Правда, спиртным от него несло, но он не разговорился, как бывает с людьми навеселе: молчал почти всю дорогу, как и прежде, когда ехали в Озерск, — что ж, это не удивило шофера: успел насмотреться всякого, к тому же разговоры с пьяным мало радовали его.
Расспрашивая водителя, Шугалий поинтересовался, в каком настроении возвращался Стецишин из Озерска — был взволнован, мрачен или раздражен, может, был весел, — но водитель не заметил ни мрачности, ни раздражения: канадец был совершенно спокоен, под конец дороги начал, кажется, дремать, у гостиницы вежливо попрощался с ним и пытался сунуть трояк «на чай», но шофер не взял, и Стецишин около половины седьмого вечера поднялся в свой номер на третьем этаже.
Есть ли вообще какая-нибудь связь между его посещением Озерска и смертью Завгороднего?
— Вот что, — встал Шугалий и застегнул сорочку, — ваши предположения, лейтенант, небезосновательны. Бывает такое стечение обстоятельств, что только за голову хватаешься. Кстати, может, в милиции правы и Завгородний — жертва несчастного случая. Все может быть, лейтенант, извините, как ваше отчество?
— Называйте просто Богданом… — Щеки у лейтенанта порозовели, и Шугалий понял, что Малиновскому и правда будет удобнее, если его будут называть так.
Прищурил на лейтенанта хитрый глаз, спросил:
— А что говорят в поселке?
— О Завгороднем?
«О папе римском», — захотелось сострить, но Шугалий лишь нетерпеливо щелкнул пальцами, и лейтенант понял всю неуместность своего вопроса.
— Есть один слушок… — начал он неуверенно, — по-моему, глупости, но людям рот не заткнешь…
— Я хочу знать все, что вам известно о деле Завгороднего, — сухо проговорил капитан, и Малиновский сразу весь подобрался, чуть не вытянулся, встав.
— Говорят, — ответил он, — что Завгороднему отомстили. Два года назад был у нас процесс… О деле Кузя слышали?
— Заготовителя?
— Его… Судили двоих Кузей — братьев. Старшему дали пятнадцать лет, а младший отделался легким испугом. Три года общего режима. Я бы ему, сукиному сыну, не меньше пяти строгого закатил!..
— Может, именно поэтому вас и не выбирают судьей? — засмеялся Шугалий. — Но при чем здесь Завгородний?
— Он первый заподозрил Кузей. Дел со скотом от Завгороднего не утаишь. Сигнализировал прокурору…
Шугалий в общих чертах знал о деле заготовителей, орудовавших в Озерске. Механизм преступления был очень прост. Заготконтора выплачивала заготовителям определенный процент от стоимости проданного скота. У старшего Кузя по селам близлежащих районов были свои агенты, скупавшие скот у крестьян, — этим людям платили половину положенной суммы, а вторую половину Кузь клал в карман. Младший Кузь был одним— из его доверенных лиц.
— И младший Кузь, выйдя на свободу, угрожал Завгороднему? — догадался Шугалий.
— Люди слышали, прямо говорил: убью! Я ему, падлу, мол, брата никогда не прощу. Да и за себя расквитаться не мешает…
— Как звать?
На этот раз Малиновский уже не спросил — кого?
Уверенно ответил:
— Панасом.
— Живет в Озерске?
— На той стороне Озера. Село Ольховое.
— Тогда вот что. Я хотел бы поговорить с Завгородними, а вы поезжайте в Ольховое и попробуйте выяснить, где был Панас Кузь восемнадцатого августа. С самого утра. Его самого не тревожьте, соседей расспросите. Привлеките дружинников.
И все же Малиновский догадался, что его отстраняют от главного. Насупился, но Шугалий не обратил на это внимания. Хотел встретиться с сестрой и сыном ветврача наедине — ему хотелось откровенного и непринужденного разговора, если такой разговор вообще может состояться с людьми, подавленными тяжкой утратой.
За проволочной свежепокрашенной сеткой, огораживавшей усадьбу, цвели георгины. Их было много; опираясь друг о друга, создали живую изгородь, ласкавшую взгляд буйством и неповторимостью красок.
От калитки к дому вела узкая бетонированная дорожка, обсаженная розами, и Шугалий удивился вкусу хозяев усадьбы — белые и красные розы создавали коридор, который можно увидеть разве что во сне.
А застекленную веранду оплели лианы, усеянные тысячами лиловых, розовых и белых цветов. Шугалий видел такое впервые в жизни, сперва даже не поверил, что такое чудо можно встретить на Полесье.
Капитан шагнул на высокое крыльцо, но вдруг заметил между клумбами женщину — она срезала гладиолусы и так увлеклась этим, что даже не заметила пришельца. Шугалий окликнул ее, она распрямилась и поправила цветастый платок. Женщина была высокой, стройной; она спрятала в карман фартука секатор, которым срезала цветы, прижала букет к груди и направилась по узенькой дорожке к крыльцу, даже не спросила, кто такой Шугалий и какое у него к ней дело.
Издали она показалась капитану молодой: шла легко, как девушка, но из-под платка выбилась седая прядь, а открытую загорелую шею прорезали неглубокие предательские морщины.
«Сестра Завгороднего», — догадался Шугалий и вежливо поздоровался.
Она удивленно подняла на него высокие, словно нарисованные, брови, похоже, хотела спросить, зачем этот незнакомец так бесцеремонно вторгся в усадьбу, но Шугалий опередил ее.
— Если не ошибаюсь, Олена Михайловна Завгородняя? — Женщина кивнула, и Шугалий продолжал: — Я из областного управления госбезопасности, капитан Шугалий, и если у вас есть время…
Женщина смотрела на него отчужденно, словно не понимая, зачем пришел к ним работник госбезопасности, но вдруг повела головой, пришла в себя и кивнула на дверь.
— Входите, — сказала она неожиданно низким, грудным голосом, как пропела, — на веранде вам будет удобнее, а я сейчас…
Она прошла мимо капитана, указала на легкое модное кресло, стоявшее у открытого окна, положила гладиолусы на стул рядом и исчезла за матовой, с узорами дверью.
Шугалий огляделся. Веранда длинная, застекленная от самого пола, сплошь занавешенная шторами с многоцветными фантастическими узорами. На стене, обшитой дубовыми панелями, несколько тарелок с персонажами гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», широкий диван у противоположной стеклянной стены, а перед ним полированный стол.
Шугалий выглянул в окно. Под верандой цвели розы, за ними виднелось покрытое гуцульским покрывалом кресло-качалка, покрывало было примято, и толстая книга лежала прямо на траве. Видно, ее только что читали, потому что рядом стоял стакан с недопитым чаем, он еще не остыл, от него еле заметно шел пар.
Скрипнула дверь, Олена Михайловна вернулась.
Она сняла фартук; была в платье из такого же шелка, как и платок, и в туфлях на низком каблуке. Поставила гладиолусы в высокую, из толстого желтоватого стекла вазу и села на диван в глубине веранды, одернув на коленях коротковатое для ее возраста платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32