В темных закоулках его естества еще кровоточила крохотная ранка; так бывает, если уронишь яблоко, – на его блестящей кожуре образуется пятнышко, от которого может испортиться весь плод.
– Мне нужно решиться рассказать тебе еще кое-что, – вздохнула Розина.
– Что?
Она покачала головой.
– Не сейчас и не здесь. Рассказав тебе о тюрьме, я должна подготовиться рассказать и о другом. Да, подготовиться.
– Сделаешь это, когда захочешь. Что бы я ни узнал, помни, что я люблю тебя.
И Эдуар прибавил, показав на Рашель:
– Я хотел бы, чтобы ты отдала мне ее очки.
Свои старые очки в железной оправе Рашель хранила в картонном футляре, обтянутом черной тканью. Одна из дужек сломалась и была плотно примотана ниткой, со временем собравшаяся в этом месте грязь образовала настоящую крепкую заплатку.
– Возьмешь их, когда отвезешь меня обратно. Впрочем, ты можешь взять все, что пожелаешь.
Свое барахло Рашель хранила в коробке; всякая всячина, не имеющая никакой ценности, скапливается незаметно и переживает своего владельца.
– Больше мне ничего не надо.
Ребенком поселившись у Рашели, Эдуар обожал, когда она читала ему сказки, и постоянно теребил бабку, протягивая книжку. В конце концов старуха сдавалась:
– Хорошо, я согласна, но прежде найди мои очки. Она вечно теряла их.
С тех пор Эдуар навсегда запомнил сломанную и перевязанную дужку. Со временем зрение у Рашели стабилизировалось, за двадцать пять лет она ни разу не поменяла стекла.
А что он будет делать со старыми разломанными очками? Поместит их, как произведение искусства, в блок из плексигласа? Забросит в дальний угол ящика? А если когда-нибудь у него испортится зрение, наденет ли он эти очки?
– О чем ты думаешь, сынок?
– Об очках ба.
И Эдуар странно всхлипнул, всхлипнул так, как будто задыхался, а не испытывал горе. Дыхание у него перехватило, а слезы не наворачивались на глаза.
В дверь осторожно постучали, появилась скорбная физиономия Себастьяна Моллара.
Хозяин погребальной конторы научился выражать на своем лице только благостность и грусть, разучившись со временем смеяться и радоваться.
– Раз уж вы здесь, может быть, выберем гроб…
Мать и сын согласились.
* * *
Бланвены отправились поужинать в маленький ресторанчик на берегу Сены, хозяин которого разыгрывал из себя раскаявшегося бандита. Он был весь кругленький, поэтому его окрестили Шариком. Несколько раз он «устраивал» Эдуару переднеприводные автомобили. Впрочем, все было вполне легально, ибо он сводил вместе продавца и покупателя, довольствуясь комиссионными от каждого из них.
Сарай, стоящий в глубине сада, он переделал в своего рода дом свиданий. Когда Шарик не пользовался им, он охотно предоставлял его друзьям, а сам наблюдал за их игрищами сквозь дырочку, хитроумно просверленную в задней стенке сарая. Внутри же эта дырка соприкасалась с частью зеркала, не покрытой амальгамой. Присутствие этого зеркала вдохновляло клиентов на самые изощренные позы.
При виде парочки у Шарика загорелись глаза. За спиной Розины он принялся мимикой поздравлять Эдуара – поздравления касались внушительного бюста его спутницы.
– Познакомься с моей матерью! – заявил Бланвен, желая сразу покончить с двусмысленностями.
Кабатчик, казалось, обрадовался своей ошибке; таким образом у него могли появиться шансы на отношения с Розиной. Ему, неутомимому ходоку, случалось переспать с дамой, пришедшей в ресторан с мужчиной: он сразу мог распознать – шлюха перед ним или порядочная женщина. Обмен взглядами, насыщенными электричеством, пара слов на ухо, когда подавал вино, – и женщина оказывалась в сарае, где этот смешной человечек и брал ее совсем тепленькую, брал по-гусарски.
«Сегодня вами овладел Братец Кролик, – говорил он после краткого сеанса любви. – Но приходите одна, и вы будете иметь дело с Казановой».
Большинство женщин возвращались, но опять-таки перед ними представал все тот же Братец Кролик.
Меню в ресторане Шарика никогда не менялось: жареная рыба, петух в винном соусе, которого можно было заменить на антрекот с жареной картошкой, если клиент не любил куриного мяса. К ним подавались графин белого вина и бутылка красного – вина были не из самых известных, но приятные, с фруктовым ароматом.
– Это не твоя мать, а сестра, парень! Не дури меня! – подольстился Шарик. Эдуар резко перебил его:
– Сегодня обойдемся без балагана, у нас умерла бабушка!
Шарик изобразил на своем лице приличествующую случаю скорбь.
– Раз уж у вас траур, я сдержу свои порывы!
В его взгляде, брошенном на Розину, прямо-таки пульсировало восхищение.
– Перед горем склоняются все, – уверенно заявил кабатчик.
Розина снисходительно улыбнулась.
Мать и сын с аппетитом поужинали и прилично выпили. Стало темно, под луной развернулся локон реки. К противоположному берегу пристал караван барж, матросы сразу же прилипли к телевизорам. Где-то орал младенец. Вода отражала крики, усиливала их.
– Наверное, у него режутся зубки, – сказала Розина с видом знатока.
– А у меня резались в камере?
– Нет, но у тебя была краснуха, и ты заразил Барбару.
– А доктор приходил?
– Конечно, он даже сам давал тебе нужные лекарства.
Розина понизила голос:
– А знаешь, Дуду, какого черта меня занесло в тюрьму?
– Я уже сказал тебе, что мне плевать на это, я ничего и знать не хочу. Это были твои проблемы – меня они не касаются.
– Ты отличный парень, Эдуар.
– Скажешь тоже. Хороших парней не существует в природе, или встречаются, но редко.
И он сделал знак Шарику принести еще одну бутылку красного вина. То, что ба больше не было с ними, засело у него в голове ржавым гвоздем; эта мысль не отпускала его, как надоедливая мелодия, пиликанье скрипки.
– У меня есть на примете пятнадцатая модель, – сказал принесший бутылку Шарик. – Поговорю с тобой о ней, когда закончатся ваши неприятности. Мотор, надо честно признать, ни к черту не годен: когда он работает, его можно спутать с насосом для откачки дерьма, но на кузове – ни царапинки.
Эдуар кивнул лишь из вежливости. Шарик понял, что ему здесь не очень-то рады, и поплелся к более приветливым клиентам.
– А тебе никогда не хотелось увидеть твою сокамерницу?
– Честно говоря, нет. Понимаешь, она уже была человеком конченым, крутилась среди бандитов. Когда она освободилась, ни к чему хорошему наше общение не привело бы.
– Ты права. А когда ты думаешь рассказать мне остальное?
Какое-то мгновение взгляд Розины блуждал по Сене. Вдали, как в театре теней, на еще светлом, несмотря на ночь, небе вырисовывалась геометрическая фигура подъемного крана.
– Забавно, я как раз подумала об этом, – сказала Розина. – Ладно, ничего не утаю. Хорошо было бы, если б я взяла с собой письмо, но я покажу его тебе, когда вернемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Мне нужно решиться рассказать тебе еще кое-что, – вздохнула Розина.
– Что?
Она покачала головой.
– Не сейчас и не здесь. Рассказав тебе о тюрьме, я должна подготовиться рассказать и о другом. Да, подготовиться.
– Сделаешь это, когда захочешь. Что бы я ни узнал, помни, что я люблю тебя.
И Эдуар прибавил, показав на Рашель:
– Я хотел бы, чтобы ты отдала мне ее очки.
Свои старые очки в железной оправе Рашель хранила в картонном футляре, обтянутом черной тканью. Одна из дужек сломалась и была плотно примотана ниткой, со временем собравшаяся в этом месте грязь образовала настоящую крепкую заплатку.
– Возьмешь их, когда отвезешь меня обратно. Впрочем, ты можешь взять все, что пожелаешь.
Свое барахло Рашель хранила в коробке; всякая всячина, не имеющая никакой ценности, скапливается незаметно и переживает своего владельца.
– Больше мне ничего не надо.
Ребенком поселившись у Рашели, Эдуар обожал, когда она читала ему сказки, и постоянно теребил бабку, протягивая книжку. В конце концов старуха сдавалась:
– Хорошо, я согласна, но прежде найди мои очки. Она вечно теряла их.
С тех пор Эдуар навсегда запомнил сломанную и перевязанную дужку. Со временем зрение у Рашели стабилизировалось, за двадцать пять лет она ни разу не поменяла стекла.
А что он будет делать со старыми разломанными очками? Поместит их, как произведение искусства, в блок из плексигласа? Забросит в дальний угол ящика? А если когда-нибудь у него испортится зрение, наденет ли он эти очки?
– О чем ты думаешь, сынок?
– Об очках ба.
И Эдуар странно всхлипнул, всхлипнул так, как будто задыхался, а не испытывал горе. Дыхание у него перехватило, а слезы не наворачивались на глаза.
В дверь осторожно постучали, появилась скорбная физиономия Себастьяна Моллара.
Хозяин погребальной конторы научился выражать на своем лице только благостность и грусть, разучившись со временем смеяться и радоваться.
– Раз уж вы здесь, может быть, выберем гроб…
Мать и сын согласились.
* * *
Бланвены отправились поужинать в маленький ресторанчик на берегу Сены, хозяин которого разыгрывал из себя раскаявшегося бандита. Он был весь кругленький, поэтому его окрестили Шариком. Несколько раз он «устраивал» Эдуару переднеприводные автомобили. Впрочем, все было вполне легально, ибо он сводил вместе продавца и покупателя, довольствуясь комиссионными от каждого из них.
Сарай, стоящий в глубине сада, он переделал в своего рода дом свиданий. Когда Шарик не пользовался им, он охотно предоставлял его друзьям, а сам наблюдал за их игрищами сквозь дырочку, хитроумно просверленную в задней стенке сарая. Внутри же эта дырка соприкасалась с частью зеркала, не покрытой амальгамой. Присутствие этого зеркала вдохновляло клиентов на самые изощренные позы.
При виде парочки у Шарика загорелись глаза. За спиной Розины он принялся мимикой поздравлять Эдуара – поздравления касались внушительного бюста его спутницы.
– Познакомься с моей матерью! – заявил Бланвен, желая сразу покончить с двусмысленностями.
Кабатчик, казалось, обрадовался своей ошибке; таким образом у него могли появиться шансы на отношения с Розиной. Ему, неутомимому ходоку, случалось переспать с дамой, пришедшей в ресторан с мужчиной: он сразу мог распознать – шлюха перед ним или порядочная женщина. Обмен взглядами, насыщенными электричеством, пара слов на ухо, когда подавал вино, – и женщина оказывалась в сарае, где этот смешной человечек и брал ее совсем тепленькую, брал по-гусарски.
«Сегодня вами овладел Братец Кролик, – говорил он после краткого сеанса любви. – Но приходите одна, и вы будете иметь дело с Казановой».
Большинство женщин возвращались, но опять-таки перед ними представал все тот же Братец Кролик.
Меню в ресторане Шарика никогда не менялось: жареная рыба, петух в винном соусе, которого можно было заменить на антрекот с жареной картошкой, если клиент не любил куриного мяса. К ним подавались графин белого вина и бутылка красного – вина были не из самых известных, но приятные, с фруктовым ароматом.
– Это не твоя мать, а сестра, парень! Не дури меня! – подольстился Шарик. Эдуар резко перебил его:
– Сегодня обойдемся без балагана, у нас умерла бабушка!
Шарик изобразил на своем лице приличествующую случаю скорбь.
– Раз уж у вас траур, я сдержу свои порывы!
В его взгляде, брошенном на Розину, прямо-таки пульсировало восхищение.
– Перед горем склоняются все, – уверенно заявил кабатчик.
Розина снисходительно улыбнулась.
Мать и сын с аппетитом поужинали и прилично выпили. Стало темно, под луной развернулся локон реки. К противоположному берегу пристал караван барж, матросы сразу же прилипли к телевизорам. Где-то орал младенец. Вода отражала крики, усиливала их.
– Наверное, у него режутся зубки, – сказала Розина с видом знатока.
– А у меня резались в камере?
– Нет, но у тебя была краснуха, и ты заразил Барбару.
– А доктор приходил?
– Конечно, он даже сам давал тебе нужные лекарства.
Розина понизила голос:
– А знаешь, Дуду, какого черта меня занесло в тюрьму?
– Я уже сказал тебе, что мне плевать на это, я ничего и знать не хочу. Это были твои проблемы – меня они не касаются.
– Ты отличный парень, Эдуар.
– Скажешь тоже. Хороших парней не существует в природе, или встречаются, но редко.
И он сделал знак Шарику принести еще одну бутылку красного вина. То, что ба больше не было с ними, засело у него в голове ржавым гвоздем; эта мысль не отпускала его, как надоедливая мелодия, пиликанье скрипки.
– У меня есть на примете пятнадцатая модель, – сказал принесший бутылку Шарик. – Поговорю с тобой о ней, когда закончатся ваши неприятности. Мотор, надо честно признать, ни к черту не годен: когда он работает, его можно спутать с насосом для откачки дерьма, но на кузове – ни царапинки.
Эдуар кивнул лишь из вежливости. Шарик понял, что ему здесь не очень-то рады, и поплелся к более приветливым клиентам.
– А тебе никогда не хотелось увидеть твою сокамерницу?
– Честно говоря, нет. Понимаешь, она уже была человеком конченым, крутилась среди бандитов. Когда она освободилась, ни к чему хорошему наше общение не привело бы.
– Ты права. А когда ты думаешь рассказать мне остальное?
Какое-то мгновение взгляд Розины блуждал по Сене. Вдали, как в театре теней, на еще светлом, несмотря на ночь, небе вырисовывалась геометрическая фигура подъемного крана.
– Забавно, я как раз подумала об этом, – сказала Розина. – Ладно, ничего не утаю. Хорошо было бы, если б я взяла с собой письмо, но я покажу его тебе, когда вернемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97