас, уходит, как рыба из протянутой к ней в воде ладони, как нечто не существующее и никогда не бывшее, как воспоминание о разгаданной тайне. А?
— Ну конечно, — сказал Миша Оно.
Во время этих рассуждений Верия твердо сжимал свой нож, постоянно готовый осуществить данную ножу миссию в этом мире. Иван Петрович плакал и шептал:
— Не надо убивать меня, я создан только что, я люблю свою жизнь!
— Верь в то, что не воскреснешь! — торжественно сказал Верия.
— Верую!
И Семен Верия медленно-медленно вонзил свой нож в сердце Ивана Петровича. При этом он говорил:
— Вы видите его лицо, ему все хуже и хуже, кажется, что есть некий переход, боль, кошмар; он будто становится жидкостью, чтобы после газообразной стадии стать бесплотным эфиром; он словно видит все тайны, весь мир и истинных богов; видит картинки всей своей жизни, некий лиловый блеск где-то внизу; черную трубу, угасание, выход, и… Смерть! Все кончено, это был простой физиологический обман; его больше не существует. Слава Великой Мудде!
Верия гордо выдернул нож из мертвого тела. Он отступил, убитый упал лицом вперед, и на черном бумажном кругу остались пятна крови. Все остальные стояли молча, думая о тайнах и смыслах, и что-то высшее роилось в. их душах и сущностях, словно приобщая их к себе.
Миша Оно отвернулся и стал тихо плакать. Потом он сказал:
— Я не верю вам, он не исчез, он вернулся к себе!
— Посмотрите сюда! — жестко сказал Верня. — Его нет здесь. Это просто мертвое тело!
— Да. — ответил Миша. — Но я знаю, кто он теперь. Его зовут Леопольд Эльясовнч Узюк, и он не в вашей власти.
— Это чепуха! — насмешливо заявил Верня. — Иван Петрович Лебедев умер.
§
И так все происходило. Посреди размалеванной настоящими символами комнаты, наполненной сумасбродными набожными людьми, стоял Миша Оно и сладостно грустил, вспоминая свою предшествующую пустоту и настоящее непонимание серьезности всех вещей, что были вокруг него. Он, наверное, был абсолютно правоверен и предан обязательной для всех идее, поскольку не чувствовал ни страха, ни особенного интереса к своему наличному бытию; и лишь грусть сейчас охватывала его от только что совершенного умерщвления друга, который так недавно насладительно крутил руль в машине на длинной пустой дороге. Миша совершил вдруг совершенно четкий поворот «кругом» и медленно пошел в сторону коридора и двери, желая покинуть это время и место своей истории, чтобы нечто новое, приготовленное ему где-нибудь еще, поскорее приняло бы его в свои неизвестные объятия. У двери человеческие руки схватили его плечи, Миша повернулся и увидел Афанасия Чая в шубе, который проникновенно улыбался и, кажется, был так же грустен и элегичен.
— Пойдемте быстрее отсюда, мне это надоело, сейчас приедут органы охраны порядка, а мы не в том состоянии, чтобы завершить день в камере, пахнущей сыростью и несвободой. Я предлагаю вам вместо этого небольшое развлечение, пойдемте, пойдемте, пойдемте…
— Эй, вы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77