— Так точно! — рявкнул Миша и подпрыгнул два раза. Аркадий Викторович отошел от него назад, сделал злое лицо, покраснел, задрожал и крикнул:
— Ты это брось, гнида! Ты находишься в кабинете четвертого коменданта КПЗ, а не на свободе! Это вы у вас прыгали, а у нас вы попляшете. Паспорта еще нет, а уже так вые… ется. Ты знаешь, что я не имею права тебя избить?
— Ну и не надо, — сказал Миша удивленно.
— Я не имею права, но я сделаю это, потому что здесь — тоталитарная зона, а не право! Тебе нравится? Ты кайфуешь? Ты любишь это? Это гениально!
— Пока ничего, — признался Миша.
— Я рад, — одобрительно промолвил Лебедев и подошел к письменному столу, стоящему в углу. Потом он сел за него и достал маленькую красную книжечку.
— Я не имею права давать тебе документ без документов, — сказал он, — но я сделаю это. Фамилия, имя?
— Миша Оно, — ответил Миша Оно.. Лебедев открыл книжечку, написал два слова, встал и торжественно произнес:
— Поздравляю тебя, лучший дружище! Отныне ты — член тоталитарной зоны. Наслаждайся!
После этого он протянул красную книжечку Мише и захлопал в ладоши. Миша осторожно раскрыл книжку, проведя большим пальцем по ее изгибу между двух страниц. Он перестал думать и прочел:
п а с п о р т
члена тоталитарной зоны
Ф. И. Миша Оно
Дальше следовали какие-то сведения и правила, но это было не интересно. Миша закрыл книжечку, прекратив чтение, и воскликнул:
— О, как мне отблагодарить тебя, великий, прекрасный, гениальный четвертый комендант! Пусть жизнь твоя будет полна удовольствий разных и противоположных; пусть все твои воплощения будут интересны и обильны; пусть болезни твои будут истинны и оригинальны, и пусть тайны твои будут подлинны, как Бог! Я готов преклонить свою главу и колени, чувствуя свой настоящий долг быть верным тебе, словно друг, или жена, или соратник; я ощущаю свою вину за то, что я не могу отплатить тебе тем же, или большим, или лучшим; я готов отдать за тебя жизнь и все остальное, и мне стыдно, что я недостоин твоего великодушия, твоей щедрости и твоей широты.
— Ну, полно, полно, — говорил Лебедев, расцветая от удовольствия. — То, что я сделал, конечно, идет вразрез с инструкцией, но ты мне сразу понравился, паренек, и я решил тебе помочь. Остальное — мои дела. Будь достойным моего выбора, будь подлинным членом нашей зоны, будь чутким товарищем своим однополчанам и соседям; наслаждайся полной грудью талантливой мерзостью здешней действительности и всегда держи руку прямым углом. Слава Яковлеву, мальчишка, помни о себе самом!
— Ура! — крикнул Миша и встал на колени.
— Встать, — тихо сказал Лебедев, щелкнув Мишу по лбу. Миша поднялся и посмотрел в окно.
— Пошли, пошли, пошли, — вдруг засуетился Аркадий Викторович. — Быстрее, быстрее, быстрее…
Он толкнул Мишу вперед, раскрывая дверь; они вышли в коридор, ефрейтора не было, и они побежали вперед до угла, а потом повернули, оказавшись в конце концов у очереди и окошка; и все стоявшие тут посмотрели на них недовольно и грустно.
— Итак, будь здесь, — сказал Лебедев, оставляя Мишу. — А я ухожу. Прощайте!!! Я убегаю от вас в свободную зону!!! Я дал ему паспорт, я нарушил все инструкции!!!
Оставайтесь здесь в дерьме!!!
Гоп-ля-ля!!! Ца-ца-ца!! Уры-пуры.
Прокричав это остолбеневшему человеку в окошке и работникам очереди, Лебедев резко побежал в сторону своих намерений, ногой распахнул дверь и скрылся. Дверь захлопнулась, все были поражены и не говорили ничего. В конце концов, откуда-то из тайных проходов вышел человек, который сидел за окошком, с пожилым и злым лицом; он подошел к входу в стену, откуда появился Миша Оно и куда только что выбежал Лебедев, раскрыл дверь и долго стоял, наблюдая, как новообразованный беглец и предатель пляшет какой-то странный танец перед стеной, напевая:
— А ты меня теперь не поймаешь! А я за стеной! А пошел бы ты на х…! А я теперь в свободной зоне!
Человек закрыл дверь, повернулся и сказал:
— Вот вам. Ефрейтор!
Немедленно появился подобострастный солдат.
— Скажи мне, ефрейтор, — ласково проговорил человек, — Ты как допустил это? Перебежчика?
— Я в уборной был… — мрачно ответил солдат.
— Ах ты, гнида! Лучший дружище! Шестьдесят лет гауптвахты, понял?
— Есть шестьдесят лет гауптвахты, — чеканно заявил солдат и улыбнулся.
— Но прежде всего ты должен кого-нибудь убить. Нужно ведь кого-то наказать смертью, раз мы не в силах задушить эту гниду…
— Ура, так точно! — обрадованно крикнул солдат, доставая арбалет.
— Вот, например, этот дружище, — сказал человек, показывая на некоего субъекта в серо-желтом пиджаке.
— Меня зовут Артем Шатров! — взвизгнула жертва, выпрыгивая из очереди.
— Чудесно, — проговорил человек с пожилым и злым лицом. — Итак, Артем Шатров умер!
И тут же стрела пронзила учащенно бьющееся сердце Шатрова; его гортань издала высокий и резкий нечленораздельный звук, а потом туловище стало мгновенно слабеть и, словно потеряв каркас, упало на пол помещения. Тра-ля-ля.
§
Одновременно родился Афанасий Чай.
— Пошел отсюда, лучший дружище! — злобно сказал ефрейтор, выталкивая Мишу Оно из внутренних покоев разделяющей две зоны стены. — Иди в пункт регистрации, и тебе должны определить полагающийся угол для проведения ночей. Благодари этого врага индивидуальностей, что он дал тебе паспорт, хотя из-за этого самой прелести ты так и не испытал. Ладно, уматывай, пока я тебя не избил.
— Какое чудо! — воскликнул Миша, удаляясь. Он был сейчас среди серого города, пронзаемого дождем, и здания были покрыты трещинами и какими-то надписями, и на них висели большие портреты. «Да здравствует Артем Коваленко!» — гласил лозунг около забора, и тут же было изображено некое лицо. Рядом было начертано лиловым шрифтом: «Учение Федорова гениально, потому что оно победило!» А на белом доме, стоящем вдали, были выгравированы такие слова: «Истина здесь. Антонина Коваленко». «Очень хорошо», — подумал Миша, осмотревшись здесь.
Город был повсюду, и он был серый и одинаковый; блаженный запах помоек, вызывающий в душе почему-то картины далекого детства, заставлял чувствовать подлинную оригинальность этого Места; дождь почти превращался в ливень, изливаясь на обломки кирпичей с шипением жарящейся на сале яичницы, и уныние царило повсюду, словно радость или магия великих времен. Однотипные вывески предлагали постричься и купить хлеб; нигде не было веселья и шума — только безлюдие и редкие ефрейторы; заброшенность и страх заполняли это пространство, как будто воздух. проникающий во все свободные от материальных объектов поры и щели; и женщины были угрюмы, как философы, и очень хотелось. чтобы они испытали оргазм. Некая толстая женщина висела на фонарном столбе, высунув язык, и иногда от ветра она закручивалась вокруг своей оси, словно играющая на качелях девочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77