— возмутился Артем и сокрушенно выпил залпом все свое вино, тут же налив себе снова. — Почитали бы вы мой роман «Описание всех неровностей, вмятин, царапин и природных древесных линий моего письменного стола»! Это — признанный шедевр!
— Он напечатан?
— Нет, что вы, акциденциализм — подпольное искусство, которое не понятно почти никому. Хотя сейчас есть надежда…
— Я прочитаю, — сказал Миша. —Это большой роман?
— Двести шестьдесят пять страниц! — гордо ответил Вельш, снова выпивая полный бокал. — Я же вообще прозаик, стихи у меня плохо получаются. Самый лучший сейчас поэт — Антон Дзерия. У него есть классическое произведение «Ода на поворот туловища налево с одновременным наклоном головы вниз»… Там, как же…
"………
Как след зверей, идущий влево,
Невидный твой протянут шлейф
Сквозь вниз повернутого зева,
Который одарила б Ева,
Когда б ей дан был вечный кейф…"
Дальше я не помню…
— Это ничего, — сказал Миша.
— Вам нравится?
— Так, — сказал Миша. — Нужно почитать глазами.
— Тогда пойдемте в гости! — обрадованно заявил Вельш. — Еще вон ту девушку возьмем!
Миша Оно обернулся и увидел девушку с самым лучшим для себя лицом. Она сидела и смотрела на них.
— Вы пойдете в наши прелестные гости? — восторженно крикнул ей Вельш.
— Да, — ответила она. — Меня зовут Антонина. И так все происходило.
§
Наверное, кто-то не умер. Опять были гости, и этот вечный мятежный мир, имевший различные цели и причины, обернулся разбросанной по углам и стенам полушумной самодостаточной вечеринкой с художниками и женщинами, пьющими алкогольные напитки; задумывающимися о сути того, что вокруг, и беседующими между собой об упоении этим временем, которое произошло здесь, сейчас и предоставило им все, что они готовы взять и использовать. И какой-то мальчик вешался в другой комнате из-за несчастной любви, срываясь прямо с губительной веревки, и его откачивали ромом и успокаивали историями о глобальности бытия; а косвенно виновная дама удивленно смотрела себе между ног, пытаясь прочертить нужную и жгучую связь между явленным воплощением своей любви, готовым к приключениям и самоотдаче, и тяжелым некрасивым уходом в таинственные глубины личных возможностей этого несимпатичного ей мужского существа. И мальчик лежал на подушке, никнул, испытывая кайфовый катарсис, и блаженствовал, осознавая свой новый статус. Его однополосая бычья шея живописно вздрагивала, когда он глотал какую-нибудь жидкость или кусок вкусной пищи. Прекрасная музыка была еле слышна повсюду, и кто-то танцевал посреди всего остального, обнимаясь и говоря умные слова. Миша Оно, выпив некий напиток, сказал:
— Мне нравится чувство наплевательского единства, восторженных бдений, завистливой активности, которое так присуще всему вашему великолепному сборищу. Ура!
— Выпьем! — говорил представленный Оно Дзерия. Они чокались, потом брались за руки и начинали прыгать по комнате, крича при этом глупости.
— Миша, — говорил Антон. — Напишите шесть книг! Будьте с нами!
— Я не нашел еще себя, — серьезно отвечал Миша Оно, делая жуткую рожу для какой-нибудь дамы в очках. — Все это серьезно, как и прочие вещи. Я рад написать нечто, но я не умею. Возможно, и стану художником без слова.
— Прелестно! — кричал Петр Эльясович Нечипаило. — Это — эссенциальный акциденциализм!
— Не эссенциальный, а субстанциональный, — тихо поправила его Ксения Шульман.
— Я знаю, но это некрасиво.
За столом были салаты и бифштексы, и хлеб, словно источник вдохновения, тоже лежал здесь. Кто-то приходил, чтобы съесть наиболее красивою часть еды, и снова уходил вглубь гостей, растворяясь в привычных занятиях и разговорах. «Это опять гости, это главное занятие, — подумал Миша Оно, наблюдая за перемещением разнообразно одетых тел. — Гости охватывают меня раненой прелестью пойманного дикобраза, свирепостью морских костров и кресельностью личного бессмертия с чашечкой кофе в руке». Он стоял сейчас, прислонившись к красивой стене, на которой был нарисован некий непонятный знак.
— Акциденциализм — это не то, что ты думаешь, — говорил в это время Дзерия, склонясь над лежащим на диване Вельшем. — Все твои реалии ограничиваются анально-половой зоной, и это, конечно, клево, но лично мне ближе акциденциальная трансформация культуры, а культура, как ты знаешь, асексуальна и совсем не знает подлинности умирания, совсем как наша действительность.
— В таком случае предметом культуры может стать все что угодно, и именно культура является в данном случае «фекализатором» экзистенциальных достижений, — отвечал Вельш, поедая бутерброд.
— О каких достижениях можно говорить в условиях свершившейся победы над таинственностью сущего? Я знаю, что ты можешь обвинить меня в верноподданничестве, но что конкретного ты можешь возразить?
— А если это не так?! — улыбаясь, воскликнул Вельш, доев последний кусочек бутерброда.
— А здесь — у тебя и у меня — что?!! — крикнул Дзерия, коснувшись красной звездочки на своем левом виске. — Что это? Короче, я уверен, что сейчас главная задача состоит в создании, сотворении ничтожного микромира, поскольку все великое уже сделано, и не нами. Это и есть цель акциденциализма. Создание искусства — понимаешь ты это? А искусство есть прекрасное…
— Я знаю, — сказал Вельш. — Прекрасное пустое.
— Нет, друг мой, — улыбаясь, проговорил Антон Дзерия. — Оно есть все, оно есть реальность, ты сам знаешь это! Даже твой друг готов заняться им!
— Нет, я не буду, — вдруг сказал услышавший всю эту беседу Миша Оно. — Я не нашел себя, не помню и не знаю.
— Но что есть лучше? — спросил Антон.
— Ничего.
Миша вдруг подпрыгнул и стал танцевать со страшной силой, словно пытаясь сломать какой-нибудь предмет рядом с собой. Гости с истинным удовольствием смотрели на его гневные исступленные ужимки и прочие па, которые напоминали битвы с невидимым злым существом. Вдруг раздался хлопок в ладоши и неожиданно смолкла музыка. Миша Оно затравленно стоял посреди наблюдающих его людей, вышла хозяйка всего помещения и весело произнесла:
— Я прошу вас прослушать произведение одного нашего нового человека, который, по-моему, очень талантлив. Его зовут…
— Меня зовут Андрей Уинстон-Смит, — сказал некий человек, вышедший в центр комнаты вместе с листком бумаги в руках.
— Я поклонник философии Федорова, — сказал он значительным тоном, — Я написал стихотворение в прозе и меня попросили прочесть его вам вслух.
Все присутствующие с любопытством сели на пол и на стулья и приготовились слушать этого человека. Он прокашлялся, развернул свой листок и прочел:
"Однажды особь выпустили наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Он напечатан?
— Нет, что вы, акциденциализм — подпольное искусство, которое не понятно почти никому. Хотя сейчас есть надежда…
— Я прочитаю, — сказал Миша. —Это большой роман?
— Двести шестьдесят пять страниц! — гордо ответил Вельш, снова выпивая полный бокал. — Я же вообще прозаик, стихи у меня плохо получаются. Самый лучший сейчас поэт — Антон Дзерия. У него есть классическое произведение «Ода на поворот туловища налево с одновременным наклоном головы вниз»… Там, как же…
"………
Как след зверей, идущий влево,
Невидный твой протянут шлейф
Сквозь вниз повернутого зева,
Который одарила б Ева,
Когда б ей дан был вечный кейф…"
Дальше я не помню…
— Это ничего, — сказал Миша.
— Вам нравится?
— Так, — сказал Миша. — Нужно почитать глазами.
— Тогда пойдемте в гости! — обрадованно заявил Вельш. — Еще вон ту девушку возьмем!
Миша Оно обернулся и увидел девушку с самым лучшим для себя лицом. Она сидела и смотрела на них.
— Вы пойдете в наши прелестные гости? — восторженно крикнул ей Вельш.
— Да, — ответила она. — Меня зовут Антонина. И так все происходило.
§
Наверное, кто-то не умер. Опять были гости, и этот вечный мятежный мир, имевший различные цели и причины, обернулся разбросанной по углам и стенам полушумной самодостаточной вечеринкой с художниками и женщинами, пьющими алкогольные напитки; задумывающимися о сути того, что вокруг, и беседующими между собой об упоении этим временем, которое произошло здесь, сейчас и предоставило им все, что они готовы взять и использовать. И какой-то мальчик вешался в другой комнате из-за несчастной любви, срываясь прямо с губительной веревки, и его откачивали ромом и успокаивали историями о глобальности бытия; а косвенно виновная дама удивленно смотрела себе между ног, пытаясь прочертить нужную и жгучую связь между явленным воплощением своей любви, готовым к приключениям и самоотдаче, и тяжелым некрасивым уходом в таинственные глубины личных возможностей этого несимпатичного ей мужского существа. И мальчик лежал на подушке, никнул, испытывая кайфовый катарсис, и блаженствовал, осознавая свой новый статус. Его однополосая бычья шея живописно вздрагивала, когда он глотал какую-нибудь жидкость или кусок вкусной пищи. Прекрасная музыка была еле слышна повсюду, и кто-то танцевал посреди всего остального, обнимаясь и говоря умные слова. Миша Оно, выпив некий напиток, сказал:
— Мне нравится чувство наплевательского единства, восторженных бдений, завистливой активности, которое так присуще всему вашему великолепному сборищу. Ура!
— Выпьем! — говорил представленный Оно Дзерия. Они чокались, потом брались за руки и начинали прыгать по комнате, крича при этом глупости.
— Миша, — говорил Антон. — Напишите шесть книг! Будьте с нами!
— Я не нашел еще себя, — серьезно отвечал Миша Оно, делая жуткую рожу для какой-нибудь дамы в очках. — Все это серьезно, как и прочие вещи. Я рад написать нечто, но я не умею. Возможно, и стану художником без слова.
— Прелестно! — кричал Петр Эльясович Нечипаило. — Это — эссенциальный акциденциализм!
— Не эссенциальный, а субстанциональный, — тихо поправила его Ксения Шульман.
— Я знаю, но это некрасиво.
За столом были салаты и бифштексы, и хлеб, словно источник вдохновения, тоже лежал здесь. Кто-то приходил, чтобы съесть наиболее красивою часть еды, и снова уходил вглубь гостей, растворяясь в привычных занятиях и разговорах. «Это опять гости, это главное занятие, — подумал Миша Оно, наблюдая за перемещением разнообразно одетых тел. — Гости охватывают меня раненой прелестью пойманного дикобраза, свирепостью морских костров и кресельностью личного бессмертия с чашечкой кофе в руке». Он стоял сейчас, прислонившись к красивой стене, на которой был нарисован некий непонятный знак.
— Акциденциализм — это не то, что ты думаешь, — говорил в это время Дзерия, склонясь над лежащим на диване Вельшем. — Все твои реалии ограничиваются анально-половой зоной, и это, конечно, клево, но лично мне ближе акциденциальная трансформация культуры, а культура, как ты знаешь, асексуальна и совсем не знает подлинности умирания, совсем как наша действительность.
— В таком случае предметом культуры может стать все что угодно, и именно культура является в данном случае «фекализатором» экзистенциальных достижений, — отвечал Вельш, поедая бутерброд.
— О каких достижениях можно говорить в условиях свершившейся победы над таинственностью сущего? Я знаю, что ты можешь обвинить меня в верноподданничестве, но что конкретного ты можешь возразить?
— А если это не так?! — улыбаясь, воскликнул Вельш, доев последний кусочек бутерброда.
— А здесь — у тебя и у меня — что?!! — крикнул Дзерия, коснувшись красной звездочки на своем левом виске. — Что это? Короче, я уверен, что сейчас главная задача состоит в создании, сотворении ничтожного микромира, поскольку все великое уже сделано, и не нами. Это и есть цель акциденциализма. Создание искусства — понимаешь ты это? А искусство есть прекрасное…
— Я знаю, — сказал Вельш. — Прекрасное пустое.
— Нет, друг мой, — улыбаясь, проговорил Антон Дзерия. — Оно есть все, оно есть реальность, ты сам знаешь это! Даже твой друг готов заняться им!
— Нет, я не буду, — вдруг сказал услышавший всю эту беседу Миша Оно. — Я не нашел себя, не помню и не знаю.
— Но что есть лучше? — спросил Антон.
— Ничего.
Миша вдруг подпрыгнул и стал танцевать со страшной силой, словно пытаясь сломать какой-нибудь предмет рядом с собой. Гости с истинным удовольствием смотрели на его гневные исступленные ужимки и прочие па, которые напоминали битвы с невидимым злым существом. Вдруг раздался хлопок в ладоши и неожиданно смолкла музыка. Миша Оно затравленно стоял посреди наблюдающих его людей, вышла хозяйка всего помещения и весело произнесла:
— Я прошу вас прослушать произведение одного нашего нового человека, который, по-моему, очень талантлив. Его зовут…
— Меня зовут Андрей Уинстон-Смит, — сказал некий человек, вышедший в центр комнаты вместе с листком бумаги в руках.
— Я поклонник философии Федорова, — сказал он значительным тоном, — Я написал стихотворение в прозе и меня попросили прочесть его вам вслух.
Все присутствующие с любопытством сели на пол и на стулья и приготовились слушать этого человека. Он прокашлялся, развернул свой листок и прочел:
"Однажды особь выпустили наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77