"Ставь... извини, посидеть не
приглашаю... сегодня очень занят..." Среди старых полотен Олега она стояла
в глухом углу мастерской несколько лет, но однажды, после того как Олег в
очередной раз показывал кому-то свои полотна, "Ложь" оказалась на
поверхности. Как раз накануне Олег установил в мастерской цветомузыкальную
аппаратуру - мастерская была местом многоцелевого назначения - и, когда
гость ушел, ничего не купив, принялся опробовать новую игрушку.
В какой-то момент, отозвавшись на рокот бас-гитары, полыхнули красные
лампы, и Олег заметил в дальнем углу короткое, странное движение. Чуть
испуганно он уставился туда и через несколько секунд увидел, как на зов
красного света из ничем не примечательной пейзажной картины рвется совсем
другая.
Он подбежал. Он почти сразу понял, в чем дело. Он только не мог
понять, как это сделано. В том, что вариохромный прием никем и нигде не
применялся столь резко и столь осмысленно, он, человек весьма
эрудированный, не сомневался. Новый. Качественно новый прием! Это же шанс!
Но, решив присвоить картину и наконец сделать себе имя на этой вещи,
он лишил себя возможности обратиться к специалистам для исследования того,
в чем конкретно данная манера заключается. Между тем, не зная этого,
нельзя было поставить дело на поток. Едва не плача от бессилия, Олег весь
вечер просидел на полу перед полотном, на котором происходили почти
шоковые по психическому воздействию трансформации.
Несколько лет ушло у него на то, чтобы разобраться.
Но затем, наконец, настал его час. Посвященные культуре странички
запестрели заголовками типа: "Вариохромика - живопись нового века?", "О.
Шорлемер прокладывает свой путь..." Олег успел сделать около двадцати
вариохромных работ. В период так называемой средней перестройки - с
девяносто второго по девяносто шестой год прошлого века - его имя было
знаменитым. У него были подражатели и последователи, европейские музеи
покупали его полотна... И, тем не менее, одной из наиболее значительных
его работ так и осталась Димина "Ложь".
Хотя у Олега, не подозревавшего об истинном названии, она называлась
"Правда". И это понятно. Для Димы и Инги было важно, что отвратительное,
мертвое и убийственное им все время пытаются выдать за чарующее,
животворное и неизменное. Для Олега было важно, что все чарующее,
животворное и неизменное, копни его как следует, на поверку обязательно
окажется отвратительным, мертвым и убийственным; к тому же он обыграл
название главной партийной газеты и тем сорвал еще одну волну дифирамбов.
Но оторваться от бинарной структуры и пойти дальше Олег не смог. Даже
ослабление, а затем и полная утрата популярности в конце девяностых годов
не стимулировали его и не подтолкнули к идее более пространных, более
развернутых цветовых игр. Это сделал в Чэнду двадцативосьмилетний Гао
Мин-хэн - правда, его блистательные картины-притчи были не семистопными,
как мечтал когда-то Дима, а пятистопными. Подспудно сработала традиционная
для Китая магия пятерки: пять первоэлементов мира, пять основных цветов...
С живым Олег конкурировать не мог, хотя Гао Мин-хэн с чисто восточной
щепетильностью едва ли не в каждом интервью упоминал, что он лишь
последователь, разработчик, что сяньшэн Шорлемер совершил открытие, а он,
Мин-хэн, это открытие лишь применил - но надо было видеть, как скрежетал
Олег зубами, когда в руки ему попадали перепечатки подобных интервью!
Димина "Ложь", подписанная "О.Шорлемер. ПРАВДА", висит сейчас в Лувре
рядом с самой изысканной и романтичной картиной Гао Мин-хэна "Фея реки
Ло".
За убийство в состоянии аффекта Дима получил пят лет. Мягкий
приговор. Но из лагеря Дима не вернулся. С его возрастом и характером, с
его светлым полудетским лицом прямая дорога ему была в "маньки", так это
иногда называли в ту пору. В январе 1976 года пятеро зэков изнасиловали
его; оклемавшись, он попытался за себя отомстить и, действительно,
смертельно ранил одного из насильников заточенным электродом сварочного
аппарата, а когда понял, что до остальных ему не добраться - они шли на
него все четверо, тоже вооруженные, и ясно было, что они не просто убьют
его, а будут терзать долго и с удовольствием - тем же самым электродом
зарезался.
Фабульную развертку я здесь уже не применял. Узел был
проанализирован, а дальнейшие судьбы этих людей не относились прямо к моей
теме; да и сил душевных не было, откровенно говоря, идти вместе с ними их
страшными дорогами. Если бы я включился в Димину смерть так, как включился
в его любовь... Боюсь, Валя или Джамшид нашли бы за пультом мой труп со
стигматом на шее - там, куда отчаявшийся мальчик всадил острие. С
тысячекратной скоростью хроноскоп пробегал по перепутанным нитям их
жизней, бестолково дергающим одна другую, другая третью, и выцеживал мне
на дисплей словесную информацию по ключам: "Работа", "Смерть",
"Встреча"... а еще иногда я вызывал по какому-то из ключей на панораму
стоп-кадр - и долго всматривался в ставшие родными лица.
Остаток дня я работал на вариотроне.
Чтобы действительно понять роль какого-то события, нужно знать
возможные альтернативы. Я строил вероятностные модели иного расклада
событий.
Вне брака Лидка бы не родила. Еще почти полтора года они с Шутом
мучились бы и не врозь, и не вместе и наконец разошлись бы - похоже, что
навсегда. Еще через полтора года Лидка познакомилась с симпатичным
таксистом, они съездили вместе на две недели в Майори, все вроде бы
налаживалось, но так и не наладилось, она еще не оторвалась. Она вышла
замуж лишь четыре года спустя, за инженера со своего завода, и ровно, без
особых эмоций, изменив ему лишь дважды, да и то мимоходом, жила с ним всю
жизнь. Родила двух дочек.
Шут метался все истеричнее, все злобнее - и, лишенный той
удивительной точки опоры, точки духовности, которая была дарована ему
судьбой в реализовавшемся варианте, уже через пять лет после разрыва с
Лидкой стал полным подонком. Его уже не мучило то, что он хочет слишком
многого. Его злило лишь то, что ему дают мало. И он хватал, хватал. В зоне
четвертого энергоблока он подставил вместо себя других. Ничего настоящего
не было у него в той жизни, кроме разве что карьерной, степенной
докторской, изначально он все-таки был талантлив, хотя куда было этому
тщательно выверенному на успешность тексту до набросков, оставленных Шутом
в мире, где Лидка, плача, весь первый год после его жестокой смерти
разбирала его черновики, сводила, как умела, воедино, бегала советоваться
к его друзьям и бешено добивалась, и добилась-таки публикации рукописи как
монографии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
приглашаю... сегодня очень занят..." Среди старых полотен Олега она стояла
в глухом углу мастерской несколько лет, но однажды, после того как Олег в
очередной раз показывал кому-то свои полотна, "Ложь" оказалась на
поверхности. Как раз накануне Олег установил в мастерской цветомузыкальную
аппаратуру - мастерская была местом многоцелевого назначения - и, когда
гость ушел, ничего не купив, принялся опробовать новую игрушку.
В какой-то момент, отозвавшись на рокот бас-гитары, полыхнули красные
лампы, и Олег заметил в дальнем углу короткое, странное движение. Чуть
испуганно он уставился туда и через несколько секунд увидел, как на зов
красного света из ничем не примечательной пейзажной картины рвется совсем
другая.
Он подбежал. Он почти сразу понял, в чем дело. Он только не мог
понять, как это сделано. В том, что вариохромный прием никем и нигде не
применялся столь резко и столь осмысленно, он, человек весьма
эрудированный, не сомневался. Новый. Качественно новый прием! Это же шанс!
Но, решив присвоить картину и наконец сделать себе имя на этой вещи,
он лишил себя возможности обратиться к специалистам для исследования того,
в чем конкретно данная манера заключается. Между тем, не зная этого,
нельзя было поставить дело на поток. Едва не плача от бессилия, Олег весь
вечер просидел на полу перед полотном, на котором происходили почти
шоковые по психическому воздействию трансформации.
Несколько лет ушло у него на то, чтобы разобраться.
Но затем, наконец, настал его час. Посвященные культуре странички
запестрели заголовками типа: "Вариохромика - живопись нового века?", "О.
Шорлемер прокладывает свой путь..." Олег успел сделать около двадцати
вариохромных работ. В период так называемой средней перестройки - с
девяносто второго по девяносто шестой год прошлого века - его имя было
знаменитым. У него были подражатели и последователи, европейские музеи
покупали его полотна... И, тем не менее, одной из наиболее значительных
его работ так и осталась Димина "Ложь".
Хотя у Олега, не подозревавшего об истинном названии, она называлась
"Правда". И это понятно. Для Димы и Инги было важно, что отвратительное,
мертвое и убийственное им все время пытаются выдать за чарующее,
животворное и неизменное. Для Олега было важно, что все чарующее,
животворное и неизменное, копни его как следует, на поверку обязательно
окажется отвратительным, мертвым и убийственным; к тому же он обыграл
название главной партийной газеты и тем сорвал еще одну волну дифирамбов.
Но оторваться от бинарной структуры и пойти дальше Олег не смог. Даже
ослабление, а затем и полная утрата популярности в конце девяностых годов
не стимулировали его и не подтолкнули к идее более пространных, более
развернутых цветовых игр. Это сделал в Чэнду двадцативосьмилетний Гао
Мин-хэн - правда, его блистательные картины-притчи были не семистопными,
как мечтал когда-то Дима, а пятистопными. Подспудно сработала традиционная
для Китая магия пятерки: пять первоэлементов мира, пять основных цветов...
С живым Олег конкурировать не мог, хотя Гао Мин-хэн с чисто восточной
щепетильностью едва ли не в каждом интервью упоминал, что он лишь
последователь, разработчик, что сяньшэн Шорлемер совершил открытие, а он,
Мин-хэн, это открытие лишь применил - но надо было видеть, как скрежетал
Олег зубами, когда в руки ему попадали перепечатки подобных интервью!
Димина "Ложь", подписанная "О.Шорлемер. ПРАВДА", висит сейчас в Лувре
рядом с самой изысканной и романтичной картиной Гао Мин-хэна "Фея реки
Ло".
За убийство в состоянии аффекта Дима получил пят лет. Мягкий
приговор. Но из лагеря Дима не вернулся. С его возрастом и характером, с
его светлым полудетским лицом прямая дорога ему была в "маньки", так это
иногда называли в ту пору. В январе 1976 года пятеро зэков изнасиловали
его; оклемавшись, он попытался за себя отомстить и, действительно,
смертельно ранил одного из насильников заточенным электродом сварочного
аппарата, а когда понял, что до остальных ему не добраться - они шли на
него все четверо, тоже вооруженные, и ясно было, что они не просто убьют
его, а будут терзать долго и с удовольствием - тем же самым электродом
зарезался.
Фабульную развертку я здесь уже не применял. Узел был
проанализирован, а дальнейшие судьбы этих людей не относились прямо к моей
теме; да и сил душевных не было, откровенно говоря, идти вместе с ними их
страшными дорогами. Если бы я включился в Димину смерть так, как включился
в его любовь... Боюсь, Валя или Джамшид нашли бы за пультом мой труп со
стигматом на шее - там, куда отчаявшийся мальчик всадил острие. С
тысячекратной скоростью хроноскоп пробегал по перепутанным нитям их
жизней, бестолково дергающим одна другую, другая третью, и выцеживал мне
на дисплей словесную информацию по ключам: "Работа", "Смерть",
"Встреча"... а еще иногда я вызывал по какому-то из ключей на панораму
стоп-кадр - и долго всматривался в ставшие родными лица.
Остаток дня я работал на вариотроне.
Чтобы действительно понять роль какого-то события, нужно знать
возможные альтернативы. Я строил вероятностные модели иного расклада
событий.
Вне брака Лидка бы не родила. Еще почти полтора года они с Шутом
мучились бы и не врозь, и не вместе и наконец разошлись бы - похоже, что
навсегда. Еще через полтора года Лидка познакомилась с симпатичным
таксистом, они съездили вместе на две недели в Майори, все вроде бы
налаживалось, но так и не наладилось, она еще не оторвалась. Она вышла
замуж лишь четыре года спустя, за инженера со своего завода, и ровно, без
особых эмоций, изменив ему лишь дважды, да и то мимоходом, жила с ним всю
жизнь. Родила двух дочек.
Шут метался все истеричнее, все злобнее - и, лишенный той
удивительной точки опоры, точки духовности, которая была дарована ему
судьбой в реализовавшемся варианте, уже через пять лет после разрыва с
Лидкой стал полным подонком. Его уже не мучило то, что он хочет слишком
многого. Его злило лишь то, что ему дают мало. И он хватал, хватал. В зоне
четвертого энергоблока он подставил вместо себя других. Ничего настоящего
не было у него в той жизни, кроме разве что карьерной, степенной
докторской, изначально он все-таки был талантлив, хотя куда было этому
тщательно выверенному на успешность тексту до набросков, оставленных Шутом
в мире, где Лидка, плача, весь первый год после его жестокой смерти
разбирала его черновики, сводила, как умела, воедино, бегала советоваться
к его друзьям и бешено добивалась, и добилась-таки публикации рукописи как
монографии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53