На какие-то полчаса она
отвлекла от боли, но полчаса прошли. Сашка стал далеким-далеким. Разговор
с ним стал таким же унизительным, как с Нею.
- Ну, говорю - критик.
- Ты-то с этим критиком согласен? Или нет?
Сашка потер щеку.
- Черт, ну что из-за фразы одной пристал? Бред какой-то... Повтори.
Дима опять нашел цитату, повторил. Сашка утвердительно кивал почти
после каждого слова.
- Наш критик, - сказал он, когда Дима закончил. - Все верно, не
подкопаешься. Обыденную действительность я в рот пихал. Во всяком случае,
я так тебе объясню, - его голос все больше наливался уверенностью. - В
первой цитате есть слова "имеет право". Значит, что-то диссидентское, хоть
режь меня. А во второй - указание. Сказано: "должна". Значит, что-то наше.
Логично?
- Более чем, - сказал Дима и захлопнул блокнот с треском. - Так вот,
слушай, защитник. Вторая - это Мао Цзэ-дун ляпнул, перед самой культурной
революцией. Чтоб, значит, знали, кого метелить за невозвышенность и
неидеальность. А первая - Ленин.
- Не заливай, эстет! - вспылил Сашка. Он был красен. - Не мог он
этого! Прозаливаешься!
- Сам не слышал, - сказал Дима, - но читал.
- Такой работы в программе нет!
- Это не работа. Это из Клары Цеткин - "Воспоминания о Ленине".
Некоторое время шли молча.
- Убивать надо таких эрудитов, - решил Сашка наконец. Дима покорно
кивнул. - Или к нам, реакторы чинить в рабочем положении. Чтоб хоть
какая-то польза была.
Дима опять кивнул. Потом сказал:
- Я знаю.
- Ну, кроме шуток, Дымок! Выкопал что-то скабрезное - так держи при
себе! Нет, обязательно надо показать: я умный! Вы быдло тупое, а я - пуп
земли!
Дима не ответил. Сашка покосился на него.
- Да ладно тебе, - примирительно сказал он, - уж и надулся... шучу.
Но вот по совести скажи - зачем ты это? Думаешь, умней тех, кто программу
составлял? Да они эту твою Клару сто раз читали вдоль и поперек!
- Уверен? - спросил Дима.
Сашка даже фыркнул от возмущения.
- Это ж их работа! И раз не включили в список - значит, что-то с ней
не фонтан. Да мало ли чего эта Клара набрехала? Может, она мемуар свой
писала в маразме уже и Ленина с каким-нибудь Бухариным перепутала! За руку
ее ловить не захотели, авторитет ее ронять незачем, все ж таки ветеран. Но
и читать не рекомендовали. Логично? А ты только мозги себе и другим
пудришь попусту!
Дима не ответил. Тоска была страшная - он даже шел с трудом,
подгибались колени от какого-то странного душевного бессилия. Сашка
покосился на него опять.
- Я ж говорю, наркоман! - воскликнул он радостно и снова хлопнул Диму
по плечу. Дима отшатнулся. - Что, доза кончилась - ширнуться пора? Или,
Дым, говори как на духу - эстетка какая-нибудь не дает?
- Не дает, - сказал Дима.
- Вот она, любовь-то свободная! Жена всегда даст! Жениться тебе надо,
Дымок...
- Ну, лады, Сашка, - сказал Дима. - Двигаться мне пора, извини. Дело
срочное.
- Ну ни фига себе! А я думал, мы заскочим куда-нибудь, встречу
отметим... квакнем как следует, я при деньгах... Я бы с ребятами тебя
познакомил.
- Спасибо, не стоит. В другой раз. Счастливого плавания...
Ведь друзья же, думал Дима, бредя по набережной один. Вместе в
космонавтов играли...
Он перекусил на Балтийском вокзале. Еда, как гарь, осела в организме.
Некуда было себя деть. Он достал блокнот, поводил карандашом бесцельно.
Ничего не слепилось. Нащупывая двушку, он зашагал к телефону, сам еще не
зная, куда будет звонить. Звонить Ей уже не имело смысла - такси давно
пришло. И давно ушло.
Почему-то позвонил Олегу Шорлемеру, уже настоящему художнику, не
терпевшему Димину мазню, но разрешавшему застать себя телефонным звонком
раз или два в месяц. Олег был старше Димы лет на семь. Он слушал "голоса",
знал точно, кто и как сидел при культе, кто и почему в опале и в фаворе
ныне, с кем опасно откровенничать, какие резолюции принял неделю назад
подпольный Союз возрождения КПСС, и какие новые действия на будущей неделе
предпримут правозащитники; фамилии Сахарова, Орлова, Григоренко, Богораз и
прочих, которых Дима никак не мог выучить, Олег поминал ежеминутно и давал
понять, хотя никогда не говорил об этом прямо, что коротко знаком с ними
всеми. Писал он в абстрактной манере, а в свободное время, чтобы было на
что есть, рисовал для демонстраций портреты членов Политбюро.
Не отвечали долго, но ответили. Олегов голос сказал браво:
- Шорлемер на проводе!
- Привет, Олег. Это Дима. Не помешал?
- А-а, здравствуй, - голос сразу потух и стал усталым. - Нет,
конечно, не помешал, что ты, - произнес голос, отчетливо давая понять что,
конечно же, помешал. - Давненько не имел чести тебя услышать, душа моя.
Что поделываешь?
- Гнию, - ответил Дима. - Давай повстречаемся.
- Увы-увы, - сказал Олег. - Я жду важного звонка, чтобы тут же
сорваться по делу. Такие, знаешь ли, проблемы нам подчас подбрасывает наш
благословенный век...
- А что такое?
- Бестактный ты, душа моя.
- Ой, прости!..
- По телефону о делах ни слова, ты же знаешь мой принцип. Меня,
знаешь... я думаю, пишут круглые сутки.
- Понял, понял. Я просто хотел тебе одну штуку показать.
- Накрасил что-то?
- Угу.
- Когда?
- Да уж почти месяц...
- И с тех пор - ничего?
- Да, в общем, ничего... - Дима стеснялся. Он чувствовал, что его
звонок некстати, но разговор уже потек, и у него не хватало умения
решительно выйти из него; ему казалось, что, повесив трубку сразу, он
обидит Олега тем, что сразу понял - Олег ему не рад. Тем более у Олега
явно опять какие-то неприятности.
- Работать надо больше, душа моя. Каждый день.
- Вчера вот попробовал. И ты понимаешь, Олег, так загорелся вроде...
а не получилось.
- Как называется?
Дима покраснел.
- "Афродита"...
- И не могло получиться. Ты маньяк, что ли?
- Да нет! - возмутился было Дима и сразу сник, засомневавшись; а
может, и правда маньяк? - Просто... хотелось, чтобы было очень красиво.
Очень...
- Мещанина в себе дави, душа моя. Дави без жалости. Какой ты
художник, когда мыслишь подобными категориями! Красиво очень - фу-ты,
ну-ты! Ты что, не ощущаешь ублюдочности собственных слов?
Дима не нашелся, что ответить.
- Ты посмотри, что вокруг! - разгорячился Олег. - Посмотри, посмотри!
Вот из той будки, откуда звонишь - поводи вокруг глазами! Пародия,
гротеск, издевательство над человеческой природой! Галич по Би-Би-Си
говорил осенью о полном разложении слова в СССР: да, но ведь и образ
разрушен полностью! И цветность! Все серое, все плывет, как в пьяном дыму!
А ты высасываешь из.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53