Я слышал где-то, что фетишизм и всякого рода магии, доведенные до предела, теряют всякое отношение к какому-либо полу, по крайней мере для посторонних, не посвященных в тайну. То, что я здесь увидел, говорило в пользу таких предположений, только все оказалось еще гаже. Как будто посреди всего этого сумасшествия ритуала была пустота, а его смысл составляло отсутствие всякого смысла; но даже пустота скрывала в себе крошечное ядро извращения, а грех и зло, заключенные в нем, были слишком запутанными, чтобы выставлять их напоказ. Но даже видимая часть ритуала была жестока.
Некоторые человеческие фигуры не танцевали и не скакали вокруг костров; их волочили за собой другие, еле бредущих, с обмякшими конечностями. Тени прыгали вокруг них, гримасничали, кривлялись; внезапно у ближайшего от нас костра что-то кинули в огонь, и он загорелся красновато-зеленым цветом. В этом нездоровом освещении я увидел лица: изможденные, больные и несчастные, с провалившимися челюстями, обессиленными, как их тела, так что на их впалые груди стекали темные нитки слюны. Их ноги и руки кровоточили, кишки волочились за ними по земле, они стонали, хотя из-за расстояния я не мог этого услышать. Они выглядели изможденными, и даже больше, – казалось, что их опустошили или использовали в каких-то целях, подобно углю, наполовину превратившемуся в золу, но не рассыпавшемуся, производящему впечатление ложной прочности, хотя ясно, что очень скоро он не выдержит и рассыплется. У прочих плясунов, человеческих и чудовищных, не было и намека на сострадание к этим измученным существам – они пихали и терзали их, швыряли, как мешки, в своей злости одержимо крича и смеясь. Это было отвратительно, как если бы пробуждались трупы погибших от чумы. Но то, что было над ними, оказалось еще страшнее.
Кружащиеся вихри, порхающие орды носились вокруг вершины, подобно сотканной из воздуха короне. Они двигались так быстро, что их было не рассмотреть, за исключением той «эскадрильи», которая носилась прямо у нас над головами, испуская дикие вопли и удушливый, тошнотворный запах. Я не мог понять, каким образом они умудряются парить так высоко над землей; в их движении не было ничего даже отдаленно напоминавшего полет, и они были похожи на копошащуюся массу угрей, которых несет поток. Или скорее на безвольных жертв ветра, который кидал, и бросал, и бил их друг о друга, не давая упасть. Даже когда ветер сталкивал их друг с другом, они царапали и рвали друг друга, сцепившись, как тонущие в бурном потоке люди, так что они представляли собой бесформенную кровавую массу с синяками и ужасными увечьями, на лицах их зияли пустые глазницы, не хватало то уха, то щеки, оторванных в схватке, и с них клочьями свисали мясо и изодранная одежда. Не только паника гнала их, когда они кидались друг на друга, пытаясь ухватить малейший обрывок впечатления, когда они сцеплялись или совокуплялись – лучшего слова для этого не найти, – но и безумие этого бесконечного движения в кипящем водовороте плоти. Одним из их неутоленных желаний, как это ни отвратительно, был голод; многие раздирали на части еще живую плоть, окружавшую их, и набивали ею свои рты, и я даже заметил, как некоторые из них лакают и сосут кровь своих сородичей и рычат на них, будто гиены. И все это разом – оживший гимн ненависти к человеческой плоти и человеческим чувствам, венчающий гору, подобно живой короне. Я не очень внимательно читал Данте, но вспомнил, что там описывалось нечто вроде этого. И я задумался, через какие вековые тайны прошел этот человек. О Босхе и Брейгеле я подумал несколько позже.
Теперь я понял, что за странные вихри овладели Катикой, вырвав ее из моих рук. Джипу стало плохо. Молл рукой прикрыла глаза. Элисон, крепко зажав кулаком рот, стала серее своей рыцарской формы.
Ле Стриж, холодно засмеявшись тоненьким голоском, щелкнул костяшками пальцев:
– Что случилось, леди и джентльмены? Храбрый штурман – его, что, укачало? Паладин, готовый исправлять недостатки человечества, – неужели она так побледнела от этой игры или просто вспомнила, с чего сама начинала? Госпожа рыцарь Грааля – я надеюсь, она-то не упадет в обморок при виде крови, nein? – Он повернулся ко мне: – Но ты, мой мальчик, вот кто меня действительно удивил. Я-то думал, что это как раз смысл твоей повседневной жизни, да-да. Мир финансов и сделок, борьба за выживание, собака на собаку, бездушное, бесконечное спаривание и пожирание друг друга. Это настолько напоминает твою среду обитания, что я даже боялся, не придется ли тебя сдерживать, чтобы ты сам не бросился в этот водоворот событий.
– Нет, Стриж, – произнес я резко. – Нет, я бы этого не сделал.
Он хлопнул в ладоши:
– Ба! Некоторым людям никогда не угодишь. Впрочем, как бы там ни было, вы все вполне можете расслабиться и получить, насколько возможно, удовольствие, ведь больше вам ничего не остается делать. Ваша миссия провалена, эта толпа ваших рыцарей теперь в ужасе скитается по здешнему гостеприимному лесу, сбиваемая с пути видениями и иллюзиями. Их царапают чертополох и шиповник, они попадают в ловушки и страдают от последствий собственной невнимательности. А те, кого не выловят одного за другим, очень скоро станут так же беспомощны, как и вы.
– А как насчет этого? – Я опустил копье, держа его прямо перед собой, осторожно проверив ногой почву впереди себя, прежде чем сделать шаг. – В прежние времена ты бежал от одного его вида. Как ты думаешь, во что оно превратит все твои намерения?
Он пожал плечами и покрутил пальцами в презрительном жесте:
– Ах, мой мальчик, это пустяк. Совершенный пустяк. Здесь, на склоне Брокена, я вполне могу на некоторое время защититься от его ослабленной силы – на гораздо больший срок, чем мне это на самом деле понадобится. Видишь ли, меня никогда особенно не волновала эта вещица, вот только ее потеря чуть-чуть отсрочила исполнение моего замысла. Но, пожалуйста, оставь ее себе, если тебе так хочется, – нет, правда, очень прошу тебя.
Он уставился на меня своими холодными безумными глазами со странно напряженным – то ли злобным, то ли вежливо-просящим, выражением. Позади нас ветер гнул и ломал скелетоподобные деревья. Я еще немного опустил копье; я готов был кинуться на него, и старая каналья это каким-то образом понял.
– Мне придется тебя остановить, хотя тебе такое и не понравится, – произнес он резко. – Придется, если ты попытаешься сделать такую глупость. А ведь я все время пытался предостеречь тебя; как тебе известно, я не лишен чувства долга.
Элисон дотронулась до моей руки:
– Да он совсем спятил! Никогда по доброй воле он не сделал ничего, чтобы помочь тебе, и ты это знаешь! Мы это знаем!
– Истинная правда! – отрезала Молл. – Придержи язык, старый червяк, он нас не жалит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Некоторые человеческие фигуры не танцевали и не скакали вокруг костров; их волочили за собой другие, еле бредущих, с обмякшими конечностями. Тени прыгали вокруг них, гримасничали, кривлялись; внезапно у ближайшего от нас костра что-то кинули в огонь, и он загорелся красновато-зеленым цветом. В этом нездоровом освещении я увидел лица: изможденные, больные и несчастные, с провалившимися челюстями, обессиленными, как их тела, так что на их впалые груди стекали темные нитки слюны. Их ноги и руки кровоточили, кишки волочились за ними по земле, они стонали, хотя из-за расстояния я не мог этого услышать. Они выглядели изможденными, и даже больше, – казалось, что их опустошили или использовали в каких-то целях, подобно углю, наполовину превратившемуся в золу, но не рассыпавшемуся, производящему впечатление ложной прочности, хотя ясно, что очень скоро он не выдержит и рассыплется. У прочих плясунов, человеческих и чудовищных, не было и намека на сострадание к этим измученным существам – они пихали и терзали их, швыряли, как мешки, в своей злости одержимо крича и смеясь. Это было отвратительно, как если бы пробуждались трупы погибших от чумы. Но то, что было над ними, оказалось еще страшнее.
Кружащиеся вихри, порхающие орды носились вокруг вершины, подобно сотканной из воздуха короне. Они двигались так быстро, что их было не рассмотреть, за исключением той «эскадрильи», которая носилась прямо у нас над головами, испуская дикие вопли и удушливый, тошнотворный запах. Я не мог понять, каким образом они умудряются парить так высоко над землей; в их движении не было ничего даже отдаленно напоминавшего полет, и они были похожи на копошащуюся массу угрей, которых несет поток. Или скорее на безвольных жертв ветра, который кидал, и бросал, и бил их друг о друга, не давая упасть. Даже когда ветер сталкивал их друг с другом, они царапали и рвали друг друга, сцепившись, как тонущие в бурном потоке люди, так что они представляли собой бесформенную кровавую массу с синяками и ужасными увечьями, на лицах их зияли пустые глазницы, не хватало то уха, то щеки, оторванных в схватке, и с них клочьями свисали мясо и изодранная одежда. Не только паника гнала их, когда они кидались друг на друга, пытаясь ухватить малейший обрывок впечатления, когда они сцеплялись или совокуплялись – лучшего слова для этого не найти, – но и безумие этого бесконечного движения в кипящем водовороте плоти. Одним из их неутоленных желаний, как это ни отвратительно, был голод; многие раздирали на части еще живую плоть, окружавшую их, и набивали ею свои рты, и я даже заметил, как некоторые из них лакают и сосут кровь своих сородичей и рычат на них, будто гиены. И все это разом – оживший гимн ненависти к человеческой плоти и человеческим чувствам, венчающий гору, подобно живой короне. Я не очень внимательно читал Данте, но вспомнил, что там описывалось нечто вроде этого. И я задумался, через какие вековые тайны прошел этот человек. О Босхе и Брейгеле я подумал несколько позже.
Теперь я понял, что за странные вихри овладели Катикой, вырвав ее из моих рук. Джипу стало плохо. Молл рукой прикрыла глаза. Элисон, крепко зажав кулаком рот, стала серее своей рыцарской формы.
Ле Стриж, холодно засмеявшись тоненьким голоском, щелкнул костяшками пальцев:
– Что случилось, леди и джентльмены? Храбрый штурман – его, что, укачало? Паладин, готовый исправлять недостатки человечества, – неужели она так побледнела от этой игры или просто вспомнила, с чего сама начинала? Госпожа рыцарь Грааля – я надеюсь, она-то не упадет в обморок при виде крови, nein? – Он повернулся ко мне: – Но ты, мой мальчик, вот кто меня действительно удивил. Я-то думал, что это как раз смысл твоей повседневной жизни, да-да. Мир финансов и сделок, борьба за выживание, собака на собаку, бездушное, бесконечное спаривание и пожирание друг друга. Это настолько напоминает твою среду обитания, что я даже боялся, не придется ли тебя сдерживать, чтобы ты сам не бросился в этот водоворот событий.
– Нет, Стриж, – произнес я резко. – Нет, я бы этого не сделал.
Он хлопнул в ладоши:
– Ба! Некоторым людям никогда не угодишь. Впрочем, как бы там ни было, вы все вполне можете расслабиться и получить, насколько возможно, удовольствие, ведь больше вам ничего не остается делать. Ваша миссия провалена, эта толпа ваших рыцарей теперь в ужасе скитается по здешнему гостеприимному лесу, сбиваемая с пути видениями и иллюзиями. Их царапают чертополох и шиповник, они попадают в ловушки и страдают от последствий собственной невнимательности. А те, кого не выловят одного за другим, очень скоро станут так же беспомощны, как и вы.
– А как насчет этого? – Я опустил копье, держа его прямо перед собой, осторожно проверив ногой почву впереди себя, прежде чем сделать шаг. – В прежние времена ты бежал от одного его вида. Как ты думаешь, во что оно превратит все твои намерения?
Он пожал плечами и покрутил пальцами в презрительном жесте:
– Ах, мой мальчик, это пустяк. Совершенный пустяк. Здесь, на склоне Брокена, я вполне могу на некоторое время защититься от его ослабленной силы – на гораздо больший срок, чем мне это на самом деле понадобится. Видишь ли, меня никогда особенно не волновала эта вещица, вот только ее потеря чуть-чуть отсрочила исполнение моего замысла. Но, пожалуйста, оставь ее себе, если тебе так хочется, – нет, правда, очень прошу тебя.
Он уставился на меня своими холодными безумными глазами со странно напряженным – то ли злобным, то ли вежливо-просящим, выражением. Позади нас ветер гнул и ломал скелетоподобные деревья. Я еще немного опустил копье; я готов был кинуться на него, и старая каналья это каким-то образом понял.
– Мне придется тебя остановить, хотя тебе такое и не понравится, – произнес он резко. – Придется, если ты попытаешься сделать такую глупость. А ведь я все время пытался предостеречь тебя; как тебе известно, я не лишен чувства долга.
Элисон дотронулась до моей руки:
– Да он совсем спятил! Никогда по доброй воле он не сделал ничего, чтобы помочь тебе, и ты это знаешь! Мы это знаем!
– Истинная правда! – отрезала Молл. – Придержи язык, старый червяк, он нас не жалит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99